Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

И эти письма он также запечатал. Потом позвонил.

Вошел преданный слуга Валентине Фигура его, прежде стройная и высокая, казалась теперь шире и внушала к себе почтение.

– Что угодно, дон Агуадо? – спросил он, остановившись около двери.

– Валентино, я дам тебе важное поручение, – начал Олимпио, – исполни точно и скоро мое приказание! Ступай в Тюильри и отдай это письмо дежурному камергеру, чтобы он его немедленно доставил императрице! Ты получишь приказ, разумеется, письменный, об аресте и казни Эндемо, называющегося Мараньоном!

– Слава Богу, – сказал Валентино, и можно было слышать, что слова эти были сказаны от всей души.

– Затем второе письмо отдай духовнику императрицы! Если он пожелает видеть приказ, то покажи ему его.

– Слушаю, дон Агуадо!

– Вот эти два письма доставь полицейским агентам – Грилли и Шарлю Готту!

При этих словах лицо Валентино, только что сиявшее радостью и удовольствием, приняло вдруг выражение недоумения.

– Значит, дон Агуадо, желаете поручить арест этим двум агентам? – спросил он.

– Нет, нет. Выслушай прежде все, что я тебе скажу. В обоих письмах ничего не говорится об аресте, так что Грилли и дядя д'Ор не знают, в чем дело. Повеления императрицы не показывай им. Я приглашаю их сюда в качестве свидетелей.

– Очень хорошо, дон Агуадо.

– Если они станут отказываться, ссылаясь на другие служебные обязанности, то скажи им три слова: «По велению императрицы»!

– Превосходно, дон Агуадо!

– Оттуда сходи на улицу Баньоле.

– Близ кладбища отца Лашез?

– Совершенно верно! В конце этой улицы стоит низенькое серое здание, отделенное от других домов длинным забором. В этом заборе ты найдешь дверь, которая приведет в обширный двор. Там спроси Гейдемана, парижского палача.

– Слушаю, дон Агуадо!

– Отдай ему приказ императрицы и скажи, что казнь совершится у него во дворе сегодня ночью. В полночь придут свидетели, духовник и преступник.

– А если Гейдеман пожелает переговорить с вами? – спросил Валентино.

– То может сюда прийти! В полночь я буду у него. С улицы Баньоле отправляйся в дом покойного маркиза Монтолона, там найдешь лакея Леона.

– Знаю его, дон Агуадо, знаю очень хорошо, – сказал Валентине исполненный радости, видя, что Олимпио доверяет ему важнейшее поручение.

– Леон решительный и сильный малый.

– И при том так же сильно ненавидит мнимого герцога, как и я, – добавил Валентино. – Стоит только сказать это имя, и он вспыхнет, как порох.

– Хорошо! Возьми Леона с собой на бульвар Bonne Nouvelle; ты знаешь дом, где живет так называемый полицейский агент Мараньон?

– Как не знать, дон Агуадо.

– Встаньте около дома и незаметно наблюдайте. Если Эндемо возвратится домой рано и уйдет с наступлением ночи, то следуйте за ним; если же он воротится домой поздно, то позаботьтесь о том, чтобы он не покидал больше дома. В одиннадцатом часу вы должны, во всяком случае, иметь его в руках, если нужно, употребите силу. Даю вам неограниченные полномочия. Если он станет сопротивляться, то свяжите его, посадите в фиакр и везите на улицу Баньоле. Три четверти двенадцатого он уже должен быть во дворе палача, где вы найдете меня. Ты все понял, Валентино?

– Все, дон Агуадо, только даст ли императрица повеление?

– Ты знаешь очень хорошо, в чем все дело, – сказал смеясь Олимпио, – будь спокоен! Ручаюсь тебе, что ты получишь приказ.

Эта уверенность окончательно успокоила Валентино; он взял все письма и немедленно приступил к исполнению возложенного на него поручения.

Олимпио потому мог так уверенно говорить о получении приказа, что знал. что Евгения не замедлит подписать его, если он, которого она слишком хорошо знала, возьмет на себя всю ответственность.

Евгения стала бояться Олимпио; она давно чувствовала, что находится в его руках, что его желания справедливы и скорее оправдаются перед Богом и людьми, чем ее прошлое. Много жертв принесла она ради своих эгоистических целей, между тем как Олимпио всегда служил своему убеждению и защите слабого, у которого отнимали его права.

Всегда! Даже тогда, когда он вместе с Клодом и Филиппо отдал свой меч дону Карлосу, он служил только обиженному в своих правах. Дон Карлос был братом короля Фердинанда, который самовольно издал закон, чтобы, ко злу Испании, престол перешел после него в руки женщины, прежний же закон Испании передавал трон дону Карлосу или Черной Звезде, за которого Олимпио точно также вступился бы, если бы был убежден в его правоте.

Не корысть и не честолюбие побуждали этого испанского вельможу, но убеждение, что он защищает правое дело. В этом убеждении он мог, после всего случившегося, рассчитывать на то, что Евгения, смиренно сознавшая его превосходство и свое поражение, не замедлит исполнить его требование.

Когда ушел Валентино, Олимпио отправился на улицу Орсей, № 25 рассказать дону Олоцага о смерти Хуана. В то же время он сообщил посланнику и другу Серрано, что он с супругой своей Долорес вскоре оставляет Париж и уезжает в Мадрид, чтобы там в мире и спокойствии провести остаток жизни.

– Я понимаю это, дон Агуадо, – с грустной улыбкой сказал Олоцага. – Это завидный жребий, Олимпио, ибо без борьбы нет истинного наслаждения! Мне не суждено такого счастья, я принадлежу к тем, которые вечно одиноки и живут воспоминаниями!

– Вы, дон Олоцага, нашли свое удовлетворение в дипломатии; вы, если можно так выразиться, сочетались с ней браком и думаете о том, чтобы этим союзом поддержать и поднять значение своего отечества. Это также прекрасная и высокая цель, дон Олоцага.

– Только одно обстоятельство упустили вы из вида, мой друг, – неблагодарность! Но и кроме того печально думать, что придется умереть в совершенном одиночестве, не имея никого, кто плакал бы у гроба! Вы, дон Агуадо, напротив, счастливы. Вы обладаете существом, которое делит с вами радость и горе! Поезжайте и найдите в моем прекрасном отечестве мир и спокойствие, которых я вам от души желаю.

Олоцага пожал руку Олимпио.

Когда Олимпио возвратился вечером домой на Вандомскую площадь, он поужинал вместе со своей женой и Маргаритой, а потом принял духовника императрицы, пунктуально явившегося по приглашению. Олимпио предложил ему подкрепиться стаканом темного испанского вина, так как ему предстояло сегодня долго не спать.

– Не знаю, достопочтенный отец, – начал Олимпио, – известно ли вам, для какой цели я осмелился пригласить вас.

– Ее величество милостиво сообщила мне, что дело идет о напутствовании одного приговоренного, – сказал духовник.

– Это напутствие будет очень непродолжительно, достопочтенный отец, и потому-то я пригласил именно вас, многоопытного, проницательного и мужественного отца. Это душа неисправимого грешника, которая должна предстать перед Богом, это страшный преступник, которого должна постигнуть земная кара!

– Все мы грешники, благородный дон!

– Но один больше другого, достопочтенный отец! Тот преступник больше, чем я, а я, может быть, еще больше, чем вы. Я это охотно допускаю! Но здесь дело идет не о раскрытии вины, которая тысячу раз доказана, а только о последнем духовном напутствии, в котором я не имею права отказать несчастному грешнику, – сказал Олимпио с решительностью, которая произвела впечатление на духовника. – Вам предстоит исполнить эту обязанность!