Евгения, или Тайны французского двора. Том 2
Шрифт:
Наконец камердинер оставил комнату.
Вор вздохнул свободнее.
План его еще мог исполниться. Еще можно было поспеть к поезду и утром уже быть далеко от Парижа вместе со своей добычей.
Он слышал, как заперли выходную дверь и в библиотеке стало тихо.
Быстро пустился он бежать. Железная дверь вмиг была отворена и потом заперта. Затем он прошел через темную пустую комнату. У наружного входа было тихо; камердинер удалился.
Тихо и осторожно отпер он дверь в коридор и через несколько минут оставил Тюильри, унося украденные деньги.
XXIX.
Яркое пламя восстания пылало в Париже. 4 сентября вся столица объявила республику, между тем как – «испанка», как называла Евгению толпа, оставалась в Париже.
Скоро Лион и другие большие города последовали примеру сенского Содома и также подняли красное знамя.
«Республика! Да здравствует республика! Долой императрицу!»
Такие крики слышались в той части Франции, которая еще не была занята немцами. Народ надеялся республикой спасти себя и свое отечество.
Республика была лозунгом, за который вся нация схватилась вдруг с воодушевлением; она нуждалась в таком слове, чтобы снова стать на ноги; французы ликовали, как будто республика вела за собой победу, лавры, спасение.
Это было нечто новое, а французы, как известно из истории, жаждут новинок.
Как некогда парижане называли супругу Людовика XVI, несчастную Марию Антуанетту, «австриячкой» и проклинали ее, так теперь народная ярость и ненависть обратились на испанку.
Когда Олимпио Агуадо напомнил императрице в молельне замка Мальмезон о тюрьме Тампль, Евгения не думала, что эти слова так скоро оправдаются на деле.
Тюрьма Тампль! Какие ужасные картины будит она! Какие воспоминания, какие люди, исполненные кровожадности, связаны с этим словом!
И тогда также король и его супруга пытались бежать, однако умерли на гильотине.
Как Наполеон и Евгения, так и Людовик XVI и его супруга, имели сына; этот молодой Канет, как называл его страшный Симон, его тюремщик, умер ужаснее, чем его родители, не на эшафоте, но постепенно, от лишений, вина, разрушения молодого организма, от насекомых и дурной пищи. Этот чудовищный Симон поил водкой молодого Канета и заставлял пьяного сына Марии Антуанетты напевать разные песенки, в которых высмеивались она и король.
А Евгения ничего не знала о своем сыне; не знала, спасли его или он находится в руках ее врагов!
Если и у него есть свой Симон; если и он пьяный бессознательно смеется над ней?
Император удалился от ярости своего народа и нашел пристанище в Вильгельмсгее; он был в безопасности, и потому весь гнев и вся ненависть раздраженных парижан обратились на Евгению, остававшуюся еще среди волновавшейся столицы!
И разве не она была виновна во всех темных делах второй империи? Разве не она стремилась к тому, чтобы вместе с Наполеоном основать свой трон на трупах? Разве честолюбие, властолюбие, жажда величия и славы не потушили в ней всех благородных чувств, которые так чудно украшают государыню?
Разве перед ней не вставали тени тех несчастных, которые обязаны ей своей гибелью? Разве не звучали грозно и оглушительно в ее ушах эти слова: Монтана, Кайена, Китай, Алжир и Мексика?
Разве не виновата она в бесполезно пролитой крови, которая лилась реками, и разве
не упрекает ее совесть в том, что она дала повод к последней войне, в которой тысячи, десятки тысяч должны были расстаться с жизнью?Она хотела упрочить свой трон, удовлетворить свое честолюбие, но чаша терпения переполнилась!
4 сентября утром, после бессонной ночи, Евгения в утреннем наряде вышла из спальни в будуар. Она еще ничего не знала о происшедшем в тот вечер и ночь; она не знала еще всего значения совершившейся перемены.
Несмотря на то, она была в большом волнении.
Евгения лежала на шелковой подушке, не смыкая глаз, и думала о событиях последних недель и об их последствиях. Она чувствовала то чрезмерный гнев на всех и все, то глубокое отчаяние и одиночество, а потом мучительное сознание своего бессилия; была задета ее самая чувствительная струна, ее честолюбие и блеск были повергнуты в прах!
Но она еще надеялась на лучшее, рассчитывала на своих многочисленных друзей, министров и советников; она считала еще не все потерянным и даже в тот день хотела издать новые постановления, чтобы призвать парижан и всю Францию к поголовному участию в войне!
Евгения была так занята своими планами и мыслями, что сначала не заметила отсутствия камерфрау, которые всегда являлись, когда она входила в будуар, чтобы помочь ей одеться, узнать, какой туалет приготовить и чего она желает к завтраку.
После туалета Евгения всегда отправлялась к обедне в церковь Сен-Жермен Л'Оксерруа.
Камерфрау не являлись; время шло, а между тем в этот день предстояло столько работы, что Евгения не хотела терять ни минуты!
Она намеревалась тотчас после обедни собрать совет министров и немедленно начать действовать.
Императрица удивлялась невнимательности, камерфрау и принялась звонить; проволоки были проведены в переднюю и в комнату ее свиты.
Но и этот зов остался без результата! Никто не являлся к нетерпеливо ожидавшей императрице.
Что это значило?
Евгения во второй раз позвонила; вдруг портьера из передней с шумом распахнулась.
Императрица надеялась увидеть камерфрау и намеревалась сделать ей должное замечание, но была сильно удивлена, увидев вбежавшую в комнату госпожу Лебретон, которую она не ожидала.
Госпожа Лебретон была издавна доверенным лицом императрицы, которая часто пользовалась ее дружескими услугами.
Но в каком виде и с каким выражением лица явилась она в будуар вместо камерфрау!
Госпожа Лебретон, очевидно, торопилась и была невнимательна при своем туалете. На ней было тяжелое шелковое платье, большой пестрый платок и смятая шляпка, свидетельствовавшая о той поспешности, с какой она ее надела; волосы были растрепаны, руки без перчаток, лицо бледно и выражало испуг.
Евгения отступила от нее.
– Боже мой, что случилось, Лоренция? – спросила она. Госпожа Лебретон бросилась перед ней на колени, она едва дышала, ломала руки и рыдала.
– Ужасно, – проговорила она с трудом и отрывисто. – О, Боже, это несчастье, и вы ничего не знаете! Заклинаю вас, не теряйте ни одной секунды и оставьте Тюильри; вы должны бежать, бежать сейчас же, иначе будет слишком поздно!