Евгения, или Тайны французского двора. Том 2

– Во что бы то ни стало, я должен подойти к ней, – шептал Камерата. – Пусть знает она, кто такой граф д'Онси; пусть знает, что я не пожалею жизни, лишь бы только к ней приблизиться; пусть она испугается силы моей любви, которая ничего не боится, которая теперь пламеннее чем когда-либо.

Император и Евгения после приветствий удалились в глубину маршальской залы, где возле галереи, ведущей в Тюильрийский сад, стояли два трона.

Флери подошел к принцу Камерата.

– Позвольте мне, граф, – тихо произнес он, – остаться здесь, чтобы я мог подвести вас к государю в назначенное время.

Камерата холодно поблагодарил придворного, между тем как императору представлялись другие. Когда дошла очередь до графа Октавио д'Онси, Флери коснулся его плеча.

– Обязанность моя просить вас к трону, – сказал он тихо. Сердце Камерата забилось сильнее; он приближался к императрице, желая, чтобы она его узнала.

Твердой походкой прошел он залу мимо бесчисленного ряда господ, украшенных орденами. Взоры мужчин и дам, кокетливо игравших веерами, устремились в его сторону, но они не смутили его, он даже не интересовался этим общим вниманием и только на одну особу смотрел с таким напряжением, которое едва не выдало его: он смотрел в голубые глаза императрицы, пытливо всматривавшейся в него в то время, когда он приближался к трону.

– Граф д'Онси, – громко произнес Флери, и Камерата поклонился.

Наполеон дал знак одному из стоявших вблизи флигель-адъютантов, и тотчас же появился паж, неся красную бархатную подушку.

– Мы очень рады, граф, случаю высказать вам нашу признательность за вашу храбрость при Альме и Инкермане, – сказал император, подымаясь с места. – Господа, мы гордимся тем, что можем в лице графа д'Онси представить вам одного из тех героев, которыми не может нахвалиться наш генерал Канробер. Примите нашу благодарность, капитан.

– Милость ваша, государь, меня смущает, – произнес Камерата голосом, обнаружившим его волнение.

– Ив доказательство нашей благосклонности и милости, которыми мы всегда готовы награждать великие подвиги, жалуем вас орденом Почетного Легиона.

Император взял орден с подушки и приколол к груди Камерата.

– Благодарю, государь, за эту незаслуженную милость…

– Без ложной скромности, граф д'Онси; великие заслуги достойны великих почестей. Мы узнали, что вы намереваетесь через несколько дней снова отправиться на театр войны; мы попросим вас взять с собой правительственные депеши и надеемся, с окончанием этой достославной войны, более достойным образом вознаградить вас.

Если бы Наполеон знал, что этот, превозносимый им перед всеми капитан не кто иной, как принц Камерата, то, несмотря на все его заслуги и геройские дела, приказал бы арестовать его в тот же вечер при выходе из Тюильри.

Во время этой сцены Евгения смотрела на мужественного молодого капитана, сперва как бы вспоминая что-то, а потом с интересом. Император обратился к ней.

– Это граф д'Онси, который спас жизнь Канроберу, – сказал он, указывая на Камерата.

– Геройское, благородное дело, которое заслуживает самой высокой награды, – сказала Евгения принцу, между тем как император обратился к Морни.

– Величайшая награда, какая только для меня возможна, – это слово одобрения из ваших уст, – возразил тихо Камерата, поклонившись Евгении.

– Черты вашего лица при первом взгляде вызвали во мне удивительные воспоминания, господин капитан. Как мне передали, вы поступили волонтером в армию и носите имя…

– Графа Октавио д'Онси, – подхватил Камерата и, заметив, что он один стоит близко к императрице, прибавил: – Имя ложное, ваше величество.

– Как? Вы удивляете меня.

– Одно лишнее слово может меня выдать и даже погубить! Но вам я должен открыться. Я принц Камерата!

Императрица умела владеть собой и обладала всегда присутствием духа, чтобы с ней ни случилось. И при этих словах она пересилила себя и бросила испытующий взор на окружающих.

– Во имя всех святых, неужели это вы? И чем вы рискуете? – прошептала Евгения быстро.

– Своей головой, чтобы быть возле вас!

– Безумный! А если вас узнают?

– Ваш страх вознаграждает меня за все, Евгения; я вижу, что вы ко мне неравнодушны, и я вознагражден!

– На нас смотрят, могут услышать ваши слова. Всего я могла ждать, но только не этой встречи!

– Из-за вашей красоты мертвые воскресают, Евгения! Я должен с вами объясниться.

– Только не здесь, принц, вы подвергаете себя опасности!

– Распоряжайтесь мной, Евгения!

– Невозможно, чтобы мы еще раз увиделись!

– Невозможно – это слово для меня не существует!

– Вы это мне доказали, принц; но я не вижу возможности, не знаю, что делать.

– Примите меня по окончании этого праздника. У вас есть поверенная между дамами?

– Конечно, но вам нельзя пройти, не будучи замеченным!

– Императрица может иметь поручение к капитану д'Онси, отправляющемуся завтра утром на театр войны.

– Пусть будет так, приходите. Пройдите через павильон Марзан, там вас будет ждать Барселонская инфанта, которая проведет вас ко мне; но теперь удалитесь.

Принц раскланялся.

– Приближается счастливейшая минута моей жизни! – прошептал он.

Церемонно раскланявшись, императрица обратилась к своим дамам, стоявшим поодаль; император беседовал с испанским посланником Олоцага и другими господами.

Уже после полуночи Евгения возвратилась, сославшись на усталость, в свои покои; Людовик Наполеон также оставил залы, чтобы поговорить наедине с Мопа.

Праздник, данный собственно в честь графа д'Онси, рано окончился.

XVI. В БУДУАРЕ ИМПЕРАТРИЦЫ

Барселонская инфанта не сопровождала Евгению на праздники. В этот вечер поверенная императрицы исполняла возложенное на нее более важное поручение, нежели присутствие в числе блестящих статс-дам.

Возвратясь в свои покои, Евгения спросила у камерфрау про инфанту. Ее позвали к императрице, которая, отпустив своих дам, вошла в будуар, превосходивший великолепием и роскошью всякое описание. Это был какой-то волшебный замок с роскошью востока. Попасть туда можно было из приемной залы, нажав золотую пружину и раздвинув таким образом тяжелые портьеры. Изысканное великолепие этого покоя, выстланного мягкими коврами, поражало. Аромат южных цветов разливался повсюду, нежный свет падал через матовые стекла потолка, несколько канделябров, горевших возле высокого хрустального зеркала, усиливали этот приятный свет.