Евпраксия

– Что это?

– Ваше величество, передано вам.

Это была грубая кожаная рукавица, исцарапанная вся так, будто об нее точили когти сами дьяволы. А еще два скрепленных друг с другом птичьих крыла, привязанные к грязной замусоленной веревке.

– Кто это передал? Зачем принесла?

– Сокольничий, ваше величество. Просил принять.

– Все это? Что я должна с ним делать?

– Он дарит вам сокола, ваше величество.

– Ты хотела сказать – вот эти крылья?

– Нет, живого сокола. Он просит вас надеть рукавицу и ждать, пока он пустит со своей башни сокола. Тогда нужно размахивать веревкой с крыльями.

Это называется вабилом. Сокол увидит крылья, прилетит к вам и сядет на руку.

– Но я… не умею махать… этим. И… не хочу.

– Ваше величество, дозвольте мне.

Евпраксия указала ей на окно.

– Но прошу вас – наденьте рукавицу. Потому что сокол так и упадет.

– Откуда ты знаешь?

Вильтруд не ответила: высунувшись из окна, изо всех сил завертела веревкой. Потом зашептала громко, испуганно:

– Летит, падает, ваше величество!

Евпраксия неумело надела шершавую рукавицу. Смешно, однако волновалась так, будто впервые наряжалась в одеяние императрицы. Бросилась к окну, отстранила Вильтруд, протянула наружу руку.

Птица, приближаясь к земле, опускает хвост, растопыривает его, приподнимает голову, легко и быстро вытягивает особым образом, бьет по воздуху крыльями, чтобы пригасить скорость и сесть мягко. Сокол падал камнем. То ли видел высунутую из окна рукавицу, то ли запомнил, откуда появлялось вабило, но летел он со свистом и столь быстро, будто намеревался врезаться в камень башни и разлететься кровавыми брызгами.

Евпраксия чуть не закричала от страха за сокола, но он опередил ее крик, пронесся мимо лица, в мгновенье ока вцепился в рукавицу, замер – и уставился круглыми глазами на женщину, наверное, удивляясь такой перемене хозяина. Хищно наставил на нее жестокий клюв, встрепенулся, словно готовясь опять сорваться в полет, но тут Вильтруд ловко накинула ему на голову кожаный колпачок, и ослепленная птица с хриплыми вскликами завозилась на рукавице, беспомощная и послушная.

– Он будет наш! – воскликнула Вильтруд.

– А что мы с ним будем делать?

– Я буду кормить его, купать. Вы будете пускать до самого неба.

Сокольничий даст нам птичек для кормленья. Я поставлю для сокола воду.

– А что скажет аббат Бодо? – улыбнулась Евпраксия.

– Разве бог – против птиц? Ведь и божий дух взлетает птицей.

– Не соколом ведь – голубем.

– Это когда он ни с кем не воюет. А в Германии епископы постоянно воюют. И в Италии, получается, тоже. Разве не божий дух толкает их к этому?

– Спроси аббата Бодо.

– Я боюсь его. Он такой суровый.

– Сокол суровее, а ты не испугалась. Видишь, какие у него когти. А крылья? Словно железные.

– Все равно – это птица.

– А если стража заметит у нас сокола?

– Ваше величество, они не заметят!

– Почему так считаешь?

– Они никогда не глядят вверх.

– Как ты это узнала?

– Ваше величество, они не могут, ну, не могут смотреть вверх. Точно так же, как… как вы не можете смотреть вниз.

– Не выдумывай, Вильтруд, лучше накорми сокола.

Так установилась связь между Башней Пьяного Кентавра и Соколиной башней. Молчаливый обмен поклонами и взглядами, перелеты птиц, неудержимый дух свободы. Забыто про печаль и одиночество, отложены в сторону книги, ни до трав теперь, ни до цветов, ни до зеленых деревьев, ни до земных щедрот лета – в небо, в небо, только в небо!

И, как всегда бывает, чем сильней рвешься к небу, тем болезненнее ощущать твердую землю, сурово-безжалостную, когда приходится падать.

Евпраксия внезапно была поставлена перед выбором. Ничто не указывало на то, что должно было случиться, когда она нетерпеливо ждала перемен, их не было, теперь и вовсе уже ничего не ждала… и вдруг…

Но прежде чем выбрать, должна была она пройти еще один круг своего ада, своего мученичества.

Хотя спала Евпраксия мало, но все же перед самым рассветом погружалась в крепкий сон; так вот, в тот раз сон был нарушен нагло и необычно. Трудно потом было сказать – спала иль не спала она, видела или, быть может, пригрезилось ей это. Допустимо, что и не с нею это случилось, потому как уже за несколько лет оно якобы случилось с одним беспутным монахом, который сам описал наваждение, положив описанием своим начало традиции, что с тех пор и без конца присоединяла к диковинному происшествию людей, даже и гениальных. Еще в Кведлинбурге, где собиралось все сколько-нибудь редкостное, создаваемое где-либо в монастырских скипториях, Евпраксия могла бы прочесть книгу лысого беспутного монаха, могла, да не прочла – какая разница, если ей все равно суждено были пережить то самое? Увидеть в своей башне еще и духа злобы!

Оно появилось перед сонной Евпраксией на рассвете. Маленькое и отвратительное чудовище, которое лишь отдаленно напоминало человеческое существо, с худющей длинной шеей, испитым до синевы лицом, черными глазами, морщинистым узким лбом, плоским носом, огромным ртом, толстыми губами, коротким заостренным подбородком, козлиной бородкой, прямыми и острыми ушами, грязными торчащими волосами; зубы его смахивали на собачьи, затылок сужен клинышком, грудь выпячена и горб на спине, зад отвис и одежда смердящая. Тело его дергалось какими-то кривыми движениями.

Страшилище схватилось за край ее ложа, сильно затрясло его и начало кричать: "Ты недолго останешься здесь! Недолго!"

Евпраксия проснулась в ужасе. Возле ее постели стояла в темноте Вильтруд, белела во тьме чистым своим лицом, тихо звала:

– Ваше величество, ваше величество!

– Чего тебе?! Напугала…

– Позвольте, ваше величество…

– Что случилось? Ты явилась мне в образе злого духа. До сих пор выскакивает сердце из груди, как вспомню, что видела… Почему ты не спишь?

– Позвольте ему войти, ваше величество!

– Кому? Кто тебя прислал?

– Он хочет вам добра, ваше величество. И я всегда хотела вам добра.

– Кто? О ком ты?

– Там барон Заубуш, ваше величество.

– Барон? Ночью? Тут? Что ему нужно?

– Позвольте ему сказать, ваше величество?

Евпраксия проснулась окончательно. Увидеть наяву дьявола, чуть не коснуться его своей рукой, – и услышать, что где-то здесь Заубуш! Слишком много даже для нее, хотя она уже отвыкла удивляться. Но Вильтруд просила так льстиво и униженно! Все это и не похоже было на обычные повадки одноногого барона. Разве он просил когда-нибудь и кого-нибудь, разве прибегал к услугам таких беспомощных посланцев?

– Я не желаю видеть этого человека.

– Он очень просит, ваше величество… И… я прошу вас тоже.

– И ты? За Заубуша? Да знаешь ли ты его как следует?

– Позвольте, ваше величество, ему войти.

Видно было, что не перестанет просить. Ухватилась за край ложа, словно тот нечистый, из видения, и будет стоять так до утра и целый день, будет просить, умолять за барона, которому, право, привычней врываться без предупреждений, тем более – без мольбы.

– Где барон?

– Он тут.