Евпраксия

Княгиня Ода поняла всё: эта девочка заявила во весь голос о том, что она дочь великого князя и великого народа, потому и напомнила о том, что случилось в Мейсене. И княгиня Ода распорядилась вручить императору подарки, а потом близко подошла к нему и тихо передала слово в слово всё, о чём попросила Евпраксия. От себя же добавила:

— Мой государь, тебе пора уезжать из Штадена.

Генрих выслушал княгиню Оду внимательно и принял сказанное со всей серьёзностью. Он ещё не понял, какой такой силой обладала эта девочка-россиянка, но уразумел, что пока лучше эту силу не испытывать. Одно он понял чётко: ему пора покинуть Штаден. Он поблагодарил за подарки, посмотрел внимательно на Евпраксию, словно пытался рассмотреть её лицо за белой вуалью, слегка поклонился ей и, вскинув голову, покинул зал. Он увидел за спиной Евпраксии ту великую державу, которая вызывала в нём почтительность. Однако сама княжна Евпраксия зажгла в нём иные чувства. Он пытался погасить их, но они, словно огонь, заполонили всё его существо, отравляя душу и сердце пуще прунеллы.

Глава девятая КРЕЩЕНИЕ

Прошло три недели, как Евпраксия переступила порог замка Штаден. Дней пять после отъезда императора жизнь в замке не могла войти в обычную колею. Вначале много хлопот доставила забота о верблюдах. Часть их решено было продать на ярмарке в Гамбурге. Потом Евпраксия, Ода и Гедвига разбирали тюки с приданым, а их насчитывалось ровно тридцать. Графиня дивилась щедрости родителей Евпраксии, наградивших дочь несметным богатством. Только одних драгоценных мехов и искусных изделий из них — шуб, кафтанов, накидок, головных уборов, пологов — было несколько тюков. Всему надо было найти место. А сколько золотых, серебряных, с отделкой каменьями блюд, ваз, кубков, братин, ковшей, прочей столовой утвари. Посади сто человек за стол — всем хватит из чего есть и пить. Драгоценные украшения привели Гедвигу в изумление, она ничего подобного не видела, не предполагала, что подобные великолепные ожерелья, подвески, коруны, перстни, кольца, пояса, обручи могут быть сделаны руками человека. Евпраксия же знала, откуда что пришло в великокняжеские сокровищницы. Тут было много драгоценных украшений из Царьграда и Антиохии, из Дамаска и Саркела, из Персидских и Касожских земель. Одни куплены у торговых людей, другие — добыты в сечах. Было Гедвиге чему полюбоваться, когда слуги разбирали тюки с платьями, шубами, сапожками и прочими нарядами самой Евпраксии. Гут проявилась и мудрость мастеров. Шили и строчили они не на сегодняшнюю княжну, а на вырост, дабы и в семнадцать, и в двадцать лет, а может, и до преклонного возраста всё нашлось ей впору. И возмутилась Гедвига: как это мог Рыжебородый говорить, что россы дикий народ. По всему выходило, что просвещённая Византия, её обычаи, её мода России ближе, чем Германии.

Однако во время забот о приданом Евпраксии Гедвигу часто посещала мысль о том, что император не зря преследовал княжну. Он охотился за её сокровищами. И попадись они ему в руки, никто бы не сумел их вернуть от алчного сатира. Увы, время покажет, что так всё и произойдёт: коварный государь достигнет своей цели, огромное состояние княжны Евпраксии окажется в руках Генриха. А пока странным показалось Гедвиге поведение самой Евпраксии. Она была совершенно безразлична к своему богатству и к тому, как с ним обходятся, куда его укрывают на хранение и не греют ли на нём руки. В ней не было и грана скаредности, скопидомства. Кажется, она была бы так же весела и беззаботна, если бы вдруг всё её приданое исчезло. Разве что погрустила бы при утрате своих нарядов и украшений. Правда, строгой Гедвиге доставляло удовольствие видеть, как непосредственно, с какой-то детской простотой и наивностью ведёт себя юная княжна. Она была ласкова и называла Гедвигу матушкой, а с её сыном обращалась не как с женихом, а просто, словно с другом детства. Она заставляла Генриха водить её по замку и обо всём рассказывать, пыталась выведать все тайны, кои накопились за два века существования Штадена. Он был построен при первом немецком короле Генрихе из Саксонского герцогского дома. Сын Гедвиги пытался рассказывать попроще, чтобы Евпраксия понимала его речь. Но, увы, это ему не удавалось, потому как Евпраксия понимала лишь самые обыденные фразы. Гедвига, замечая смущение княжны от незнания немецкой речи, утешала:

— Ничего, славная фрейлейн, скоро ты будешь щебетать по-нашему, как по-своему.

Судьба Евпраксии на ближайшие два-три года была уже решена. И теперь в Штадене ждали лишь возвращения княгини Оды, которая взяла на себя все хлопоты по устройству племянницы в Кведлинбургский монастырь. Гедвига и Ода помнили, что император не дал обещания поговорить о Евпраксии со своей сестрой Адельгейдой, аббатисой монастыря. И княгиня Ода уехала из замка вскоре же после отбытия императора. Гедвига не сомневалась, что Ода всё уладит в Кведлинбурге. Так оно и было. Об одном предупредила аббатиса Адельгейда Оду:

— Ты, дочь моя, постарайся вразумить православную княжну, чтобы с любовью приняла нашу веру, чтобы пришла в обитель готовая принять наши уставы.

— Надеюсь на помощь Всевышнего, — отвечала Ода. — Как мне когда-то он помог принять без боли православие, так и Евпраксию наградит жаждой угодить ему.

Княгиня Ода вернулась в Штаден спустя две недели. По пути из Кведлинбурга она побывала у себя в Гамбурге, встретилась с ломбардийскими банкирами, которые вот уже сто лет держали в Гамбурге коммерческий банк «Братья Тоианелли». Княгиня договорилась с банкирами о помещении в их банк состояния княжны Евпраксии. Банкиры с готовностью согласились принять вклад, гарантировали всем своим состоянием его сохранность и прирост процентов. Потом княгиня Ода провела некоторое время дома, размышляя о судьбе Евпраксии, которая, как ей теперь показалось, сулила мало радости бытия. Знала она, что если Рыжебородый Сатир взялся преследовать юную княжну, то он добьётся того, что задумал. Ода была уверена, что Генриху в том поможет сам дьявол. Она знала кое-что о дьявольских проделках Генриха, но вынуждена была молчать, ибо когда-то дала слово великому князю Изяславу, испытавшему на себе злочинство Генриха.

Княжна Евпраксия встретила тётушку с радостью и печалью. Радовалась потому, что давно не видела, печалилась, зная, что близок день разлуки, может быть, на годы. Ода утешала её.

— Я непременно приеду к тебе. А ты уж наберись терпения и будь во всём прилежна. Там и время полетит незаметно. И верь, что в Штадене тебя будут ждать с нетерпением.

Обо всём этом княгиня говорила в присутствии жениха и его матушки. Евпраксия печалилась от предстоящей разлуки, но её жизнерадостный нрав брал верх над печалью, и она торопилась наговориться с Одой на родном языке. Она хвалила Генриха за то, что он очень внимателен к ней и заботлив.

— Он, как братец, печётся обо мне, — говорила Евпраксия Оде. Её тёмно-серые, большие глаза искрились, а на улыбчивом лице играли милые ямочки. — Мы с ним много вместе гуляли, он всё мне показывал.

Гедвига и Генрих догадывались, о ком и о чём вела речь Евпраксия, и были довольны ею. Графиня давно уже прониклась к будущей жене сына сдержанной любовью. Она надеялась, что под влиянием живой, горячей и милой Евпраксии её сын изменится и будет всё-таки настоящим мужчиной. Пока же он мало чем отличался от застенчивой девицы. И его ангельское лицо порою раздражало мать. «И что же ты ничего не взял от своего батюшки?» — сетовала Гедвига.

Но праздничное время обмена любезностями иссякло. И пора было спросить российскую княжну, готова ли она к подвигу во имя будущей жизни в новой семье, в новой стране, которая должна стать её второй родиной. И через день после приезда княгини Оды Евпраксию повели в замковую капеллу. В замок был приглашён патер из штаденского храма отец Шидгер. Евпраксию подвели к мраморному изваянию Пресвятой Девы Марии, и княгиня Ода повела речь:

— Родимая, ты должна помнить о том, что ещё в Киеве был разговор о том, что тебе придётся принять новую веру. И тогда ты проявила мудрость, сказала, что Всевышний у нас един, и дала согласие. Не изменилось ли что-либо и, может быть, у тебя появилось новое желание? Говори как на духу, и мы поймём тебя.

— Нет, тётушка, мне нечего сказать иного, я в прежнем согласии.

— Славно. В тебе крепок дух слова. Но вот патер Шидгер спрашивает, готова ли ты... не мешкая пойти в учение и постичь тайны священных символов католической веры, открыть свою душу для вхождения в неё молитв и псалмов?

Евпраксия замешкалась с ответом. Она считала, что вхождение в новую веру будет проще, что её приведут в храм, окропят святой водой, наденут на грудь новый крест, гам и делу конец. Ан нет, путь к новой вере шёл через тернии. Что ж, она знает, что такое терпение и упорство. Слава богу, матушка Анна достаточно о том позаботилась. Потому она готова к движению и познанию. Евпраксия улыбнулась Оде:

— Я всё одолею, тётушка. Тебе не будет за меня стыдно.

— Верю, достойная внучка Ярослава Мудрого, — ответила Ода и попросила пастора: — Святой отец, напомни символы веры, я же донесу их до княжны.

— Я исполню твою волю, дочь моя. Но прежде дай знать будущей крещаемой о сути смертных грехов. И ежели есть в ней помыслы греховные, дабы избавилась от них. Упаси её Господь от корня всякого зла: гордыни и тщеславия, зависти и гнева, уныния и скупости, чревоугодия и расточительности, а с ними непослушания, чванства и ненависти.

Княгиня Ода слово в слово перевела всё сказанное пастором. И Евпраксия восприняла сие с неприсущим ей спокойствием и хладнокровием. Не было в ней ничего, о чём вещали уста старого и по всему доброго пастыря. Ответила она коротко:

— Святой отец и вы, матушка Гедвига и тётушка Ода, дух мой не пришлёт зла.

После этих слов Евпраксии пастор и женщины о чём-то поговорили и сошлись в мнении на том, что пока нет нужды доносить до отроковицы символы католической веры.

— Там, в Кведлинбурге, юная душа постигнет всё, что откроет ей путь в нашу веру, — закончил беседу патер Шидгер.