Еврейская мудрость. Этические, духовные и исторические уроки по трудам великих мудрецов
Шрифт:
Сравните аскета Шимона, считавшего изучение Торы единственным путем к святости, с его современником Гиллелем, умевшим находить святость в повседневных действиях:
Однажды после урока Гиллель вышел вместе со своими учениками.
Ученики спросили: «Куда ты идешь?» Он ответил: «Выполнить свой религиозный долг». «Какой долг?» – хотели знать ученики. Он ответил: «Я иду в баню, чтобы помыться». Ученики были поражены и спросили: «Разве это и в самом деле религиозный долг?»
Он ответил: «Да! Если тот, кого назначили мыть и чистить статуи царя, стоящие в театрах и цирках, достоин платы и даже считается аристократом, то как же нужно мне, созданному по образу и подобию Бога, заботиться о своем теле!»
Как ясно из случая Рабби Шимона бар-Йохая, хотя большинство еврейских текстов и не поощряют аскетизм, некоторые признанные раввины проповедовали самоотречение. Я, однако, подозреваю, что это скорее отражает их личные склонности, чем еврейский взгляд на данный вопрос. Рабби Элия, живший в восемнадцатом веке и известный как Виленский Гаон (гений), был наиболее известным еврейским аскетом. До сих пор его имя используется как синоним «гения» (например, «Если он посвятит себя учебе, то, кто знает, может быть станет вторым Виленским Гаоном»). Хотя к своей бар-мицве Гаон знал наизусть большинство еврейских текстов, он продолжал изучать Тору и Талмуд по 16–18 часов в день. «Он со своей семьей часто жил на краю нищеты… Он часто продавал всю мебель, чтобы помочь бедным или отдавал свою последнюю еду», – рассказывает нам одно биографическое эссе о Гаоне (Луис Гинзбург, «Гаон, рабби Элия из Вильны»).
Что мог такой аскетизм значить для его семьи, можно понять из комментария Гаона к Мишлей (23:30):
Настоящие герои – люди с благородным сердцем… которые всегда исполняют заповеди и размышляют над Торой день и ночь, даже если у них дома нет хлеба и одежды, и семья их кричит: «Принеси нам что-нибудь, чтобы поддержать нас, чтобы мы выжили». Но он совсем не обращает внимания на них и не слышит их голосов… ибо он забыл о всякой любви, кроме любви к Господу и Его Торе.
Евреи с менее аскетическим темпераментом вряд ли могли охарактеризовать человека, игнорирующего мольбы семьи о еде и одежде, как «настоящего героя».
Жившие в тринадцатом веке Хасидей Ашкеназ (Святые Германии) практиковали наиболее жесткие и в каком-то смысле новые для евреев формы аскетизма. Луис Якоби убедительно доказывал, что их практики коренятся не в еврейской традиции, а заимствованы у христианских монастырских орденов под влиянием аскетических настроений, царивших в то время в той части Европы, где они жили… («Что об этом говорит иудаизм?») Ради искупления грехов Хасидей Ашкеназ держали долгие посты, истязали себя и катались зимой в снегу. Некоторые сидели обнаженными в полях, намазанными медом, чтобы их кусали пчелы.
С тех пор, как такие радикальные идеи вошли в моду впервые, они периодически поражают еврейские умы. Хасидское движение, возникшее в середине 18 столетия, делало акцент на радости служения Богу и пыталось отвратить евреев от самоистязания. Хорошо известная хасидская история рассказывает о молодом человеке, который пришел к рабби Израэлю из Рыжина (ум. в 1850), хвастаясь, что пьет только воду, катается в снегу, носит ботинки с гвоздями и регулярно хлещет себя плетью. Рабби Израэль подвел молодого человека к окну и показал ему лошадь во дворе: «Она тоже носит подковы с гвоздями, катается в снегу, пьет только воду и ее постоянно хлещут бичом. Однако это всего лишь лошадь».
Последний библейский совет на тему земных радостей
Иди же, и ешь в радости хлеб свой, и пей с веселым сердцем вино свое. Наслаждайся жизнью с женою, которую любишь. Все, что может сделать рука твоя, в меру сил твоих делай.
35. «Что у меня общего с иудеями?»
Отчуждение
Что у меня общего с иудеями? Едва ли я имею что-нибудь общее с ними, и потому могу спокойно стоять в стороне; вот ситуация, которая позволяет мне перевести дух.
В «Письме отцу» Кафка описал и попытки отца утвердить в их семье еврейское мировоззрение, и то, почему эти усилия потерпели неудачу:
Вы действительно вынесли некоторые штрихи иудаизма из геттоподобного сообщества деревни. Их было не так уж много, тем более, что они истощались как в городских условиях, так и в течение Вашей военной службы; тем не менее впечатлений и воспоминаний Вашей юности хватило на некий вариант еврейской жизни, который Вас удовлетворял. Вас, но не меня! У Вас не хватило сил передать ребенку то, что Вы чувствовали; впрочем, для меня теперь это только воспоминания…
С людьми, с которыми я могу молиться, мне не о чем говорить, а с людьми, с которыми можно поговорить, невозможно молиться.
Когда Симон, друг юности Мартина Бубера, начал соблюдать заповеди иудаизма, он обнаружил, что его политические и интеллектуальные интересы не беспокоят его собратьев по религии, в то время как его религиозные заботы быстро надоели его светским друзьям.
Даже некоторые аспекты сионизма – возвращение иудеев на собственную землю и строительство своего государства – вызывали элементы отчуждения от иудаизма:
«Я хочу заявить, – сказал Юдка, с трудом произнося слова низким, напряженным голосом, – что я решительно против еврейской истории. Я попросту запретил бы учить наших детей всей этой иудаике. На кой черт бормотать им о позоре наших предков? Им нужно сказать всего-навсего: мальчики, со дня, когда нас вытурили из нашей земли, мы стали людьми без истории. Академическая группа без аудитории. Вечные запасные на скамейке штрафников…»
Хажаж – представитель весьма специфического течения среди сионистов, именуемого «shilat ha-golah», то есть «отрицание диаспоры», хотя в такое отрицание и означало, в действительности, забвение собственных бабушек, дедушек и всех прочих предков.
Негативное отношение может исходить и от самих «мальчиков», «запасных на скамейке штрафников». Вот как рассуждает один из персонажей в романе об израильской войне за независимость:
Мой дедушка, которого я никогда не знал, был ученым; всю жизнь целиком он положил на изучение Торы и Талмуда; он надежно врос в тот мир всеми корнями. Прекрасно! Мой отец вырвал корни из земли, оттряс прах с них и прибыл сюда. Зачем? Чтобы укорениться здесь! А вот я и мои друзья – segatiles – сорная трава по пыльным обочинам дорог. Мы не учим Тору и не мудрим с любой новой мудростью… Потомки без прародителей. Только отцы. Представил бы что-нибудь подобное папаша… Просто мрак…
В то время как Симон, Хажаж и Юзхар говорят об отчуждении от иудаизма в прошлом и настоящем, современный еврейский историк, говоря о южных штатах Америки, воссоздает то ощущение глубокой изоляции, которую его бабушка чувствовала в среде ее нееврейских ближних:
Одинокие дни были воскресенья – воскресенья, когда все в доме собирались и уходили свершать свои обряды в церковь. Я в это время оставалась наверху в своей комнате и смотрела… Я была чужой в этом небольшом мирке. Как я мечтала о родственной душе, как тянулась к ней сердцем… И я видела, словно наяву, несбыточное: как иудеи идут к своему единственному Храму в День субботний…