Еврейские притчи. Мудрец выше пророка

Но вдруг волк выглянул в окошко и увидел, что овец гонят домой. Он начал переминаться с ноги на ногу; а священник всё молится, и молитве не видно конца.

Наконец волк не выдержал и зарычал:

– Кончай, священник! А то всех овец домой загонят и оставят меня без ужина!

Законное вторжение Хасидская притча

Однажды к Хозе-провидцу из Люблина, ребе Иакову Ицхаку, пришёл хасид и стал жаловаться, что мешают-де ему молиться посторонние мысли.

– И что ж это за мысли? – спросил провидец.

Тот огласил длинный их список:

– Торговые дела идут из рук вон плохо, покупатели задолжали, конкуренты лишают доходов, жена сетует на безденежье, негде взять приданое дочерям, сын не талмид хахам (мудрый ученик).

Когда он смолк, Хозе сказал:

– Друг мой, на что ты жалуешься? Это вовсе не посторонние мысли. Вне всяких сомнений, они обитают в твоём уме на правах постоянных жильцов!

Где я? Хасидская притча

Ребе Ханох Генех из Александра рассказал как-то такую историю:

Жил-был один очень рассеянный человек. Настолько забывчивый, что, просыпаясь утром, не мог вспомнить, куда положил свою одежду накануне вечером. Дошло до того, что по вечерам его стала мучить бессонница – так он боялся, что не сможет с утра отыскать одежду.

Но как-то вечером его посетила прекрасная мысль. Он взял бумагу, ручку и аккуратно записал, что где оставил перед сном. Затем положил список на столик у изголовья кровати и сразу заснул как дитя, в блаженной уверенности, что утром моментально отыщет всё что нужно.

Так и получилось. Он проснулся, взял записку со столика и стал читать, что где находится:

– Брюки – на стуле. Ага, вот они, надеваем. Рубаха – на спинке кровати. Прекрасно, надеваем рубаху. Шляпа – на письменном столе. Точно, берём и её…

Так, всего за несколько минут, этот человек полностью оделся. Но вдруг от некой мысли его объял ужас, и он стал раз за разом перечитывать список, хватая поочерёдно предметы одежды.

– Ну да, ну да, – бормотал он в отчаянии, – вот брюки, вот рубаха, вот шляпа. А где же я сам?!

И он принялся искать себя самого. Всюду шарил, все в комнате перерыл, но так и не нашёл. Пару секунд помолчав, ребе заключил:

– Каждый из нас – точно в таком же положении.

Облик Моисея

Весь мир был потрясён и очарован чудом Исхода. Имя Моисея было у всех на устах. Дошла весть о великом чуде и до мудрого царя Арабистана. Призвал царь лучшего живописца и повелел ему отправиться к Моисею, написать и доставить облик его. Когда художник возвратился, царь собрал всех мудрецов своих, искусных в науке физиогномики, и предложил им по облику определить характер Моисея, свойства, наклонности, привычки, и в чём таится чудесная сила его.

– Государь! – ответили мудрецы. – Облик этот принадлежит человеку жестокому, высокомерному, жадному к наживе, одержимому властолюбием и всеми пороками, какие существуют на свете.

Возмутили царя эти слова.

– Как! – воскликнул он. – Возможно ли, чтобы таким был человек, дивные подвиги которого гремят по всему миру?!

Пошёл спор между художником и мудрецами. Художник утверждал, что облик Моисея написан им вполне точно, а мудрецы настаивали, что натура Моисея определена ими по этому изображению безошибочно.

Мудрый царь Арабистана решил сам узнать, кто из спорящих прав, и лично отправился в стан Израилев.

При первом же взгляде царь убедился, что облик Моисея изображён художником безукоризненно. Войдя в шатёр человека Божьего, преклонил царь колено, поклонился до земли и рассказал о споре между художником и мудрецами.

– Сначала, прежде чем я увидел твоё лицо, – сказал царь, – я подумал: должно быть, художник плохо написал облик твой, ибо мудрецы мои в науке физиогномики люди весьма опытные. Ныне же убеждаюсь, что это люди совершенно ничтожные и что суетна и ничтожна мудрость их.

– Нет, – ответил Моисей, – это не так: и художник, и физиономисты – люди весьма искусные; и тот, и другие правы. Да будет ведомо тебе, что все пороки, о которых говорили мудрецы, действительно присущи мне были от природы, и, быть может, ещё и в большей степени, нежели это определено ими по облику моему. Но долгими и напряжёнными усилиями воли боролся я с пороками моими, пересиливал и подавлял их в себе, пока всё противоположное им не стало второй натурой моей. И в этом – высшая гордость моя.

Царевич

Некий ремесленник очень возлюбил своего царя и, чтобы быть к нему ближе, нанялся истопником во дворец. Чтобы непрестанно наслаждаться лицезрением любимого царя, он проделал отверстие в стене, отделявшей его комнату от царского кабинета, и через это отверстие тайно любовался своим кумиром.

Однажды царский сын за какую-то оплошность в разговоре впал в немилость и был заключён в ту же комнату, где сидел истопник. Тоскуя по своему отцу, царевич выпросил позволения у истопника уступить ему отверстие и отводил себе душу тем, что хоть издали смотрел на своего отца.

И тогда истопник сказал ему:

– Горе тебе! Я, человек простой и бедный, не могу быть допущен к царю и вынужден любоваться им издали и через маленькое отверстие. Ты же, человек умный и воспитанный, способный заседать в царском совете и постоянно нужный царю, теперь обречён на ту же участь лишь потому, что не сумел вести себя хорошо и внимательно, взвешивать свои слова перед царём. Послушайся меня: исправь своё поведение – и ты всегда будешь восседать возле царя!

Сам на себя накликал

Ослепший на оба глаза, с параличом рук и ног и весь покрытый вередами, доживал Нахум иш-Гамзо последние дни в своей обветшалой, полусгнившей избушке. Под ножки кровати, на которой он лежал, поставлены были лоханки с водою, чтобы не давать муравьям всползать к больному.

Ученики его, замечая, что избушка грозит обрушиться, собирались вынести больного, а затем и его вещи.

– Нет, дети мои, – сказал Нахум, – раньше вынесите вещи, а затем кровать: пока я здесь, изба – я надеюсь – не обрушится.