Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг.
Шрифт:
Если Антанта так быстро примирилась с миссией Лимана фон Сандерса и всеми бесчисленными последствиями, которые с ней были сопряжены, то, значит, действительно она воевать в данный момент не в состоянии.
Этот вывод мотивировался так: Россия хочет воевать, но выступить одна не посмеет; Франция и Англия в данный момент и не хотят воевать и не могут; Англия же, вероятно, уже и впредь не захочет воевать на стороне России, даже когда будет в состоянии это сделать, чтобы не усиливать Россию, опять начинающую старое соперничество в Персии.
Наконец, после удачи с миссией Лимана фон Сандерса окончательно как будто заглохла всякая мысль о сколько-нибудь серьезном сопротивлении наступательному империализму со стороны социал-демократии, по крайней мере со стороны как президиума партии, так и большинства парламентской фракции. А только с этими двумя величинами в социал-демократии правительство и считалось.
Социал-демократическая фракция в 1913 г. в рейхстаге, правда, голосовала против экстренных требований имперского правительства насчет усиления армии, но, во-первых, это был чисто платонический жест, так как все равно прочное большинство в пользу проекта было в рейхстаге обеспечено; во-вторых, негласно, в комиссиях,
А нота вражды не ко всей Антанте, но только к России, нота, звучавшая уже в 1913 г. и ставшая преобладающей в 1914 г., еще более облегчала и упрощала дело. Лозунг «борьба с царизмом» и лозунг «mehr Land» («больше земли») сближали самые разнородные элементы в эти первые месяцы 1914 г.
Ничто этому уже давно не противодействовало. Уже от Потсдамского свидания Вильгельма II с Николаем II и от происходивших там переговоров не очень многого ждали даже в самый момент свидания. Было известно, что Германия получила заверения, что ее экономические интересы в Персии не будут затронуты; было достигнуто принципиальное соглашение по вопросу о соединении Багдадской железной дороги с персидской железнодорожной сетью. Но все это как-то не успокаивало, и в 1911–1913 гг. никто уже о Потсдамском свидании не говорил и не думал.
Настроение вражды и подозрительности к русской политике все возрастало в Берлине. Это настроение могущественно поддерживалось и подкреплялось вестями, шедшими из России. До сих пор не написана систематическая и детальная история последних мирных месяцев, но уже теперь, на основании тех материалов, какие у нас есть, можно утверждать, что такая книга будет полна захватывающего общего социологического интереса, и, может быть, интереснее (и труднее) всего будет точно определить и уразуметь настроения правящих кругов в России в конце 1913 и в первой половине 1914 г. Мы тут не касаемся русской истории вовсе и о России теперь будем говорить, ограничиваясь исключительно тем, что решительно необходимо для установления логической связи в событиях, касающихся Западной Европы.
Та игра с огнем, которая тогда практиковалась в русской дипломатической деятельности, порождалась сложными и очень разнохарактерными причинами:
1. Русский торгово-промышленный капитал смотрел, со времен англо-русского соглашения 1907 г., на Персию как на доставшийся ему в прочное обладание рынок сбыта и (отчасти) рынок сырья. Русский ввоз в Персию был равен почти 50 % всего иностранного импорта в эту страну. Английская конкуренция была значительна, но с ней приходилось до поры, до времени мириться и считаться из-за общих выгод от существования Антанты; все же в 1912–1914 гг. появились, как было уже сказано, некоторые неприятные для обеих сторон перебои в англо-русских отношениях. Но примириться с нашествием германского капитала, который с каждым годом (особенно с 1909 г.), несмотря на все англо-русские «разделы сфер влияния», все решительнее вторгался и в русскую, и в нейтральную, и в английскую зону, и допустить, чтобы восточные ответвления Багдадской железной дороги вполне присоединили Персию к вассальным странам германского финансового капитала, — этого представители русской торговли и промышленности не желали ни в каком случае.
Далее. В Турецкой империи русские экономические интересы были далеко не так значительны, как в Персии; русский ввоз здесь был очень невелик, но здесь в агрессивных тенденциях, проявившихся в русских торгово-промышленных кругах, действовал тот же мотив, который встречается в колониальной политике более старых и развитых капиталистических держав: представлялось нужным и возможным в расчете на будущее постараться захватить в свое державное обладание новые рынки, в особенности географически такие близкие к России и связанные с ней, как Малая Азия. «Борьба за берега Черного моря!» — лозунг, появившийся в русской прессе именно в последние годы пред мировой войной. Этот лозунг должен был оживиться и показаться реальным именно после присоединения России к Антанте в 1907 г.: две великие державы, Франция и Англия, двести лет защищавшие Турцию от России, поднявшие в 1854–1855 гг. оружие против России, чтобы защитить Оттоманскую империю, теперь стали друзьями России. Кто же мог воспрепятствовать осуществлению этого лозунга?
Германия и Австрия. Против них и направилось нетерпеливое возбуждение прессы, близкой верхам торгово-промышленного класса. Этот класс в 1909, 1910 и следующих годах был в оппозиции правительственной внутренней политике по очень многим вопросам. П.П.Рябутлинский писал о «схватке купца Калашникова с опричником Кирибеевичем, которая начинается», но в смысле внешней политики купец Калашников все время только раззадоривал и подстрекал опричника Кирибеевича против Германии, Австрии и Турции, но нисколько его не удерживал. И чем больше приближался срок окончания действия русско-германского договора (заключенного в 1904 г.), тем резче и непримиримее делался тон этих кругов. От расторжения русско-германского договора, от «таможенной войны» обеих держав теряло русское сельское хозяйство, русское землевладение (лишаясь экспорта в Германию), но выигрывали промышленники, так как устранялся импорт в Россию германских фабрикатов. Что «таможенная война» очень приближает наступление также и другой войны, той самой, где дерутся не покровительственными тарифами, но пушками, это как-то перестало пугать воображение со времени присоединения России к Антанте.
2. В тех слоях высшего и среднего дворянства, которые окружали трон и из которых вербовали состав для замещения командующих постов в гражданском управлении и в армии, боролись два течения. Одно — воинствующе-националистическое, тоже имевшее в виду берега Черного моря, но при этом охотно-принимавшее славянофильскую
форму, идеологию и фразеологию. Разрушение Австрии, освобождение «подъяремной Галиции» (и присоединение ее к России), освобождение в том же приблизительно смысле прочих австрийских славян, борьба славянства с германизмом, православный восьмиконечный крест на храме св. Софии в Константинополе, верховенство России на Балканском полуострове — вот идеи и мечты представителей этого течения. Шумные демонстративные славянские трапезы в Петербурге, горячая (и часто очень хорошо поставленная) пропаганда в распространенных газетах, поездки графа Бобринского по славянским владениям Австро-Венгрии с нескрываемыми агитационными целями — вот наиболее бросавшиеся в глаза проявления деятельности этой группы. В составе русских правящих сфер многие сочувствовали этому движению…Поддержать шатавшееся с 1905 г. здание монархии, загладить память о маньчжурских поражениях, добиться удачной войной нового, громадного на этот раз расширения русской территории — это значило бы на неопределенный срок (так надеялись) отложить накопившиеся счеты с загнанной внутрь, примолкшей, но не умершей революцией. То, что не удалось в Маньчжурии, может удаться на Балканах, в Галиции, в Армении, потому что Англия и Франция будут рядом с Россией. Вражда к Германии и Австрии сближала представителей этого течения, сидевших часто в центре и на правой, но не на крайней правой стороне Государственной думы, с представителями либеральных настроений, отражавших отчасти вышеотмеченные стремления торгово-промышленных кругов. В правительстве это течение было представлено Извольским (сначала, в 1906–1910 гг., министром иностранных дел, потом — послом в Париже), Сазоновым, министром иностранных дел в 1910–1916 гг., великим князем Николаем Николаевичем, начальником главного штаба генералом Янушкевичем и целым рядом лиц, которые шумно действовали в прессе, на славянских банкетах в России и за границей. Агитационные поездки графа Бобринского в «подъяремную Галицию» истолковывались в Австрии как прямой вызов, но пользовались во влиятельных кругах в Петербурге и в Москве большим успехом.
На почве этих интересов и этих настроений вопрос о Константинополе и проливах опять (уже не впервые в истории русской дипломатии) выдвинулся понемногу на первый план. Еще в министерство Извольского нельзя было ставить его с очень большой четкостью и резкостью: слишком свежи были маньчжурские раны, слишком еще было мало уверенности в прочной победе над революцией, и Столыпин определенно не желал войны, высказывая убеждение, что война повлечет непременно новую (и, быть может, на этот раз победоносную) революцию. Но при Сазонове положение изменилось. Столыпина не стало, Коковцов, тоже решительный враг военных авантюр и воинственной политики, не имел никогда такого веса, да и такой энергии, как Столыпин; армия реорганизовывалась, и об этом очень много говорили, так что создавалось впечатление гораздо более яркое, чем могли ожидать сами деятели этого «возрождения русской армии», знавшие, до какой степени все же русская армия еще не готова к большой европейской войне; революционное движение не возобновлялось, и с каждым годом память о пронесшейся в 1905 г. буре тускнела; несколько последовательных урожаев отразились благоприятно на русских финансах. Все это облегчило Сазонову в Петербурге, Извольскому в Париже, Гартвигу в Белграде их дело. Уже в 1912–1913 гг. во время обеих балканских войн были позывы активно вмешаться в дело. Только нежелание Пуанкаре в Париже и Грея в Лондоне поддержать русскую политику на Балканах подействовало сдерживающим образом. В 1913 г. и в первые месяцы 1914 г. неоднократно в Петербурге ставился этот вопрос — о целях русской политики, — и на трех совещаниях Сазонов развивал идею, что близится срок, когда Россия должна заявить свои державные права на Константинополь и проливы [71] .
71
Интересующихся подробностями и точной документацией я отсылаю к высшей степени важным изданиям Наркоминдела — «Константинополь и проливы» и «Раздел Азиатской Турции по секретным документам б. министерства иностранных дел». Под ред. Е.А.Адамова. Первый из названных сборников документов вышел в 1925 г., второй— в 1924 г. в Москве. Впервые документально освещен был вопрос о Константинополе и русской дипломатии того времени в статье М.Н.Покровского «Три совещания» в «Вестнике Народного комиссариата иностранных дел», 1919, № 1.
Таким образом, это течение в правящих сферах Петербурга решительно торжествовало в 1912–1914 гг.
Второе течение в правительственных сферах было решительно враждебно этой воинственной политике. Во главе представителей этого второго течения стоял П.Н.Дурново, бывший министр внутренних дел в кабинете графа Витте в 1905–1906 гг., а после отставки — член Государственного совета. Во всех вопросах внутренней политики он был крайним реакционером и, например, в борьбе против революции считал возможными и допустимыми все без исключения средства. Приверженцами его взглядов на внешнюю политику среди правительственных лиц были — если вычесть Коковцова, Витте [72] и немногих других — в подавляющем большинство случаев тоже самые крайние консерваторы, вроде Шванебаха. И это не было случайностью: для Дурново центром всех интересов было сохранение монархии в России по возможности в том виде, в каком она удержалась после подавления революционного движения 1905–1907 гг., и вообще внешняя политика его интересовала исключительно постольку, поскольку она могла либо поддержать, либо уничтожить русскую монархию. Тот же самый внутреннеполитический мотив являлся решающим и для его сторонников. Взгляды свои П.Н.Дурново изложил в особой записке, переданной им императору Николаю II в феврале 1914 г. [73] .
72
Тарле Е.В. «Граф С.Ю.Витте. Опыт характеристики внешней политики»
73
Она была мной напечатана в № 19 журнала «Былое». («Германская ориентация и П.Н.Дурново в 1914 г.» «Былое», 1922, № 19, стр. 161–176.— Ред.)