Европа в пляске смерти

Передаю здесь наиболее существенную часть из декларации французской социалистической фракции ¹ .

«Война не утомит нас, — говорится в декларации, — ибо мы знаем, за какое будущее боремся. Мы боремся за то, чтобы независимость и единство Франции были обеспечены раз навсегда; за то, чтобы отторгнутые против их собственной воли провинции могли свободно вернуться в лоно общего отечества; за то, чтобы было признано право свободно располагать своей собственной судьбой. Мы боремся за то, чтобы прусский империализм больше не затруднял свободного развития народов. Мы боремся за то, чтобы эта жестокая война была последней войной. Мы боремся, как неутомимо боролись в прошлые годы все вместе, чтобы грядущий мир был не лживый мир вооружения, а чтобы в Европе и во всем мире воцарился спокойный мир. Мы боремся, наконец, за то, чтобы под сенью мира воссияла справедливость; за то, чтобы нашим детям не приходилось больше опасаться сокрушительного возврата варварства».

В «Gazette de Lausanne» ² появилась беседа с австрийским дипломатом, которой Клемансо придает значение. Австрийский дипломат будто выразился в том смысле, что Австрия охотно свергла бы иго Пруссии, если бы она была уверена, что Тройственное Согласие обеспечит за нею территориальную неприкосновенность.

«Киевская мысль», 15 декабря 1914 г.

Заседание парламента *

Бурбонский дворец осаждается массой публики. На трибуне иностранных журналистов, рассчитанной не более как на тридцать человек, сидит не менее шестидесяти. А между тем довольно многочисленный контингент русских журналистов представлен всего 5–6 лицами. Остальные «не попали».

Ложа дипломатов тоже переполнена. Впереди всех сидят посланники — японский и новый американский. Множество дам. Как, впрочем, и на других трибунах.

Перед началом заседания мы присутствуем при обычной, но в этот час особо торжественной церемонии демократически-военного характера: это вход президента палаты как представителя и, так сказать, олицетворения ближайшей к народу и верховной власти — парламента.

В «Salle de pas perdu», по диагонали ее, становятся В два ряда солдаты. Раздается команда — и, со своеобразным щелканьем, в один миг к ружьям приставлены штыки. Новая команда, бьет барабан и играет рожок, солдаты берут на караул, офицеры салютуют шпагами, и предшествуемый квесторами, ¹ окруженный секретарями Поль Дешанель ² — «изящнейший из демократов», как его называют, — со скромным достоинством проходит вдоль шеренги в залу заседания.

Дешанель уже в президентском кресле, а зала лишь медленно наполняется. Зато в ней в конце концов оказывается совсем мало пустых мест. Не пришло разве несколько больных. Пустуют, правда, места де Лори и 3–4 других, сплошь социалистических представителей промышленного рабочего севера, задержанных немцами в качестве заложников. Два депутата сумели ускользнуть из немецких лап, приехали сюда из Алансона и служат предметом дружеских оваций. Три депутата — Гужон, Пруст и Делоне — убиты на войне. Входят министры. Вот суетливо пробегает по трибуне Мильеран, ³ коренастый, в коротком пиджаке и со своей седой большой головой и толстым носом несколько утиной формы. Клемансо называет его диктатором Франции.

Рибо, ⁴ со своей прекрасной седой головой, тощий, дугообразный. Когда ему пришлось позднее стоя выслушивать поминальные речи Дешанеля, он качался вперед и назад, словно колос под ветром. А когда он читал свой законопроект, бумага дрожала в его руках, как осиновый лист. Он совсем дряхл. И, надо признаться, удивительно, какую интеллектуальную энергию сохранил он. Потому что он далеко, далеко не декоративный министр финансов. Это человек, к которому обратились за руководством, как к лицу высококомпетентному, мощные финансовые круги.

Делькассе ⁵ сидит неподвижно в своих огромных очках и со своими огромными усами.

Вивиани, ⁶ в черном сюртуке, широкий, и, несмотря на свое наименование «гасителя звезд», удивительно какой-то клерикальный и в своей наружности, и даже в своей манере говорить, нечто вроде протестантского пастора, садится между Мильераном и Рибо.

Гед и Семба на второй скамье. Гед очень сутулится, но бодр.

Зала полна. Сверху, как во всяком партере, бросается прежде всего в глаза огромное количество лысых голов. Странным образом, по направлению к крайней левой, количество лысых голов уменьшается, и на социалистических скамьях преобладают сравнительно молодые, черные и белокурые шевелюры. В зале стоит гам.

Наконец звонок президента, Дешанель встает и, с присущей ему элегантной торжественностью, произносит свое вступительное слово.

Дешанель очень хороший оратор. Он и хороший литератор. Его речь написана с подъемом и в хорошо обработанных фразах. Но то, что она написана, что ему приходится читать ее с листа, крайне вредит впечатлению. Уж лучше при таких условиях не пускаться ни на какие ораторские приемы. Но различные регистры — трогательный, полный пафоса, скорбный, угрожающий и т. д. — производят впечатление чего-то актерского, подготовленного именно потому, что листки бумаги чередуются в руках председателя, и он иногда откладывает их с торопливым шелестом, когда ритм его речи становится ускоренным.

Аплодисменты гремят чуть не после каждого слова.

Обе речи Дешанеля, вступительная и поминальная, имели, так сказать, чисто ритуальный характер. С гораздо большим вниманием вслушиваются публика и журналисты в речь Вивиани. Я здесь не вхожу в разбор ее политической программы. Сначала она была изложена с тем же сдержанным пасторским искусством, с каким Вивиани теперь всегда держится.

Мне вспомнился один митинг в «Тиволи-вокзале»… Это было, пожалуй, лет 18 тому назад. Вивиани говорил там огненную речь, ярко оппозиционного характера. В зале было душно. Недолго думая, в промежутке между двумя положениями, Рене Вивиани с чисто итальянской живостью сбросил с себя пиджак, расстегнул воротник, сдвинул манжеты рубашки выше локтей. Дав себе таким образом волю и яростно жестикулируя над головами тысячной толпы своими волосатыми руками, Вивиани продолжал бросать в аудиторию горячие периоды своей агитационной импровизации.

Теперь он стоит в своем длинном сюртуке, вытянувшись, словно служит обедню, и голосом нюансирующим, но выдержанным читает свою обдуманную в каждой детали дипломатическую декларацию, которую слушает буквально весь мир. Вивиани в этот момент — Франция!

Ни за что не подумал бы я, Что это тот же человек.

Конец сеанса представлял из себя простое дефиле министров, читавших неразборчиво заглавия своих проектов, передавая их председателю. Правая и центр воспользовались этим моментом для того, чтобы встретить громом аплодисментов своих любимцев — Мильерана и Рибо. Наоборот, самый молодой из министров, чистой воды радикал, Мальви ⁷ был встречен полным молчанием и ушел на свою министерскую скамью со сконфуженной развязностью. Министры-социалисты не имели, со своей стороны, никаких проектов.

В «Salle de pas perdu» очень оживленно. Что касается французов, то они находят заседания великолепными. «О, вы знаете, — говорит один из них, — как надоела эта вся парламентская перебранка. Как отдыхаешь душой при этом единстве».

А мне вспоминаются не без грусти те бурные заседания, когда полукруглая зала с ионическими колоннами переполнялась кипучими страстями, когда гремел великий голос Жореса и когда вы чувствовали, что присутствуете при подлинной драме, драме подлинного исторического значения. Бывали, конечно, перебранки, была, конечно, своя доля политиканских мелочей и дрязг, но была борьба между важнейшими элементами общества через посредство ее типичнейших и довереннейших выразителей. [8]

8

К моему удивлению, цензура эти строки оставила. — Прим. авт.