Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Публично друзья Эйнштейна поддержали его. Несколько человек, среди которых были фон Лауэ и Нернст, опубликовали письмо, где утверждали, хотя и не совсем чистосердечно, что “те, кому посчастливилось достаточно близко знать Эйнштейна, могут с уверенностью сказать: трудно найти человека, которому… столь же ненавистна всякая публичность”¹⁶.

Однако на самом деле они пришли в смятение. Эйнштейна спровоцировали на публичное проявление раздражения в адрес тех, кого было принято считать недостойными ответа, и, таким образом, именно это послужило причинное еще более скандальной известности. Жена Макса Борна Гедвига, позволявшая себе свободно ругать Эйнштейна за его отношение к семье, теперь выговаривала ему: “ [Вы не должны были] позволить втянуть себя в эту неприглядную историю с написанием ответа”. Надо было проявить большее уважение, говорила она, к “уединенному храму науки”¹⁷.

Пауль Эренфест был еще более резок. “Ни моя жена, ни я никак не можем поверить, что вы сами написали некоторые фразы этой статьи, – горячился он. – Если вы действительно написали их своей собственной рукой, значит, этим грязным свиньям удалось наконец затронуть вашу душу. Я заклинаю вас всем, чем могу: не тратьте больше ни слова на это прожорливое чудовище, публику”¹⁸.

Эйнштейн был несколько смущен. “Не судите меня слишком строго, – ответил он Борнам. – Время от времени каждый должен приносить жертву на алтарь глупости, чтобы задобрить и Бога, и род людской. Это в полной мере мне удалось сделать своей статьей”¹⁹. Но он не извинился за то, что пренебрег правилом избегать публичности. “Мне необходимо было это сделать, если я хочу остаться в Берлине, где каждый ребенок узнает меня по фотографиям, – сказал он Эренфесту. – Если ты сам веришь в демократию, то и публике надо предоставить такое право”²⁰.

Неудивительно, что Ленард был возмущен статьей Эйнштейна. Он настаивал на извинении, поскольку даже не принимал участия в антирелятивистском собрании. Арнольд Зоммерфельд, возглавлявший Немецкое физическое общество, хотел выступить посредником и уговаривал Эйнштейна “написать несколько примирительных слов Ленарду”²¹. Но это ему не удалось. Эйнштейн отступать отказался, а Ленард еще на шаг приблизился к кромке, отделявшей его от откровенного антисемитизма. Позднее он стал нацистом.

(У этого события имелся странный заключительный аккорд. Согласно документам из рассекреченного в 1953 году досье ФБР на Эйнштейна в отделении ФБР в Майами появился хорошо одетый немец. Он заявил дежурному офицеру, что согласно его информации Эйнштейн в опубликованной в 1920 году статье в Berliner Tageblatt признался, что является коммунистом. Этим услужливым информатором был не кто иной, как Пауль Вейланд, добравшийся до Майами и пытавшийся эмигрировать в Соединенные Штаты. До этого много лет этот отъявленный мошенник и жулик скитался по всему миру. Глава ФБР Джон Эдгар Гувер стремился доказать, что Эйнштейн был коммунистом, но безуспешно, и дело пришлось закрыть. Через три месяца в Бюро наконец отыскали и перевели статью. В ней ничто не указывало на то, что Эйнштейн был коммунистом, но Вейланд тем не менее получил американское гражданство.)²²

Публичный обмен любезностями, ставший следствием антирелятивистского собрания, подогрел интерес к предстоящему годичному собранию немецких ученых, которое должно было состояться в конце сентября на бальнеологическом курорте Бад-Наухайм. Эйнштейн и Ленард планировали на нем присутствовать, и в конце ответа газете Эйнштейн предложил именно там публично обсудить теорию относительности. “Каждый, кто осмелится предстать перед лицом научного собрания, может высказать здесь свои возражения”, – заявил он, бросая перчатку Ленарду.

На время недельного собрания в Бад-Наухайме Эйнштейн остановился у Макса Борна, жившего во Франкфурте в 20 милях от курортного городка, куда они каждый день ездили на поезде. Решающий поединок, в котором, как предполагалось, примут участие и Эйнштейн, и Ленард, состоялся во второй половине дня 23 сентября. Эйнштейн забыл взять что-нибудь, чем можно было бы писать, поэтому он одолжил карандаш у своего соседа и приготовился делать заметки во время выступления Ленарда.

Председательствующим был Планк, и только благодаря его авторитету и увещеваниям персональных нападок удалось избежать. Возражения Ленарда, касающиеся теории относительности, были во многом сходны с теми, которые высказывали другие люди, не занимающиеся теорией. Она строится скорее на уравнениях, а не на наблюдениях, сказал Ленард, и “с точки зрения любого ученого грешит против здравого смысла”. Эйнштейн ответил, что со временем меняется “кажущееся очевидным”. И это справедливо даже для механики Галилея.

Это был первый раз, когда Эйнштейн и Ленард встретились лично, но они не пожали друг другу руки и не разговаривали. И хотя в официальном протоколе собрания это никак не было отмечено, похоже, в какой-то момент Эйнштейн потерял самообладание. “Эйнштейна вывели из себя и вынудили ответить язвительно”, – вспоминал Борн. А через несколько недель в письме Борну Эйнштейн уверял, что он “никогда больше не позволит себе опять так волноваться, как в Наухайме”²³.

Наконец усталому Планку удалось закончить заседание шуткой, без кровопролития. “Поскольку теория относительности, к сожалению, не позволяет нам продлить абсолютное время настолько, чтобы его хватило на это заседание, – сказал он, – я вынужден его закрыть”. На следующий день газеты вышли без броских заголовков, а антирелятивистское движение на какое-то время ушло в тень²⁴.

Что касается Ленарда, он дистанцировался от исходной, достаточно странной группы антирелятивистов. “К сожалению, Вейланд оказался проходимцем”, – сказал он позднее. Но антипатию к Эйнштейну Ленард не преодолел. После собрания в Бад-Наухайме его атаки на Эйнштейна и “жидовскую науку” становились все более резкими и антисемитскими. Он стал поборником создания Deutsche Physik – “немецкой физики”, очищенной от еврейского влияния, примером которого для него была теория относительности Эйнштейна с ее абстрактным, теоретическим, неэкспериментальным подходом и духом (по крайней мере для него) релятивизма, отрицающего абсолют, порядок и достоверность.

Через несколько месяцев, в начале января 1921 года, эту тему подхватил неприметный мюнхенский партийный функционер. “Наука, являющаяся нашей национальной гордостью, в настоящий момент направляется иудеями”, – написал Адольф Гитлер в пылу газетной полемики²⁵. Отголоски этой полемики пересекли Атлантику. В апреле того же года в еженедельнике Dearborn Independent, принадлежавшем известному антисемиту автомобильному магнату Генри Форду, вышла статья, кричащий заголовок которой занимал почти всю первую страницу. “Эйнштейн – плагиатор?” – с осуждением вопрошала газета²⁶.

Эйнштейн в Америке. 1921 год

Весной 1921 года произошло уникальное в практике мировой науки событие, первопричиной которого стала слава Альберта Эйнштейна как всемирно известного ученого и подающего надежды сиониста. Такого еще не было нигде и никогда: триумфальная поездка по Восточному побережью и Среднему Западу Соединенных Штатов обернулась чем-то вроде массового умопомешательства, а лестным статьям в прессе могла бы позавидовать даже совершающая турне рок-звезда. Мир никогда не видел, да, наверное, уже не увидит столь популярного ученого, звезду первой величины в науке, человека, который одновременно был олицетворением гуманистических ценностей и живым пророком для евреев.

Вначале Эйнштейн считал, что его первая поездка в Америку – это способ заработать деньги в твердой валюте для поддержки семьи в Швейцарии. “От Принстона и Висконсина я потребовал 15 тысяч долларов, – сказал он Эренфесту. – Это, возможно, отпугнет их. Но, если они заглотят наживку, я куплю себе экономическую независимость, а это не то, на что можно начихать”.

Американские университеты на крючок не попались. “Я потребовал слишком много”, – рапортовал Эйнштейн Эренфесту²⁷. Поэтому в феврале 1921 года у него были готовы другие планы на весну. Он собирался послать статью на Третий Сольвеевский конгресс в Брюсселе и по просьбе Эренфеста прочесть несколько лекций в Лейдене.