Эйнштейн
Шрифт:
Сын Эйнштейнов так выскажется о семейном достоянии, состоящем из уважения и открытости к миру: «Иудаизм — это не вера. Еврейский Бог отрицает предрассудки и создает для них воображаемую замену… От еврея не требуется верить, скорее, почитать жизнь в надличностном аспекте… Чрезмерное почтение к букве скрывает под собой чистую доктрину… Но в еврейской традиции существует другая ценность, предстающая во всем великолепии во множестве псалмов. Некая опьяняющая радость, восхищение красотой и величественностью мира».
Свет восторга в глазах его матери в канун субботы был отражением огоньков свечей, зажженных изящно и торжественно.
Перехватив в этот момент взгляд своего отца, Альберт, скорее всего, увидел бы там налет скептицизма. В глазах Германа вспыхивали огни грядущего века, а не божественная сущность, внушавшая ему сомнения. Герман Эйнштейн мечтал продавать динамо-машины, которые он будет делать на своей фабрике с братом Якобом. Вся Германия, Европа — весь мир переходил к промышленной
Отец Альберта родился в 1847 году, в альпийской деревушке близ Ульма. Когда мальчик подрос и проявил кое-какие способности к математике, родители отправили его учиться в Штутгарт. Денег не было, и ему не удалось продолжить учебу в университете, на инженера. Ему пришлось вернуться и начать работать. Он женился — поздновато для того времени, почти в 30 лет. Его жена, Паулина Кох, была моложе его на 11 лет. Она происходила из более зажиточной семьи родом из Вюртемберга, разбогатевшей во времена королевского двора.
Но у Германа была своя гордость. Они не станут нахлебниками у родственников его жены! В Ульме Герман надеялся найти работу, открыть фабрику. Создать собственное дело. Он сумеет прокормить свою семью. У Германа были совсем простые вкусы, унаследованные Альбертом. Он любил долгие семейные прогулки по лесу, катание по озеру. Любил хорошо поесть: щедрая швабская кухня была как раз то, что надо. Обожал читать. Гейне — гордость его сородичей, еврей, превзошедший немецких поэтов, и, конечно, — Шиллер. Он мечтал основать семью, не слишком большую, хотел детей… Теперь уже не те времена, когда заводят кучу ребятни. Двое детей, может быть, трое, если Паулина будет настаивать. Двое детей и один из них, разумеется, сын.
Он думает об Ульме, которого не знал.
В самом выборе этого города таится сокровище. Это символ жизни, о которой мечтали его родители. Он часами слушал рассказы своей матери о том, как они туда приехали, — она и Герман. Рассказ о пути, который проделали его родители до Ульма, где распаковали вещи, его захватывал. Став взрослым, он проедет через весь свет, познает пышность столиц, суету больших городов, но так никогда по-настоящему и не выберет места, где провести свои дни, всегда предоставляя истории решать за него. Однако он остался навсегда заинтригован, очарован выбором его родителей. Если бы история не шла вперед, он провел бы свою жизнь в Ульме, городе мечты Германа и Паулины Эйнштейн. Альберт видел в этом некую главную истину, приоткрывшуюся ему. Жизнь в месте, где зарождается день, где спускается ночь. Где время никогда не прекращается. Ульм, маленький городок, огражденный крепостным валом, под защитой от времени, в конечном итоге останется единственным местом, где захотели бы жить Эйнштейны.
В доме 135 по Банхофштрассе он издал свой первый крик. Ничто в этом крике не возвещало изменения миропорядка и движения планет. Ни радости, ни грусти, ни гнева. Только знак того, что он здесь, в этом мире, готов схватиться с наступающей жизнью, помериться силами с ближними с высоты своих 50 сантиметров. Крик, чтобы заявить, что теперь все будет уже не так, как прежде, заглушенный гомоном и радостным празднованием рождения.
Весной 1945 года от дома номер 135 по Банхофштрассе не осталось ничего. Стены спальни были обращены в прах, дом разрушен авианалетом. Как и вся улица. И большая часть города. И большая часть его жизни. Что осталось от того первого крика? От предшествовавшей ему боли родов, от последовавших воплей радости? Что вышло невредимым из бурь этого века? Имя? Труды? Мировоззрение? Знаменитая фотография, воспроизведенная в миллионах экземпляров, на которой человек высовывает язык? Дымный гриб, выросший в небе, возвещая ядерную зиму? Гримаса, состроенная миру, словно в насмешку над трагизмом истории?
От первого крика до последнего вздоха, от Ульма до Принстона — сколько бурь над ним пронеслось, сколько пылких ударов отбило сердце. Удары судьбы и ее расклад. Озарения гения. И что осталось? Магическая формула? Однообразная жизнь?..
Ульм, 1879 год. Увы, за крепостными стенами, в городке, словно отгородившемся от мира, работу было не найти. Здесь сторонились техники. Зачем делать динамо-машины, если славу городу доставляют курительные трубки? Никогда прогресс не проникнет за городские ворота. Прошел год. В уме Германа множились образы динамо-машин. Очарование первого времени сменилось усталостью. Смириться с очевидным: фабрики не будет. В небольшой мастерской продают что ни попадя. Накапливаются долги. В сумерках Герман бродит по улицам города. У него такое чувство, что газовые рожки будут гореть здесь всегда. Только-только приехали — и вот уже надо уезжать. Паулина беременна вторым ребенком. Нужно мыслить шире. Какой-то город, бесконечные улицы, на которых еще нет электрических фонарей. Бесчисленные тротуары, погруженные во мрак, которые предстоит осветить. Заказов хватит на всю оставшуюся жизнь. Он в десятый раз раскладывает на столе карту. Какой-то город — но какой? Рука скользит по листу. Застывает в нерешительности. Не забираться слишком далеко. Оставаться
поближе к корням. Избегать резких перемен. Выбрать город среди гор. Остаться поближе к лесам и озерам. Поехать на запад? Штутгарт был бы идеальным решением. Но он жил в Штутгарте. Воспоминание об этом городе имеет привкус незавершенности. Он снова видит, как собирает чемоданы. Вспоминает разговоры родителей, в который раз делающих подсчеты. Они принимают решение с болью в сердце. Нужно вернуть Германа домой. У них недостаточно денег, чтобы их сын мог учиться на инженера в университете. Штутгарт — синоним неудачи. Ехать на восток? Еще один кружок на карте выделен красным цветом. Бавария совсем рядом от Швабии. Там они будут чувствовать себя как дома. Мюнхен? Пусть будет Мюнхен! Благодаря Эйнштейнам Мюнхен превратится в город света. Прощайте, швабские горы! Последняя прогулка по берегам Дуная. Прощай, Ульм-1880!НЕМЕЦКОЕ ДЕТСТВО
Отныне Альберт не один. 1881 год: из чрева Паулины появилась дочь. Ее первое имя — Мария. В доме Эйнштейнов празднуют рождение ребенка. Маленькая семья купается в счастье, Мария явилась на свет! Ее очень быстро прозвали Майей. Она так и останется Майей. Альберт больше не один и никогда не будет один, Майя не покинет его. Она станет его наперсницей, вернейшей из вернейших. Она выйдет замуж за человека, с которым он ее познакомит. Она приедет к нему в Америку, будет жить рядом с ним и скончается при нем. Она станет его первым биографом, уже с 1924 года, первой занесет в анналы историю гения XX века. Всю свою жизнь они будут делить незабвенные взрывы хохота и потоки слез. Когда они оба научились ходить, то стали исследовать дом, нанятый Германом в предместье Мюнхена. Осматривали спальни на втором этаже, носились по большому саду. Герман не поскупился. Дом большой, в саду много деревьев.
Паулина и Герман не захотели жить в центре Мюнхена. От жизни в Швабии у них осталась любовь к покою, тишине, природе. Они поселились в доме на Адрайтелыитрассе, по своей архитектуре напоминающем деревенские дома. По воскресеньям ходили гулять в окрестные леса, катались на лодке по озерам — их много вокруг города, взбирались на холмы. В некоторые воскресенья отправлялись в город. Пересекали проспект Принцрегентштрассе, гуляли в Английском саду. Пили горячий шоколад на переполненной террасе ресторана «Аумейстер», глядя на проезжающие фиакры. Возвращались на трамвае с улицы Унгер. Как Мюнхен красив и приветлив! Тут чувствуешь себя так же привольно, как в Ульме. Будем жить здесь до конца дней!
В 25 километрах оттуда, чуть восточнее, находилась деревенька под названием Дахау.
Дом большой, одну комнату выделили дяде Якобу. Якоб — домашний ученый. Герман работает для собственного удовольствия, а Якоб подходит к делу серьезно. Младший сын смог с помощью родителей завершить образование и стать инженером. Он прекрасно разбирается в математике и физике. В тишине своей комнаты, часто нарушаемой детским смехом, он разработает динамо-машину. Вместе с Германом они начертят план мастерской и произведут подсчеты. Они готовы основать предприятие по электрификации. Отец Паулины Юлиус Кох ссудил их деньгами, их надо пустить в дело. Подобрали помещение в центре Мюнхена: там и вырастет предприятие братьев Эйнштейн. Якоб займется инженерией, Герман — бухгалтерией. Вскоре здесь возникнет консорциум «Эйнштейн и компания». После Мюнхена — Штутгарт, потом Берлин. Будущее принадлежит им. Вся Германия вступает на путь индустриализации. Благодаря развитию железных дорог Мюнхен превращается в крупный перекресток Центральной Европы; его население переваливает за 300 тысяч жителей. Деревни пустеют, а Мюнхен процветает. Мюнхен сияет огнями. Однажды кайзер непременно лично вручит медаль города Эйнштейнам. 1882 год: Герману Эйнштейну Мюнхен видится в розовом цвете.
Альберту три года. С его уст еще не слетело ни одного слова. Он сидит один и молча строит карточные домики. Иногда прекращает это занятие и принимается вопить в приступе гнева — говорят, что это у него от дедушки. Уже то, что у него большая голова, наводило на всякие мысли, а теперь его умственное развитие внушало опасения. На помощь приходит доктор. Врач осмотрел ребенка. Рефлексы хорошие, хотя слишком сильные. Зрачок сокращается на свету. Походка немного неуклюжая, но в норме. Нет, с мозгами Альберта, похоже, все в порядке. Опасения совершенно не утихли. Почему сын шутника Германа и нежной общительной Паулины такой молчун? Почему, становясь старше, он выказывает отсутствие интереса к играм, даже среди ровесников-малышей? По какой причине на его лице так часто отображается печать скуки? И почему его движения настолько тяжеловесны, что кормилица прозвала его Pater Langweil— «дядюшка-зануда»? С ней он тоже почти не играет. Редко случается, чтобы взгляд ребенка загорелся. Но есть один такой особый момент… Вот он: погруженный в задумчивость, Альберт вдруг поднимает голову и устремляет взгляд на мир взрослых, где происходит чудо. Альберт прислушивается. Торжественно с неким благоговением на лице созерцает свою мать, сидящую за фортепьяно. Пальцы Паулины порхают над клавишами, комнату наполняют звуки Моцарта. При взгляде на ребенка кажется, что на него снизошла благодать. Музыка — вот что гонит от него скуку.