Эйнштейн

«Психологические корни войны, по моему мнению, являются биологическими и основаны на агрессивной природе людей. Мы, „венец творения“, не единственные, кто так себя ведет; бык и петух превосходят нас в этом отношении. Эта агрессивная тенденция выдвигается на первый план всегда, когда разные люди или общества должны иметь дело друг с другом. Почти непременно они заканчивают спором, который перерастает в ссору и убийство… Я никогда не забуду, какую искреннюю ненависть мои одноклассники испытывали к первоклассникам из школы на соседней улице. Бесчисленные ссоры приводили к кровавым ранам. Вендетта, дуэли, само понятие „чести“ питаются из этого источника. Современные цивилизованные государства должны были бы энергично препятствовать проявлению этих примитивных инстинктов. Но везде, где два национальных государства - соседи и не принадлежат наднациональной организации, эти инстинкты время от времени создают напряженность, приводящую к войне. (Я считаю так называемые цели и причины войны довольно бессмысленными, потому что они всегда находятся, когда эмоции требуют их.)

Почему человек в мирное время - когда государство подавляет почти всю человеческую агрессивность - теряет способности и желание совершать массовые убийства, на которые он легко идет во время войны? Когда я всматриваюсь в ум приличного среднего гражданина, я вижу полутемную уютную комнату. В углу висит его святыня, на которой огромными буквами написано „патриотизм“. Обычно в этот угол не заглядывают. Человек едва ли отдает себе отчет, что эта святыня содержит оправдание звериной ненависти и убийства, которое, когда война объявлена, он покорно вынимает и использует. Вы не найдете этой штуки в моей комнате, дорогой читатель. Я был бы счастлив, если б и вы вместо него поставили книжную полку или фортепиано». Что же делать? Тут долго идут беспомощные слова - всякий должен начать с себя и прочее. А вот финал: «Зачем столько слов, когда я могу сказать все одной фразой, весьма уместной в устах еврея: „Чтите своего Господа Иисуса Христа не только словами и гимнами, но прежде всего своими делами“».

Глава седьмая

ПАРТИЙНАЯ АРИФМЕТИКА

Опять не было никакого «наутро проснулся знаменитым». В 1916 году один лишь Феликс Эренгафт предложил кандидатуру Эйнштейна Нобелевскому комитету (за работы по теории броуновского движения и за создание СТО и ОТО); в итоге премию не дали никому. Близится Рождество, надо в Швейцарию, но опять скандал: Милева настаивала, чтобы встречи происходили дома у нее или у Бессо. Эйнштейн - ей, 1 декабря: «Я не желаю общаться с моим сыном только под контролем Бессо». Ганс, запутавшийся во всем этом, написал отцу, что жить у Бессо и сам не хочет - скучно, и пусть отец вообще не приезжает. Отец вообразил, что против него заговор. 15 декабря - сыну: «Твой недружелюбный тон меня очень расстроил. Я думаю, мой визит принесет тебе мало радости, так зачем я буду зря тратить два часа в поезде?»

Взрослый Ганс бы оскорбился, маленький простил, писал наивно: «Мама купила мне лыжи, они стоят 70 франков, мама купила их при условии, что ты тоже внесешь вклад. Я буду считать это рождественским подарком». Отец деньги прислал, но выговорил: «Я думаю, что тратить на роскошь 70 франков в нашем положении непозволительно». Но по сыну скучал и в конце концов согласился, что они оба будут жить у Бессо. А потом взял да и не приехал, объяснив Гансу, что устал, трудности на границе, некогда (лучше бы он выбрал какуюнибудь одну причину!). Обещал приехать на Пасху; Милеве же обещал не просить развода, и Бессо с Цангером его в этом поддерживали. Но Эльза, видимо, настаивала, и 6 февраля 1916 года он написал жене: «Итак, поскольку наша раздельная жизнь прошла проверку временем, я прошу тебя о разводе», 12го добавил: «Для тебя это формальность, для меня необходимый долг», а 1 апреля молил: «Попытайся же поставить себя хоть раз на мое место…»

7 февраля «Новое Отечество» объявили вне закона, в полицейских отчетах стало мелькать имя Эйнштейна как «активиста», но «пока не имеющего большого политического веса». Но могли быть неприятности. Например, военный комендант Берлина напомнил ему, что он, по сути, незаконно несколько раз пересек швейцарскую границу и не регистрировался ни по прибытии, ни по убытии. Он признался Цангеру: «Я решил на все закрыть глаза - это лучшее, что я могу сделать в этом безумном мире». Но намеки не оставлял: в некрологе на смерть Маха отметил «его гуманистический настрой, сделавший его неуязвимым к болезни нашего времени, от которой сегодня немногие спаслись, - национального фанатизма». 20 марта отдал в «Анналы» (по совету Лоренца) статью «Основы общей теории относительности» - краткое изложение ОТО и другую - о космических следствиях ОТО, в частности о поведении Меркурия: этот самый Меркурий был пока что единственным доказательством его правоты.

Опять он просил у Милевы развода, предлагал Габера в посредники, обещал больше алиментов: «Я оставлю себе скромный соломенный тюфяк, чтобы доказать тебе, что мои мальчики мне дороже всего на свете», умолял разрешить детям посетить его в Берлине, обещая, что Эльза их не увидит. Милева согласилась на все, кроме развода, и 6 апреля он приехал на три недели в Швейцарию, на сей раз зарегистрировавшись как положено. Поселились с сыновьями в отеле. Милеве: «Благодарю тебя за прекрасное состояние обоих мальчиков. Они в таком хорошем физическом и душевном состоянии, в каком я даже не ожидал их увидеть». Она написала, что хочет его увидеть: «…чтобы понять, действительно ли ты сам хочешь развода или та сторона тебя принуждает». Бессо и Цангер пытались устроить встречу, но он отказался. Потом Эдуарда вернули к матери, а отец с Гансом совершили десятидневный поход в горы.

Вернулись в Цюрих, в один из дней Ганс пришел, как договаривались, на встречу с отцом в Политехникум, и вдруг… Эйнштейн - Эльзе, 21 апреля: «…во время путешествия наши отношения с Гансом Альбертом были такими нежными… Он убеждал меня поговорить с его матерью. Когда я решительно отказался, он надулся, убежал и не вернулся. Так все и осталось; и я не видел ни одного из детей с тех пор и больше не назначал встреч. Мне надо видеть их, только когда они не находятся под влиянием их матери; только так можно избежать конфликтов… Сегодня я еду в Люцерн и остаюсь до утра вторника… Я хочу еще задержаться на день в Деттингене, но потом сразу в Берлин. Я, честно говоря, изголодался, потому что был так долго лишен тебя и компании маленьких кокеток… Поцелуй маленьких кокеток за меня». (Маленьким кокеткам было: Илзе - 19 лет, Марго - 17; раньше он их называл просто «твои детки».) Все же он вернулся в Цюрих, но с Гансом встретиться не удалось; он сказал Бессо, что совершенно разбит и душевно сломлен…

5 мая он сменил Планка на посту президента Немецкого физического общества: отнесся ответственно, не прогуливал, как в молодости, также добросовестно делал все, что требовала Академия наук. В июне опубликовал статью о гравитационных волнах: движение тяжелых тел в космосе порождает «отрывающиеся» от них и свободно пульсирующие волны, которые, в свою очередь, изменяют пространство и время. Непосредственно этих волн до сих пор не наблюдали, но в 1993 году Джозеф Тэйлор и Рассел Халс получили Нобелевскую премию за открытие явления, подтверждающего существование таких волн. Согласно современным представлениям, Вселенную заполняют старыепрестарые гравитационные волны, появившиеся после Большого взрыва. Совсем недавно, в марте 2014 года, опубликованы результаты очень длительных наблюдений, подтверждающие их существование. (Сами волны опять непосредственно не наблюдались, и выводы сделаны на основе косвенных данных, однако уверенность в том, что мы значительно больше узнаем о раннем детстве Вселенной, сильно укрепилась.)

В июле Бессо и Цангер сообщили, что Милева больна и ее отправляют в санаторий Теодосианум в Цюрихе; дети остались на попечении экономки, семья Бессо и семья Элен Савич будут о них заботиться. Чем болела Милева - не вполне ясно. Ее мучили боли в спине, удушье: такое бывает на почве длительной депрессии. Эйнштейн - Бессо, 14 июля: «Вы и представления не имеете о хитрости подобных ей женщин». Бессо написал ему довольно резкое письмо, а жена Бессо в постскриптуме назвала его на «вы», чего никогда не водилось; Эйнштейн взял обратно свои слова о притворстве жены, но не смягчился. За детьми, однако, не приехал (чего никак не могла понять его мать), но 25 июля написал Цангеру: «Обещай, что скажешь им, что если их мать умрет, я возьму их к себе. Я справлюсь с воспитанием двоих мальчиков. Я сам буду учить их дома». Маловероятно, что Цангер это передал, - он всетаки лучше понимал, какие вещи можно говорить детям.

В августе состояние Милевы улучшилось. Эйнштейн - Бессо: «Меня это радует… Но если это все же мозговой туберкулез, что весьма вероятно, быстрый конец был бы предпочтительнее долгих страданий». Картер и Хайфилд называют эти слова жестокими. Вряд ли это так. Сам Эйнштейн смерти не боялся, во всяком случае, много раз говорил и писал об этом (в 1953 году отвечал на письмо Эйлин Даннихейзер, которая жаловалась, что боится умереть: «Думать со страхом о конце своей жизни довольно обычно для людей. Это одно из средств, которые природа использует для сохранения вида. С рациональной точки зрения это самый неоправданный из всех страхов, ибо ничего плохого не может случиться с тем, кто умер…»), но болезни и физические страдания его очень пугали.

В довершение несчастий чтото странное творилось с шестилетним Эдуардом: он был развит интеллектуально, но слаб здоровьем, чрезмерно впечатлителен, нервен. Считается, что Эйнштейн никогда его не любил и не интересовался им. Однако в июле 1916 года он прислал умоляющее письмо Цангеру: «Пожалуйста, пожалуйста, напишите, что не так с моим малышом. Я так глубоко привязан к нему, он был всегда такой нежный, такой невинный…» Забрасывал письмами Ганса, но тот был зол и не отвечал. Почему всетаки он не забрал детей? Из эгоизма? Но, вероятно, он просто не считал возможным сделать это при жизни Милевы против ее воли…