Эйнштейн

Иоффе был в Берлине, и со второй попытки им удалось встретиться. Иоффе, «Встречи с физиками»: «Детей он воспитывал строго, но удовлетворения в семейной жизни не получил, жену не считал своим близким другом и единомышленником. Она всячески противодействовала его стремлению держаться вдалеке от всяких чествований и демонстраций его мировой славы. Я решаюсь сказать об этом потому, что это в самой резкой форме сказал мне сам Эйнштейн». Лишь из очерка Иоффе биографы Эйнштейна узнали, что тот «вместе с художником Орликом и зубным врачом Грюнбергом разрабатывал новый тип полиграфической машины для художественной графики», - судьба этого проекта, увы, осталась неизвестной. Обсуждали и еврейский вопрос: Иоффе за ассимиляцию (официальная позиция советской власти), Эйнштейн против. Вместе с несколькими коллегами, евреями и неевреями, он летом 1921 года провел курсы в пользу евреевбеженцев из Восточной Европы, произнес ряд речей в Берлине и дважды в неделю публиковал эссе в сионистских и просто еврейских газетах. 1 июля его программную статью поместила «Юдише рундшау»:

«За редкими исключениями, сто лет назад наши предки жили в гетто. Они были бедны и отделены от гоев стеной религиозной традиции… были ограничены в своем духовном развитии их собственной литературой… Зато каждый из них принадлежал всем сердцем к общине, где он чувствовал себя равноправным, где ничто не нарушало его нормального мыслительного процесса. Наши предки были довольно жалки телесно и духовно, но пребывали в завидном состоянии психического равновесия. Потом - эмансипация. Она дала нам невообразимые возможности для продвижения. Некоторые быстро нашли свое место в финансовых и социальных верхах общества… они приняли образ жизни мира гоев… Казалось, они полностью растворятся в численно превосходящих, политически и культурно лучше организованных народах, так что их следов не останется через несколько поколений… Но это оказалось не так. Похоже, что у разных рас есть инстинкты, которые работают против скрещивания. Адаптация евреев к европейским народам не смогла устранить чувство чужеродности между евреями и европейскими народами, среди которых они живут… Нации не хотят смешиваться, а хотят идти своими путями. Мир может быть достигнут только путем взаимной терпимости и уважения… Прежде чем мы сможем эффективно сражаться с антисемитизмом, мы должны избавиться от рабского менталитета. У нас должно быть больше достоинства, больше независимости. Только когда у нас будет смелость расценить себя как народ, только когда мы будем сами уважать себя, мы завоюем уважение других… Антисемитизм как психологическое явление всегда будет с нами, пока есть евреи и гои. Но, быть может, благодаря антисемитизму мы сохранили наше существование как расы…

Когда я сталкиваюсь с фразой „немецкие граждане еврейской веры“, я не могу избежать печальной улыбки. Есть ли тогда своего рода „невера“, на основании которой человек прекращает быть евреем? А если нет, что означает та фраза? Я хочу не иметь ничего общего с моими бедными восточноевропейскими братьями; я хочу быть расцененным не как сын моего народа, но как член религиозного сообщества. Честно ли это? „Ариец“ может уважать таких обманщиков? Я не немецкий гражданин, и у меня нет „еврейской веры“. Но я - еврей, и я рад принадлежать еврейскому народу, хотя я не расцениваю это как „выбор“.

Антисемитизм в Германии имеет ряд причин. Частично это происходит изза того, что евреи там имеют влияние на интеллектуальную жизнь, непропорциональную их численности… влияние евреев в прессе, литературе и науке Германии очевидно. Антисемиты встревожены увеличивающимся еврейским влиянием. Хотя, возможно, процент евреев в Англии ненамного меньше, чем в Германии, английские евреи не имеют того веса в обществе, как немецкие евреи. Во многих случаях антисемитизм определяют политические соображения. Социалист, например, даже если он антисемит, скроет это, потому что это идет вразрез с программой его партии. Для консерваторов все наоборот».

За такие речи его обвиняли в национализме и немцы и свои; он отвечал в английской «Джудиш кроникл» 17 июня: «Мы живем в эпоху интенсивного, преувеличенного национализма. Но мой сионизм не исключает во мне космополитизма. Я верю в реальность еврейской нации, и я верю, что каждый еврей имеет обязанности перед обществом своих братьев. Меня раздражает недостойная тяга к ассимиляции, которую я наблюдаю у многих моих друзей».

В июле он поехал с сыновьями в Вустров на побережье Балтийского моря, в письме Бессо охарактеризовал восемнадцатилетнего Ганса как «умного, чувствительного, самостоятельного, самоуверенного», одиннадцатилетнего Эдуарда - как «живого и милого»; «кажется, он [Эдуард] освободился от своих физических и психических проблем, и у них обоих словно одно сердце и одна душа». 28 августа благодарил Милеву за «чудесные дни» и за что, что «не настраивала против него детей». 21 августа близ Потсдама была открыта построенная архитектором Эрихом Мендельзоном обсерватория «Башня Эйнштейна», где планировалось проводить эксперименты, доказывающие справедливость ОТО. А 26го нацисты убили министра финансов Маттиаса Эрцбергера, в свое время подписавшего заявление о прекращении огня…

Третий Сольвеевский конгресс отказался принять немецких ученых - Эйнштейн как швейцарец был приглашен, но не поехал: он был страшно оскорблен за Планка. В октябре он ездил с Гансом Альбертом в Италию, потом в Цюрих, причем остановился у Милевы (Эльзины протесты он проигнорировал). Гости приходили, видели дружелюбно общавшихся разведенных супругов и уходили, пожимая плечами. Может, он понял, что по сравнению со второй женой первая была еще ничего?

Его пригласили в Японию - поездку брался организовать Ямамото Санэхико, директор издательского дома и журнала «Кензо». Гигантский гонорар - две тысячи фунтов. Сговорились на следующий год. В ноябре он читал курс в Лейдене, дома с Громмером писал свою первую статью о единой теории поля; он также решил проделать эксперимент, который бы точно доказал, что такое свет - частицы или волны? С Гансом Гейгером и Вальтером Ботэ они пропускали луч через разные среды: если свет - волна, то она будет отклоняться, если квант - проскочит, не заметив преграды. К концу 1921 года эксперименты были закончены: свет не отклонялся, значит, он - частицы. «Тем самым надежно доказано, что волнового поля не существует и боровская эмиссия является мгновенным процессом в собственном смысле этого слова. Это мое самое сильное научное потрясение за многие годы», - писал он Борну 31 декабря.

Он должен был бы радоваться - ведь это он сам еще в 1905м, написав работу о световых квантах, подтвердил открытие Планка, которому никто не хотел верить. Но кванты больше не были ему друзьями, на их беззаконные прыжки он глядел с решительным осуждением. Он засомневался в собственном опыте. И не он один. Борну, 18 января 1922 года: «Лауэ отчаянно борется с моим экспериментом и моей интерпретацией его. Он утверждает, что волновая теория тоже никакого отклонения лучей не обусловливает». Лауэ, которого поддержал Эренфест, оказался прав, и 27 февраля 1922 года в «Отчете о заседаниях Прусской академии наук» Эйнштейн признался в ошибке.

Работа о единой теории поля была опубликована 22 января: там почти нет вычислений, только общие принципы - геометризовать все; пытаясь сделать это, они с Громмером выбрали идею Калуцы о пяти измерениях и занялись расчетами. В январе он читал лекции в Праге и Вене, 30 марта по приглашению Коллеж де Франс приехал в Париж. Ждали выходок от французских или немецких провокаторов, из здания вокзала его вывели тайком, но все обошлось. Читал он на хорошем французском языке и публику почти покорил. Но в консервативную Французскую академию наук его не пригласили. 6 апреля в Сорбонне на заседании Французского философского общества он говорил о Канте и поспорил с Анри Бергсоном, придумавшим еще одно время - «внутреннее». Бергсон был президентом Международного комитета Лиги Наций по интеллектуальному сотрудничеству. Комитет (из 12 человек) занимался контактами между университетами, библиотеками, переводом литературных произведений, сотрудничеством в области музеев и тому подобным; Бергсон и Мария Кюри уговорили Эйнштейна стать его членом.

Вернувшись домой, 22 апреля он встречался с Блюменфельдом и Вальтером Ратенау, только что сменившим пост министра по восстановлению экономики на должность министра иностранных дел. Ратенау, добившегося уменьшения репараций для страны, которую он считал своей, обвиняли в том, что немцы голодали; он - агент большевиков, он принес немецкий народ в жертву евреям. На стенах беспрестанно появлялись надписи: «Убейте Ратенау - богом проклятую еврейскую свинью». Как вспоминал Блюменфельд, они с Эйнштейном пытались обратить Ратенау в сионизм, но ничего не вышло: тот был непробиваемым немецким патриотом, готовым умереть за Веймарскую республику. Тогда они сказали ему, что он должен отказаться от поста министра: слишком опасно и вызывает гнев немцев. Блюменфельд: «С прямодушной самоуверенностью он сказал: „Но почему нет? Я вполне подхожу для того, чтобы руководить моим министерством. Я выполняю долг перед немецким народом, отдавая ему все силы и способности. Я разбиваю барьеры, которыми антисемиты нас хотят изолировать“».

Май - лекции в Лейдене; в июне у Эйнштейна появилась первая женщинааспирант Эстер Саламан, еврейка из России; он оплачивал ее обучение. 11 июня был на торжественном приеме в рейхстаге, потом поехал в Женеву, встречался с Кюри, все обыкновенно… А 24 июня ехавшего в открытом автомобиле Ратенау нагнала машина с боевиками из террористической организации «Консул». Министр был убит, двое убийц погибли в перестрелке с полицией, третьему, Эрнсту Техову (запомните это имя), дали 15 лет. В 1940 году, выступая в США перед Обществом поддержки Техниона, Эйнштейн сказал: «Я хорошо помню время, когда евреи в Германии смеялись над Палестиной. Я помню, когда я говорил с Ратенау о Палестине, он сказал: „Зачем ехать в эту землю, которая состоит из одного песка и ничего не стоит и никогда не будет обработана?“ Но если бы он не был убит, он, вероятно, сейчас был бы в Палестине».

Впервые Эйнштейн испугался за свою жизнь. 4 июля он написал Кюри, что выйдет из состава Комитета по интеллектуальному сотрудничеству и хочет отказаться от членства в Прусской академии и жить как частное лицо. Но Планк умолил его остаться. На все лето, однако, он уехал из Берлина. Сперва - в Киль, где с АншютцемКемпфе обсуждали строительство фабрики по производству морских компасов. 5 июля он писал оттуда Планку: «Несколько достойных доверия людей предостерегают меня от появления в Берлине в ближайшее время и вообще от каких бы то ни было публичных выступлений в Германии. Повидимому, я принадлежу к числу тех лиц, против которых со стороны „народа“ готовятся покушения. Разумеется, прямых доказательств этому у меня нет, однако создавшееся ныне положение подтверждает правдоподобность опасений… Затруднения возникли изза того, что газеты слишком часто упоминают мое имя и тем самым настроили против меня сброд. Сейчас может помочь лишь терпение и… временное отсутствие». И все же 1 августа он приехал в Берлин на митинг в память Ратенау.