Эйсид Хаус

— По-прежнему играешь в бандита, Джон, — сказала она этим своим надменным, гнусавым голосом.

Я собирался сказать что-то типа: «Нет, уже сыт по горло обычным пулом», — но лишь выдавил из себя:

— Да, похоже на то.

— У тебя не будет денег, чтобы угостить меня выпивкой, Джон? — спросила она.

Катриона выглядела обрюзгшей, более обрюзгшей, чем когда-либо. Возможно, она снова была беременной. Ей нравилось быть в центре внимания, нравилась та суматоха, которую поднимали вокруг нее люди. На своих детей у нее времени не было, а вот постоянно выпендриваться в пабах, так пожалуйста. Дело в том, что с каждой ее беременностью, люди обращали на нее все меньше внимания, чем раньше. Это уже приелось и, кроме того, они поняли, что она за штучка.

— Ты снова вернулась в семью? — спросил я, концентрируясь на своем выигрыше. Пара кистей винограда. Это успокоило меня.

Азартные игры.

Ставишь.

Выигрываешь.

Жетоны. Всегда чертовы жетоны. Я надеялся, ведь Колин говорил мне, что новая машина платит наличными.

— Неужели это так заметно, Джонни? — отозвалась она, приподнимая свою поношенную блузу и натягивая колготки на выпирающий живот.

Я тогда подумал о ее сиськах и жопе. Я не глядел на них, типа, не пялился или что-то такое; я просто думал о них. Катриона обладала сногсшибательной парой сисек и замечательной большой жопой. Вот, что мне нравится в чиксе. Сиськи и жопа.

— Я занимал стол, — сказал я, отходя от нее к пулу. Мальчик из булочной Крофорда обставил по всем статьям Бри Рэмэджа. Должно быть неплохой игрок. Я вынул шары и поставил в треугольник. Мальчик из Крофорда казался мне по зубам.

— Как Шантель? — не унималась Катриона.

— В порядке, — сказал я.

Она должна была когда-нибудь зайти к моей маме и повидать ребенка. Не то, чтобы все ждали с нетерпением по понятным причинам. И все же это ее ребенок, а это что-то значит. Нормальный человек бы непременно зашел. Это мой ребенок и все такое, и я люблю этого ребенка. Все это знают. И, тем не менее, мать, которая бросает своего ребенка, которая не заботится о своем ребенке, это не мать, не настоящая мать. Не для меня. Это чертова шлюха, блядь, вот, что она такое. Вульгарный человек, как говорит моя мама.

Мне интересно, чьего ребенка она теперь носит. Наверное Ларри. Я так надеюсь. Пусть это послужит обоим гадам уроком. Этого ребенка мне, вопреки всему, жаль. Она бросит его, как бросила Шантель; как она оставила двух других своих детей. Я никогда даже не подозревал об их существовании, пока не увидел их на нашем бракосочетании.

Да, моя мама оказалась права относительно нее. «Она вульгарная», — сказала мама. И не просто потому, что она была из Дойлов. Она любила выпить; «Это не подобает девушке», — считала мама. Поймите, мне это нравилось. То есть сначала нравилось, пока не обрыдло, да еще и башлей из-за этого становилось все меньше и меньше. А ведь вкалывал-то я. Затем появился ребенок. Именно тогда, когда ее пьянство стало абсолютной болью; абсолютной чертовой болью в заднице.

Она всегда смеялась надо мной у меня за спиной. Я исподволь замечал ее ехидную усмешку, когда она думала, что я не смотрю. Обычно это происходило, когда она была со своими сестрами. Они втроем смеялись, когда я играл в бандита или в пул. Я чувствовал на себе их взгляд. Через некоторое время они прекращали прикалываться и делали вид, что вообще ничего не произошло.

Я никогда не справлялся с ребенком; я имею в виду, как на самом деле ухаживают за маленьким ребенком. Казалось, это заполонило собой все; весь этот шум, исходивший от крошечного тельца. Так что, по-моему, я много раз выходил в город, когда появился ребенок. Возможно, частично это была моя ошибка; я не в состоянии сказать по-другому. И, тем не менее, она продолжала устраивать разные выкрутасы. Как в тот раз, когда я дал ей деньги.

Она была на мели, так что я дал ей двадцатку и сказал: «Ты выйди, крошка, развлекись. Прогуляйся со своими подругами». Я довольно хорошо помню этот вечер, потому что она собралась и вырядилась, как уличная девка. Тонны косметики, да еще эта одежда, которую она надела. Я спросил ее, куда она направляется в таком прикиде. Она стояла и улыбалась, глядя на меня. «Куда?» — спросил я. «Ты хотел, чтобы я вышла, так что я ухожу, твою мать», — заявила она. «Куда? — снова спросил я. — Я имею право знать». Она просто проигнорировала меня и ушла, смеясь мне в лицо, как ебнутая гиена.

Когда она вернулась, то ее шея была покрыта засосами. Я проверил ее сумочку, когда она надолго заперлась отливать в туалете. У нее оказался с собой сороковник. Я дал ей двадцатку и она вернулась с сорока чертовыми фунтами в своей сумочке. Я чуть с ума не сошел. Я было начал: «Что это такое, а?» А она просто смеялась, глядя на меня. Я хотел было проверить ее пизду, чтобы убедиться в том, что она трахалась с кем-то. Она начала вопить и сказала, что если я дотронусь до нее, то ее братья наваляют мне по полной программе. Они психопаты, эти Дойлы, каждый чувак в округе знает это. Я, конечно, сумасшедший, по правде говоря, что вообще связался с Дойлами. «Ты — рохля, сынок, — сказала однажды моя мама. — Все эти люди подмечают это в тебе. Они знают, что ты работяга, и знают, что ты для них легкая добыча».

А самое забавное заключалось вот в чем: Дойлы могли делать то, что хотят, и я думал, что если свяжусь с Дойлами, тогда и сам смогу делать то, что я хочу. И какое-то время так оно и было. Ни один козел ко мне не цеплялся, я был здорово прикрыт. Затем с их стороны началась халява; у меня стреляли сигареты, выпивку, мелочь. И затем они поимели меня, то есть поимел этот мудак, Алек Дойл: он заставил меня приглядывать за своим товаром. Наркотики. Никакого гаша или чего-то подобного; мы говорим здесь о героине. Я мог угодить в тюрьму. Отбыть срок; я мог отсидеть черт знает сколько лет. Черт знает сколько лет за Дойлов и их шлюху-сестру. В любом случае, я развязался с Дойлами раз и навсегда. Все кончено. И я тем вечером не коснулся Катрионы, и мы спали в разных комнатах; я, типа, на диване.

Это случилось сразу после того, как я скорешился с Ларри, соседом сверху. Его жена только что ушла от него и он жил один. Для меня это было как страховка; Ларри был без тормозов, и один из немногих чуваков в округе, которым даже Дойлы выказывали немного уважения.

Я работал по государственной учебной программе занятости. Маляром. Красил в Домах Престарелых. Я проводил на улице большую часть времени. Дело в том, что когда я возвращался домой, то либо заставал Ларри в нашей квартире, либо ее у него. Все время оба поддатые, мать их. Я знал, что он трахал ее. Затем она начала зависать там вечерами. Вскоре она перебралась наверх к нему окончательно; оставив меня внизу с ребенком. Это означало, что я должен был развязаться с работой; ради ребенка, понимаете?

Когда я брал Шантель к моей маме, или отправлялся с ней в детской коляске по магазинам, то иногда видел их обоих у окна. Они смеялись надо мной. Однажды днем я вернулся домой и обнаружил, что дверь была взломана. Унесли телевизор и видео. Я знал, кто их взял, но ничего не мог поделать. Ничего против Ларри и Дойлов.

От шума в их квартире по ночам я и ребенок постоянно просыпались. Она не давала спать собственному ребенку. И мы были вынуждены слушать, как они трахались, ругались, устраивали вечеринки.

Потом как-то раз раздался стук в дверь. Это был Ларри. Он просто прошел мимо меня в квартиру, неся всякую околесицу в своей возбужденной, скоростной манере. «Ладно, приятель, — сказал он. — Послушай, мне нужно небольшое одолжение. Чертовы козлы-электрики только что ушли и отключили нас, вот так».

Он подошел к моему окну, выходящему на улицу, открыл его, и втянул внутрь штепсельную вилку, свисавшую сверху из окна его гостиной. Он взял ее и воткнул в одну из моих розеток. «Всего и делов то», — улыбнулся он мне. «Да», — только и смог я сказать. Он сообщил мне, что достал кабель удлинителя с блоком, но ему просто требуется доступ к источнику питания. Я сказал, что он совсем зарвался, собираясь использовать мое электричество, и двинулся, чтобы отключить его. Он заорал: «Если увижу, что ты когда-нибудь тронешь этот чертов штепсель или этот выключатель, то ты мертв, твою мать, Джонни! Это я тебе говорю, блядь!» Он говорил на полном серьезе и все такое.