Ездовые собаки-друзья по риску

И все-таки, пока нас не было, именно благодаря Кранорсуаку его соперник Укиок смог сохранить или, скорее, вернуть себе место вожака. Вот как это произошло.

Петермасси и Укиок оба усердно ухаживали за сучкой пастора; стычки были частыми и беспощадными. Не раз после драки противники стояли носом к носу, окончательно выбившись из сил, тяжело дыша и пошатываясь. В конце концов Петермасси, как более молодой, одержал верх. Огорчительное зрелище! Укиок, опрокинувшись перед сыном брюхом вверх, изъявлял готовность подчиниться, как какой-нибудь щенок, хотя Петермасси лишь угрожал. И вот тогда-то Кранорсуак, который, если логически рассуждать, должен был встать на сторону победителя, взбунтовался против нового деспота. Он завидовал власти Укиока, но признавал ее и не мог допустить, чтобы Петермасси ее перехватил. Вступив в драку с Петермасси, Кранорсуак одолел его, и с этого дня Укиок снова сделался вожаком, которого все псы беспрекословно слушались.

Вернувшись из перехода через Гренландию и встретившись с Кранорсуаком, я стал ощущать на себе его почти болезненную чувствительность, выражавшуюся в безграничной любви к тому, кого он считал хозяином. Но, чересчур избалованный заботливым уходом, лаской, постоянной близостью тех, кого он любил, Кранорсуак без всяких преувеличений не переносил, когда я хоть на минутку оставлял его одного. Если его привязывали, чтобы он не своевольничал (например, после удачной охоты, когда всюду бывали развешаны куски мяса и сала), он вечно поднимал страшный лай. Мне приходилось вставать ночью, чтобы отвязать его, иначе ни мы, ни он не могли бы заснуть. Тогда он сворачивался калачиком у порога нашей хижины. Когда я уезжал поохотиться на несколько дней в умиаке или каяке, то по возвращении находил Кранорсуака изменившимся до неузнаваемости: обычно как нельзя более упитанный, он настолько худел, что начинали остриями выпирать кости его крестца. Лишь только я возвращался, он оживал, весело скалил зубы, понурая морда приподымалась, хвост снова торчал трубой.

Другим собакам, чаще всего сидевшим на привязи, хотелось пользоваться такой же свободой, как Кранорсуак. Их зависть превратилась в ненависть. К тому же он скоро понял, что достаточно держаться на расстоянии чуть побольше длины цепи, на которой сидит противник, чтобы оказаться недосягаемым для его клыков, и совсем обнаглел. Таковы печальные последствия фаворитизма…

3. Переход через Гренландию

Тысяча и один белый горизонт

Во время нашей первой зимовки в 1934—1935 году, после встречи с Линдсеем, который пересек Индландзис [14] и отдал нам своих собак, мы задумали перейти в свою очередь эту ледяную пустыню. Она манила нас: две тысячи километров в длину, тысяча километров в ширину, высота — три тысячи метров. Чтобы решиться на этот поход, или подвиг, у нас было достаточно веских оснований и множество резонных аргументов, доказывавших его необходимость. Но в глубине души мы должны сознаться, что нас прельщали приключения в этом «хрустально-опалово-изумрудном мире». Мне во всяком случае хотелось испытать свои силы, выяснить, насколько высока моя физическая и моральная стойкость, и быть свидетелем торжества победы того человека, каким я был на самом деле (сам того не ведая), над тем, каким я себя считал. Вероятно, этого хотелось и моим товарищам.

14

Индландзис — датское слово, вошедшее в ходячую географическую терминологию. Оно обозначает всякий ледяной купол, в частности гренландский. Его значение — «внутренние льды». Чаще пишут «Инландзис».

Четыре человека, [15] трое нарт и тридцать три собаки…

В Якобсхавне, на западном берегу Гренландии, в апреле 1936 года я купил четыре собачьи упряжки. Напоминаю, что в той части острова можно найти наилучших ездовых собак: там много охотятся и в течение всего года ловят палтуса, поэтому собак кормят неплохо и обычно обращаются с ними хорошо. В других местах летом, когда в собаках нет нужды, их оставляют на каком-нибудь островке с запасом тюленьего жира — и пусть выпутываются как знают! Осенью, когда их забирают оттуда, они почти всегда тощи и голодны…

15

Кроме меня, наш друг — датчанин Эйгиль Кнуд, в дальнейшем посвятивший свою жизнь исследованию Земли Пири на севере Гренландии, Робер Жессен и Мишель Перез, уже зимовавшие со мною на восточном берегу в 1934/35 году.

(Выносливость ездовых собак невероятна. В 1959 году японскую антарктическую экспедицию пришлось эвакуировать с помощью вертолета, так как из-за припая корабль не мог подойти к. базе. Эвакуация проводилась поспешно, как при катастрофе: бросили решительно все, без чего можно было обойтись, в том числе и собак. По возвращении в Японию это обстоятельство привлекло общественное мнение. Членов экспедиции стали упрекать за то, что они не успели перебить собак с целью облегчить их страдания, на которые те, несомненно, были обречены. Была даже объявлена подписка с целью воздвигнуть памятник этим собакам — героям науки. Но когда экспедиция вернулась в Антарктику спустя десять месяцев, то, ко всеобщему удивлению, две собаки были найдены живыми и вполне здоровыми! Всего было оставлено пятнадцать собак; трупы восьми из них нашли, а пять пропали без вести).

В этом поселке, Якобсхавне, было тогда вдвое больше собак, чем жителей: сто двадцать эскимосов и триста пятьдесят псов на сорок с чем-то нарт…

Итак, куплены упряжки, чтобы в конечном счете сделать из них три. Наихудшей, которую впоследствии распределили между остальными, была упряжка Сакариаса, лучшего тамошнего рыбака, хотя и одного из самых молодых по возрасту. Но, будучи только рыбаком, он не уделял своим собакам столько внимания, сколько охотники. Конечно, ему было известно, какие места в упряжке должны занимать вожак по кличке Иоханси и самка Арнавик (что означает «хорошая самка»). Но он не знал, и это было для него неважно, как должны размещаться, таща нарты, остальные псы, за исключением крайних.

Лучшей была упряжка Нлартси. Прекрасный охотник, он пользовался репутацией отличного дрессировщика собак. Нлартси редко употреблял бич и очень сердился на «плохих людей, для которых бич все одно что дубинка». Вожаками его упряжки были Итлувиннак (т. е. косомордый) и самка Арнатак.

Благодаря Нлартси я впервые узнал, что такое хорошая, умело управляемая упряжка.

Уплатив владельцам собак и порадовав их дополнительными подарками, я решил сделать с каждой пробег по припаю. Вот что записано в этот день в моем путевом журнале:

«Сидя на нартах Нлартси, спускаюсь по склону во весь опор. Нлартси понукает своих псов резкими, своеобразными выкриками. Они мчатся с невиданной мною до сих пор скоростью. Нлартси громко смеется, я тоже. От встречного ветра и от снега, отбрасываемого собаками назад, у меня текут слезы. Никогда еще в санных экспедициях мне не приходилось участвовать в столь необычайной езде. И я смог оценить огромную разницу между поведением упряжки, управляемой хорошим каюром, и упряжки с собаками вроде Укиока и его сородичей под командой таких неопытных новичков, как мы, которым Линдсей, передавая собак, не сказал ничего, кроме: «Чтобы повернуть направо, крикните: «Илли!», а налево — «Юк!».

Вожаками третьей упряжки, купленной у охотника, были Трофаст (датское имя) и рыжая Сингарнангуак (красивая собака с рыжей шерстью), короче Сингарнак.

Четвертую упряжку мы приобрели у одного датчанина. Во главе ее были Габель (по-эскимосски Габиди) и самка Альтеранги (безыменная).

Кнуд и я выехали первыми на нескольких нартах с каюрами, чтобы произвести рекогносцировку, разметить вешками путь к подступам Индландзиса через прибрежные ледники и забросить тысячу двести килограммов снаряжения в склад по ту сторону зоны трещин.

Нашего возвращения из этой рекогносцировочной экспедиции ожидало на пристани Якобсхавна немало женщин и детей, несколько мужчин и множество собак. Последние, совсем как встречающие на вокзале, вытягивали шеи, чтобы лучше видеть; все морды были повернуты к нашему судну «Норлюс» («Северное сияние»).

Арнатак, которую мы не взяли с собой, тоже вертелась на пристани в ожидании своих. Когда они сошли на берег, она повела себя совершенно неприлично: подбегала поочередно ко всем псам, задрав хвост, виляя задом, навострив уши, в сильном возбуждении. Выражение ее морды не оставляло никаких сомнений ни в ее намерениях и желаниях, ни в том, что она испытывает радость. Но, как истая самка, лишь только тот или иной пес делал вид, что собирается ответить на ее недвусмысленные заигрывания, она тотчас же оскаливалась, поджимала хвост, опускала уши и огрызалась на бедного поклонника, отбегавшего в полном замешательстве.