Фабрика офицеров

Однако от плохого настроения фенриха не осталось и следа, как только он увидел Фелициту Фрей: ему улыбалась дама очаровательная и зрелая, знающая себе цену и в то же время доступная.

— Милости прошу, мой дорогой, — сказала она Хохбауэру. — Очень и очень рада видеть вас.

Фенрих с юношеским пылом поклонился и, изящно наклонившись, поцеловал ей руку, млея от удовольствия. Когда Хохбауэр выпрямился и взглянул на майоршу, то заметил, что Фелицита слегка зарумянилась.

— Для меня настоящий подарок, что я могу находиться здесь, — заверил юноша, сияя от удовольствия.

— А для меня это большая радость.

Сначала разговор зашел о книгах. При этом было выпито по рюмке густой мадеры, любимого напитка майора. Однако в последнее время доставать мадеру становилось все труднее и труднее, и теперь она подавалась в этом доме лишь в исключительных случаях. И хотя Хохбауэр точно не знал, какая именно честь была ему здесь оказана, он все же чувствовал это по нежным взглядам фрау Фрей.

— Если вы желаете чашку чая, — проговорила фрау, — я охотно приготовлю его, только вам придется немного подождать. Я одна в квартире: моя племянница уехала и вернется только поздно вечером, а супруг, как обычно, занят на службе. Генерал проводит снова какие-то учения, а они, как правило, ранее полуночи не кончаются.

— Да, — робко проронил фенрих, — это так.

— Значит, вы хотите чая? — обрадованно переспросила любвеобильная фрау.

Хохбауэр посмотрел на Фелициту: он не совсем ясно ее понял и потому еще раз склонился над ней.

— Вы хотите чашку чая? — переспросила Фелицита, слегка смутившись.

— Я, многоуважаемая фрау, всегда дорожу вашим гостеприимством.

Тут они снова заговорили о книгах. Правда, на этот раз речь зашла о книгах, в которых описывались жестокие бои и блестящие победы, говорилось о германском духе, о мужской силе и женской красоте.

— Да, нечто возвышенное, если так можно сказать, императорское, бывает свойственно отнюдь не только лицам императорской семьи; бывают люди, которые просто-напросто по-императорски думают.

— Вы очень правильно сказали, милостивая государыня! — поспешил заверить супругу Фрея фенрих Хохбауэр. — И в наше время, разумеется, имеются такие исключительные лица, хотя они и не носят благородных имен.

Так они и беседовали, электризуя друг друга взглядами. Постепенно сгустившиеся сумерки отбрасывали густые тени от мебели, погружая все в приятный полумрак.

Чтобы не разрушить интимного настроения, фрау Фелицита зажгла желтую свечу, при свете которой налитая в рюмки мадера таинственно отливала золотом. Содержимое бутылки постепенно подходило к концу. Однако оба собеседника были готовы продолжать приятную беседу, правда, переменив тему. Разговор зашел о императрицах и их пажах, которыми они могли распоряжаться по собственному усмотрению.

— Об этом неоднократно писали и пишут самые лучшие писатели нации, — заверил Хохбауэр, ощупывая счастливыми глазами тело фрау.

— Вы считаете, что подобное можно встретить и в наше время?

— Вот именно, в наше время в особенности, так как настоящее великое сейчас превращается в нечто масштабное, когда даже сама любовь служит делу борьбы за нашу победу.

Фелициту Фрей, казалось, окрылили эти слова. Свет свечи окрашивал всю обстановку, в которой находилась эта пара, в золотые тона; один из них чувствовал себя пажом, а другая — императрицей.

Фрау протянула юноше руку. И он схватил ее, прижав к своему разгоряченному лицу. Словно загипнотизированный, Хохбауэр, будто ища поддержки и защиты, медленно двигал свою руку вверх, пока не достиг плеча, и все это он проделал молча, не проронив ни единого звука, с нежным и подобострастным упорством и даже нажимом.

Начиная с этого момента Фелицита Фрей забыла обо всем на свете, кроме, разумеется, самой себя и своего пажа, который увивался вокруг нее. Комната, в которой они находились, как нельзя лучше располагала к проявлению чувств, тем более что господина майора дома не было…

Позже, значительно позже Фелицита сказала:

— Вот, возьми мой платок!

Хохбауэр и не собирался пользоваться собственным платком, который никак не подходил для подобной ситуации. Дело в том, что, уходя из казармы, он забыл положить в карман чистый платок. Платком, как он до этого говорил, можно вытирать только сопли и слезы, а тут он убедился в том, что его вполне можно использовать и для совершенно другой цели.

Он послушно взял голубой батистовый платок и, бросив беглый взгляд на замысловатую вязь монограммы «ФФ», использовал его по назначению, а затем сунул в карман в качестве трофея.

26. Вечер среди коллег

— Послушай, а что ты скажешь, если мы организуем дружескую пирушку, а? — спросил фенрих Крамер.

— Вернее говоря, дружескую попойку, не так ли? — поправил его фенрих Меслер. — Я не против. Главное, чтобы напитков было достаточно, все же остальное образуется само собой.

— Я думаю о том, — уклончиво заметил Хохбауэр, — как бы нам опять не пришлось сидеть вместе с какими-нибудь хулиганами.

— Друзья! — воскликнул фенрих Крамер. — Сейчас речь идет не просто о пьянке, да еще с дракой, а всего-навсего о дружеской пирушке, а дружбу, как известно, нужно крепить.

— А раз так, — заметил кто-то из фенрихов, — то пусть так оно и будет.

— А этого никак нельзя избежать? — спросил Амфортас, инспирированный Хохбауэром.

— Камераден, — с важностью начал фенрих Крамер, окинув строгим взглядом все учебное отделение, которое сидело перед ним в аудитории, — свое предложение я заранее как следует обдумал, к тому же оно вполне естественно.

Фенрихи с усмешкой переглянулись, так как они хорошо знали Крамера: уж если он в чем-то проявлял инициативу, то никому не позволял перехватывать ее у себя, особенно тогда, когда речь шла о дружеской пирушке или же о подобном проведении свободного времени; тут-то его фантазия не знала границ, тут он мог выступать как руководитель отделения, права которого никто не смел оспаривать.

— Дело обстоит так, — продолжал Крамер, — что мы должны еще более крепить наши дружеские связи. Но кроме всего этого мы должны пригласить на свой вечер капитана Федерса и обер-лейтенанта Крафта с целью создания полезной и гармоничной атмосферы, да еще перед аттестацией.

Эти слова прозвучали как решающий аргумент.

— Таким образом, — заключил Крамер, — мое предложение, как я вижу, принимается единогласно. Ничего другого я, собственно, от вас и не ожидал. Тот же, кто осмелится не пойти на такой вечер, докажет этим, что он не дорожит дружбой с нами. Я полагаю, что ни один из вас не пожелает оказаться под подобным подозрением? Итак, каждый из вас обязан явиться на вечер!

— Мы позволим себе, господин капитан, пригласить вас на наш скромный дружеский вечер!