Фабрика офицеров

— Так ты что, уверена? — донимал свою подругу озабоченный Рамблер. — Ты действительно думаешь, что…

— По всей видимости, да.

— Может, ты ошиблась, просчиталась в сроках?

— Откуда ты это взял? — спросила его дама с удивлением.

— Ну, может, ты просто спутала числа в календаре, понимаешь?

— Я всегда хорошо умела считать, — ответила она.

«Проклятие, — подумал обер-лейтенант Рамблер. — Черт бы побрал эти сборища! И всех баб заодно».

Молодые местные дамы сидели вытянувшись, чуть наклонившись, что должно было производить соответствующий эффект, подчеркивать их недоступность. Они жеманно улыбались, серебристо смеялись, как правило, в подходящих местах беседы. Они были уверены, что должны достойно представлять свой маленький городок в этом высшем обществе, и все это — пока на них глядели. Некоторые из них могли составить хорошую партию для женихов, подобающих их сословию и приданому. Например, дочь бургомистра, маленькая, ядреная, свежая, с мясистым задом и лунообразной физиономией — как у мамаши. Она, правда, всегда потела, но ведь на ее имя были записаны два доходных дома и крупный земельный участок между городком и казармами. Затем дочь владельца бензоколонки, мастерской по ремонту автомашин, пункта проката автомобилей и продажи их, маленькое, куклообразное существо с миловидным личиком, но с громадными желтыми зубами. Однако единственная наследница. Девица, с которой имел дело Рамблер, была племянницей строительного подрядчика, который переделывал казармы и возвел весь военный городок, — пышногрудая особа, все время тяжело вздыхавшая, на вид кобыла кобылой, но интересовавшаяся политикой. Она руководила местным союзом германских девушек. Ее бездетный дядя был, как говорили в городе, очень привязан к ней. И именно об этом думал сейчас обер-лейтенант Рамблер.

Он уже начинал рассматривать всю историю с ней в ином свете. Как говорят в союзе германских девушек, дети есть гарантия будущего…

— О чем ты думаешь? — спросила она Рамблера. — И улыбаешься…

— Я думаю о тебе, — ответил он. — О нас и о нашем будущем.

— Я ведь с самого начала поверила в тебя, — сообщила она.

— Ну я же офицер, — сказал он скромно. — Я знаю свои обязанности.

— Мы, женщины, — говорила меж тем Фелицита Фрей, — всегда знаем, что к чему. Иначе какие мы были бы женщины, германские женщины?

Так она нашла наконец новую тему для общей беседы. Девиз: благотворительность и обязанности женщин, особенно в военное время. И опять пошло:

«…как имеет обыкновение говорить мой муж, женщина должна сознавать, что она германская женщина, особенно в такие времена, — каждую неделю мы посещаем лазарет, если, конечно, остается время от других обязанностей… нет, как они нам всегда благодарны, наши дорогие солдаты… я всегда приношу им цветы, даже розы от моего мужа, я не считаюсь ни с чем… Арчибальд, говорю я ему, мы не имеем права мелочиться, даже если речь идет о твоем специально разведенном сорте „Гинденбург“, — вы знаете, изумительная вещь, алебастрово-белая, символ чистоты, душевной, разумеется… и как блестят их глаза, когда я прихожу, они теряются от переполнившего их чувства благодарности… у одного целиком оторвана рука, понимаете, даже правая, а он смеется и говорит мне: „Подумаешь, я же левша“… ха-ха-ха, от такого прелестного юмора у меня слезы навернулись на глаза…»

— Можно что-нибудь выпить? — громко спросил обер-лейтенант Крафт.

Присутствующие были шокированы или, в зависимости от натуры, удивлены. Реакцию фрау Фрей можно охарактеризовать как возмущение. И когда она наконец овладела собой, то сказала:

— Господин обер-лейтенант, еще не время.

— Но не для меня, — не смутившись, заявил Крафт. От того, что она там болтала, его просто замутило: захотелось водки или свежего воздуха.

А майорша язвительно произнесла:

— Если вам наше общество неприятно, господин обер-лейтенант Крафт, то…

— Я и так собирался вскоре уйти, — поднялся Крафт. — Мне еще необходимо выполнить некоторые поручения генерала.

— Прошу, — сказала майорша, — мы вас не удерживаем.

— Тогда я тоже пойду, — сказала Сибилла Бахнер и встала.

— Как хотите, — объявила Фелицита Фрей сурово.

— Это был очаровательный вечер, — уверила хозяйку Сибилла Бахнер.

— Я присоединяюсь, — сказал Крафт. — И могу лишь добавить: премного благодарен.

Они ушли. В комнате надолго повисло ледяное молчание. Фелицита Фрей вздохнула так прерывисто, что это услышали все. Похоже, она готова была лопнуть от злости. В этот момент из кухни явился майор. Его глаза смотрели на супругу холодно, однако на лице была широкая, добродушная улыбка, очень похожая на гримасу. Он демонстрировал свой принцип: не теряться в любой ситуации. Голос его звучал возбуждающе-игриво.

— Полагаю, — воскликнул он, — мы могли бы перейти к приятной части вечера! Потанцуем немного, дамы и господа. Не возражаете, если я поставлю песню о чайке, которая летит на остров Гельголанд? Или о цветке, который называют «Эрика»? Он растет на пастбище.

Зазвучала первая пластинка. Некоторые пары послушно поднялись, отправились в соседнюю комнату и начали танцевать. Разговор более старших постепенно входил в свое русло. Майор отозвал в сторону супругу, как ему казалось, незаметно для других. И прошипел ей: «Этого не должно было случиться, Фелицита! Мы еще поговорим с тобой поподробнее. Заруби себе на носу!»

— Ну вот, теперь стало спокойнее, — сказала Барбара Бендлер-Требиц, племянница майорши. — Я уж знаю: если сначала подается пунш, то на кухне наступает передых по крайней мере на полчаса. Чем мы его займем?

— А что предлагаете вы, сударыня?

— Почему вы все время зовете меня «сударыня»? Вам доставляет это удовольствие?

— Но так принято, сударыня.

Обер-ефрейтор Гемм стоял около кухонного стола. Он был прислан сюда из казино капитаном Катером в наказание, ибо Гемм якобы разбил принадлежавшую лично капитану Катеру бутылку красного вина. И за это шесть или восемь часов на побегушках у майорши — поистине нелегкое наказание! Хотя эта племянница, что стояла по другую сторону кухонного стола, была довольно мила. Однако она — племянница майора! Значит, нужна крайняя осторожность.

— Вы часто бываете при таких обществах? — поинтересовалась Барбара.

— Слава богу, нет, — ответил Гемм. Но тотчас поправился и пояснил: — Я хотел сказать: к сожалению, нет.

— Вам это надоело, не правда ли?

— Я не хотел так сказать, — осторожно промолвил Гемм. — А потом — ведь вы здесь.

Барбара обошла стол и придвинулась к Гемму. Он осторожно подался немного назад. Но Барбара надвигалась на него, говоря:

— Вам действительно не стоит величать меня сударыней, я ведь тут служанка.

— Но вы же племянница майора!

— И вас это испугало?

— Испугало? Ну сами подумайте, как это я смею так просто с дамой из офицерского общества…

— Чего?

— Ну вы же понимаете… Но я ничего не сказал. Ни слова. Только то, что вы — племянница майора. И что принадлежите к офицерским кругам.

— А, дерьмо все это, — сказала Барбара с яростной убежденностью. — Плевать мне на всю эту кучу.

Гемм воспрянул духом.

— Вы действительно так думаете? — спросил он.

— Ну! — требовательно сказала Барбара.

Гемм оглянулся. Дверь кухни была закрыта. Все общество обреталось в салоне. Орал граммофон — там танцевали. Пунш был разнесен и, конечно, не выпит еще даже наполовину. Майор захватил с собой и свою потайную бутылку. Итак, вряд ли кто придет на кухню. Гемм и Барбара приняли одно и то же решение.

— Ты можешь быть более решительным, — ошарашила она его. — Я же не офицерская кукла.

— Ты — прелесть, моя милая!

— Ну, давай! — она кокетливо рассмеялась.

— Двери запираются? — настойчиво спросил Гемм.

— Иди сюда — заберемся в кладовку, уж там нам наверняка никто не помешает…

— Моя добрая репутация, — сказал резко майор, — для меня превыше всего! Понимаешь, Фелицита? Превыше всего!

— Можешь не рычать на меня так, — ответила она. — Твое поведение оставляет желать лучшего, особенно в последнее время.

— Мой дом — чистый дом, солидный, гостеприимный дом! И кто этого не осознает, тот не может рассчитывать на нежную тактичность.

Они стояли друг перед другом: он кипел от злости, она испуганно глядела на него. Они и не думали приглушать свои голоса. Гости ушли, квартира была пуста. И Барбара, очевидно, уже спала. Да если бы и не спала — им было наплевать.