Фадеев Д.Н. "Письмо". Рассказ

«Здравствуй, сынок! Почему так долго не пишешь?» Но, перечитав эти два предложения, старик грубо перечеркнул их. Тон получался какой-то навязчивый. Ему показалось, что он сразу начал с расспросов. Немного подумав, он начал писать заново, не изменяя приветствие. Оно понравилось: «Здравствуй, сынок!..» Но снова всё остановилось, как будто эти два слова держали весь смысл. Старик, чтобы не портить листа, остановился. Но наружу просился тот самый навязчивый тон. Он долго не мог подобрать нужных слов. Но потом добавил: «Долгое время ждал твоих писем, но потом решил написать снова». «Вроде, ничего!» - мысленно похвалил себя старик. Имел же он всё-таки какое-то образование! И поэтому, сумел составить культурно. Дальше пошло немного легче. Старик терялся в разнообразии слов (он взял орфографический словарь), но писал так, как считал нужным. Писал о себе, как он здесь. Всё время докучал расспросами, будто бы задавал их живому человеку.

– Вот, собака! – живо и вслух восклицал старик, замечая, что допустил ошибку. Усмехался, если что-то считал смешным, чего-то стеснялся. «Отрецензировав» своё письмо, он решил его переписать. Рука от волнения не слушалась деда. Она, то вольно гуляла по бумаге, а то и вовсе ей было не пошевельнуть. От этого строчки выходили неровными. Листы менялись. Закончив за полночь своё письмо, он неумело смял его и запечатал в конверт. Потом, кряхтя, скорее от удовольствия, нежели от усталости, побрёл спать.

Спал он в ту ночь тревожно. Многое тогда ему снилось. Что, будто приехал Лёшка, с женой, дети тут. И что сидят они в доме – пьют чай, неторопливо беседуя. Старик всё не может наглядеться на сына. Но сладкий и приятный сон обрывается…

…В доме старика было привычно тихо. В дальней, дедовой комнате, навзрыд плакал Юрка. В большой просторной комнате лежало высохшее тело старика. Его глаза были чуть-чуть приоткрыты, будто он всё ещё хотел что-то сказать, но так и не успел. Замер навечно. Люди приходили и уходили. Шёл мелкий и противный дождь. Одни ругали за беспутство Лёшку, другие – уже себя. И каждый из них понимал, что делать уже что-либо поздно.

Здесь всё так и осталось, как и раньше: дом, двор, старый, полусгнивший сарай... А писем всё не было.