Факел (книга рассказов)

Первым начал взбрыкивать Витя. Даже и не понять, с чего он начал взбрыкивать. Может, он не думал, что всю жизнь будет грузчиком, может, надеялся, что со временем найдет себе что-нибудь получше. И с жильем тоже — думал, поторчим в клоповнике год-другой, а оказалось, что запухли на всю жизнь. Ну, так — не так, не выяснить. А может, любовь к Тоне прошла. Нет, не выяснить.

А только Витя начал закладывать. Нет, не каждый день, он закладывал редко, но метко, дней так на несколько. Ходит мрачный, и чем больше закладывает, тем больше мрачнеет. Придет домой, сядет у окна и, свирепо поигрывая желваками, часами молчит. Ну, вот что человек в это время в голове прокручивает? Может, он счет налаживает, вот был в классе из лучших учеников, но тот стал доктором, а тот вот следователем, то есть из жалоб Тони (она, понятно, искала поддержки у свекрови, больно ведь смотреть, как дорогой человек часами поигрывает желваками) получалось, что Витя рассчитывал на одно, а вышло совсем другое, и в игре, которую все называют жизнью, он — сторона исключительно проигравшая. Ну, может, так, может, совсем иначе — нет, теперь не выяснить.

А потом Витя испарился. Нет, не совсем, ну, там, в низкое небушко, нет, он испарился из семьи. Витя сошелся со своей начальницей, замдиректора магазина. Нет-нет, вот каждый думает, если замдиректора, то сумками тягает продукты, жрет в три горла и потому вся состоит из шаров. Ага, а жирные пальцы в перстнях и кольцах. Но нет. Эта — совсем наоборот — красивая и стройная женщина. Делает зарядку и по утрам бегает. К тому же хорошее жилье и тринадцатилетний сын. Да, новая жена была старше на семь лет. Но что такое семь лет, если стройная, красивая и замдиректора с хорошим жильем.

И Витя ушел к ней. Нет, все чин чинарем, с прежней женой развелся, с новой расписался. Но не прописывался — не дурачок терять жилье. Ведь любовь может оказаться не вечной. Да и в работе замдиректора есть элемент риска. А может, новая жена велела: стоишь на очереди, вот и стой, придет время — получишь комнату, лишней она не бывает.

Да, вот тут новый довесочек к перепутанице. Лидия Филипповна по-прежнему прописана в клоповнике, а живет в хрущобе, Тоня, значит, наоборот, прописана в хрущобе, а живет в клоповнике, Витя прописан в хрущобе, а живет у новой жены. Да, но ведь теперь получалось, что в хрущобе прописаны уже две семьи, поскольку Витя — бывший муж, чужой, получается, дядька, а фактически член другой семьи.

Нет, все понятно, развод переживали тяжело. Ну, Тоне обидно, что муж бросил, да и Вите легко ли с детьми расставаться. Нет, он не настаивал на разделе детей, понимал, видать, что малым детям с матерью лучше. Да, а детей он любил, потому вопрос с алиментами не вставал, отдавал Витя хорошо, нет, грешить не буду, говорила Тоня, мужик он, конечно, подлый, но детей любит, приходит почти каждый день и отдает хорошо.

Больше всех переживала как раз Лидия Филипповна. Обидно ей было, что сын бросил детей в такое свирепое время. К тому же она боялась, что Тоня запретит детям приходить к бабушке, мол, раз ваш сын таким подлым мужчиной оказался, так я не буду к вам своих деточек водить, нефиг их портить. Но всего больше боялась Лидия Филипповна, что Тоня однажды скажет, а валите-ка вы, дорогая бывшая свекрушечка, из моей квартиры, больно, я погляжу, вы хитрозаденькие, прописаны в деревяшке, вот и кыш туда, а я со своими детками — вашими внуками, кстати, — поживу в нормальных условиях. Поскольку я женщина хрупкая и малость притомилась колоть дрова и таскать воду.

И от этих опасений Лидия Филипповна так надорвалась, что у нее случился инфаркт. И она чуть было вовсе не отлетела. Но полежала в больнице и оклемалась.

Да, но хоть и оклемалась, но очень уж ей больница не понравилась, что-то ее там вроде того что не очень уважали. И Лидия Филипповна всем говорила, больше я в больницу не лягу, уж если загибаться, то дома. Я работала с семнадцати лет, вырастила сына, так вот имею я право, спрашиваю, помереть дома и на руках у единственного сына, я спрашиваю.

Как-то она круто вопрос ставила и еще круче его заостряла: вроде того что если помрет дома и в окружении дорогих людей, то не так уж зря жизнь прожила, а если в казенном доме, то и зря свою жизнь проскрипела. Нет, слишком как-то круто вопрос заостряла.

Да, а из больницы выписалась совсем беспомощной, ходила только по квартире, и как-то неправильно себя вело сердце: то оно норовило выпрыгнуть из груди и колотилось, что заячий хвост, то ни с того ни с сего замирало.

Да, инвалидка.

Нет, ничего плохого про невестку не скажу, ухаживает как за родной и деткам не говорит, не ходите к бабе, баба-кака, нет в беде меня не бросает. Да и Витюша себя хорошо ведет. Как муж он никудышным оказался, а как сын своей матери и как отец своим деткам он оказался вполне хороший. К примеру, часть продуктов в бывшую семью несет, часть матушке. Нет, обижаться грешно. И почти каждый день забегает.

Вот иной раз думаешь: конечно, жизнь — штука стервозная, но все же ты приноровился к ней, и только бы она текла спокойно, только бы не ускорялась, а уж ты ляжешь на пузо и полежишь в спокойном течении, куда тебя вынесет, туда вынесет, и лично я так-то уж сильно барахтаться не буду.

Но нет! Жизнь иной раз делает ускорение, и что характерно, в самый исключительно неподходящей момент.

В общем, так. Однажды Тоня пришла очень уж расстроенная. Что делать, говорит, даже ума не приложу. Срочно объявили, что наш клоповник сносят. Что будет на его месте, вопрос другой. А нам предлагают барак на отшибе города. Я там была — это ужас что такое. Без воды и отопления, это само собой, но там в каждом коридоре вот такие щели. А на носу, сами видите, зима. Да наш клоповник ну просто царские хоромы в сравнении с этим бараком. Но и другое: ведь Сашуля ходит в первый класс, и школа на другом конце города, Настенька — в детский сад, хорошо, с мамой, но тоже ведь через весь город. Жить, получается, в одном месте, учиться в другом, в детский сад ходить в третьем. И вот что теперь делать, я даже и не соображаю ничего.

Лидия Филипповна, понятно, обомлела от таких новостей. Конечно, Тоня говорила — нас переселяют, нам предлагают, но Лидия Филипповна в комочек сжалась от ожидания: да не нам предлагают, ненаглядная ты моя свекруха, а тебе, ведь это ты там прописана, вот тебе и самое место в бараке, и пусть на тебя из щелей дует, а не на моих малых деточек.

Но Тоня ничего такого не сказала. И тогда Лидия Филипповна предложила единственный выход — а переселяйтесь вы сюда, жили вместе, поживем еще. А барак упускать не будем, я в нем пропишусь, а летом будете в нем жить, ну, вроде дачи, он же на отшибе города. Тоня, понятно, согласилась. Да и что здесь еще придумаешь. Это уж, как говорится, война жизни.

Жили они дружно. Витя заходил часто, ну, продукты занести, с детишками поиграть. Да, но Лидия Филипповна доводила себя вот какими соображениями: сколько-то времени невестка потерпит бывшую свекруху, но не может так продолжаться всегда. Одно дело, с нами жил Витя, а сейчас я ему кто, интересно знать. И вы, дорогая наша свекруха, теперь уже чужая тетенька, которая по непонятной причине торчит на моей законной жилплощади.

И еще: Тоня ведь молодая женщина, а ну как она удумает личную жизнь устраивать, а ну как приведет сюда друга да еще пропишет его. Может такое быть? Еще как может. И вот тогда погрузят Лидию Филипповну в машину и, что колобашку, откантуют в барак. А подыхать, будем прямо говорить.

Да, отчаянно доводила себя женщина подобными картинками. И однажды довела — случилась большая парализация. Все, сказала коротко соседке, вот теперь все ясно, вот теперь обязательно сбагрят меня в казенный дом. Это уж догнивать. Нет, не удастся мне помереть в своем доме. Да, жизнь я, видать, проиграла. Самое время вспомнить, как Лидия Филипповна круто вопрос заостряла: мол, если у себя — все нормально, а если в казенном доме — значит жизнь зря прожила.

Да, но не так все просто. Доктор успокаивал, мол, это еще повезло, что парализация левой руки и ноги, речь-то уцелела. А когда парализация правой руки и ноги, то и речь отнимается. Представляете, какая несправедливость, правая рука важнее левой, так еще и речь немеет. Нет, вам еще повезло.