Факел сатаны

Не пробуждай воспоминаний Минувших дней, минувших дней. Не возродить былых желаний В душе моей, в душе моей…

Гитара, верная подруга, пусть уйдет со мной. Это моя большая просьба к тем, кто останется на земле. И прежде всего к тебе, Маргарита.

А теперь последнее слово Господу Богу: «Дорогой Иисус, я верю, что Ты – сын Бога и что Ты умер ради меня. Пожалуйста, прости мне все мои грехи. Я прошу Тебя, Иисус, пожалуйста, войди в мое сердце и дай мне Твой безвозмездный Дар Вечной Жизни! Во имя Иисуса, я молю. Аминь!»

Когда до конца дневника оставалось буквально несколько строк, чувство подсознательной тревоги овладело Гранской и она, не отрываясь от текста, бросила взгляд на Кирсанову и, убедившись, что та сидит не меняя позы, продолжила чтение.

«…Прощай, Земля! Прощайте, люди! Сейчас я выпью… Господи, стучат в дверь. Не дают даже спокойно умере»…– успела прочитать последние строчки в дневнике Инга Казимировна и тут же услышала отчаянный крик одной из понятых:

– Держите! Падает!

Следователь вскочила с кресла и увидела, как Жур едва успел подхватить сваливающееся со стула обмякшее тело Кирсановой.

– Что… что случилось?– подбежала к капитану Инга Казимировна.

– Она, она,– испуганно заговорил Жур и показал на ту самую початую бутылку пепси-колы, которая теперь и вовсе была пуста.– Выпила стаканчик и вдруг…

– Ясно. «Скорую»! Срочно! – крикнула Велехову Гранская.– Она отравилась цианистым калием…

Велехов бросился к телефону. Понятые помогли Журу уложить Кирсанову на кровать. У нее закатились глаза, лицо приобрело синеватый оттенок.

– Как же вы проворонили?– сокрушаясь, выговорила следователь капитану.

– А кто знал,– оправдывался тот.– Думал: вода и вода… Вы же пили…

– Но из запечатанной бутылки,– сказала Инга Казимировна и поняла, что на самом деле прошляпила сама.– Как я не догадалась раньше!

– Если отравление, надо промыть желудок,– сказала одна из понятых, уборщица, ударив несколько раз Кирсанову по щекам.

– Так ведь она без сознания,– ответила Гранская.– Нужен шланг… Нашатыря не найдется?

Вторая понятая побежала в коридор.

Майор Велехов дозвонился до «скорой», сообщил координаты и что случилось. А чтобы врачи не задерживались, назвал свое звание и должность.

Понятая вернулась с пузырьком нашатырного спирта и поднесла его к носу Кирсановой.

– Неужели – конец? – с отчаянием произнес Виктор Павлович.

– Пульс есть,– сказал Велехов, положив пальцы на запястье Кирсановой.– Успели бы врачи.

– Воздуха! – приказала Гранская Журу.– Свежего воздуха!…

Тот открыл окно. В него ворвался шум центральной магистрали столицы. Инга Казимировна подошла к подоконнику, жадно вдыхая холодную сырость улицы. У пес самой сдавило горло от волнения, а глаза слезились от стойкого запаха нашатыря.

– Из-за чего она?– тихо спросил Жур.– Как вы думаете?

– Не думаю, а теперь знаю точно,– кивнула следователь на дневник.– Это она убила Зерцалова.

– Кирсанова?– вырвалось у Жура,– такая верующая и…

– Ах, Виктор Павлович, Виктор Павлович, что теперь говорить,– с тоской произнесла Гранская.– Мы неисправимые максималисты. Раньше считали святыми коммунистов, а верующих – изуверами. Теперь же идеализируем религию, а большевики для пас стали исчадием ада…

– Что верно, то верно,– со вздохом согласился Жур.– А вы заметили, что громче всех предают анафеме марксизм-ленинизм именно те, кто вчера еще поклонялся ему, словно идолу?…

Гранская не успела ответить – из коридора послышались крики, шум.

– Выясните, пожалуйста, в чем там дело,– попросила капитана Инга Казимировна, закрывая окно: комнату порядком выстудило.

Жур вышел и скоро вернулся с высокой женщиной средних лет в пальто фасона «летучая мышь», шапке из голубой норки и сапогах на высоченных каблуках.

Увидев Кирсанову, распластанную на постели и с закрытыми глазами, она на мгновенье застыла, а затем кинулась к кровати.

– Лайма! Лайма! Что с тобой?

Однако Жур преградил путь незнакомке, аккуратно, но крепко взяв ее за локоть.

– Простите, кто вы? – спросила Гранская.

– Корецкая, подруга детства,– ответил за женщину Виктор Павлович.– Дежурная не пускала.

– Что с ней? Она… Она жива? – спросила вошедшая, не отрывая глаз от подруги.

– Жива пока, жива,– сказал Виктор Павлович, чуть ли не насильно отводя Корецкую от кровати.

– Садитесь,– указала на стул Гранская. Корецкая повиновалась.– Извините, Маргарита?…

– Маргарита Леонтьевна,– уточнила та, нервно сдергивая перчатки.

– Вы договорились о встрече?

– Лайма просила прийти.– Корецкая стала лихорадочно рыться в карманах пальто, в сумочке.– Странная записка…

– Какая записка?-насторожилась следователь.

– Черт, куда я ее дела?– продолжала поиски Маргарита Леонтьевна.– Понимаете, пришла ко мне в институт женщина… Говорит, горничная из гостиницы… Лайма через нес передала мне записку… Читаю и ничего не могу понять. Зачем я должна быть у нее ровно в семь?

Гранская глянула на часы – было всего четверть шестого. А Корецкая продолжала:

– Но содержание меня так испугало, что я тут же помчалась сюда.

Она вытряхнула содержимое сумочки на стол, но в это время широко распахнулась дверь, и в номер вошла бригада «скорой помощи»: двое санитаров с носилками и врач.

Все они были в белых халатах и шапочках, с марлевыми повязками на лицах.

– Потом продолжим,– сказала Инга Казимировна Корецкой, поднимаясь им навстречу.

– Где больная? – деловито спросил доктор, глянув на бумажку, что держал в руке.– Кирсанова Майя Владимировна…

– Лайма Владимировна,– поправила Инга Казимировна, радуясь, что так быстро прибыл врач, и показала на кровать.

– Ну, это телефонистка ошиблась,– сказал тот, направляясь к Кирсановой. Он пощупал у нее пульс, поднял одно веко, другое.– Вы сообщили – отравление…

– Есть предположение, что она приняла яд.

– Яд?! – посмотрел на следователя с испугом врач и отдал распоряжение санитарам: – В машину и поживее!