Фактор беспокойства

Но никому не пожелаю такой судьбы и такого быстрого взросления. Слава Богу, всё худшее у Люси позади, и она обрела свою Маму. И слава Богу, что на Руси не перевелись и никогда не переведутся такие женщины, как Катерина и моя Мама. И не важно, что моя Мама — еврейка, а Катерина — казачка, и что обе они когда-то родились на земле России, по воле правителей в одночасье ставшей Украиной. Женщины — существа интернациональные, как и музыка. Не все их понимают, не всем из них достаётся любовь, но сами они всегда готовы открыть своё сердце для ребёнка, если он нуждается в защите и заботе. И национальность этого ребёнка их интересует в последнюю очередь.

Вдоволь налюбовавшись звёздами в ночном небе осторожно опускаю Люсю на палубу и, мы совсем было собираемся вернуться в каюту. Но тут Катерина замирает и настораживается, а затем глядя на меня с каким-то недоверчивым изумлением неуверенно спрашивает:

— Миша! Ты слышишь? Кажись, кто-то из наших поёт?

Прислушиваюсь. Действительно, сквозь плеск волн и работу судовых двигателей до меня доносится одинокий мужской голос. Кто-то поёт на палубе третьего класса и песня мне знакома. Изначально в ней пелось о Буге, но казакам как-то ближе Дон, и они быстро переделали слова песни. В ней печаль и страдание молодого казака, которому некуда возвращаться из похода, так как любимая больше не ждёт его, отдав своё сердце другому.

К одинокому мужскому голосу присоединяются другие голоса, в том числе и женские. И вот уже небольшой хор с тоской и печалью слаженно выводит слова песни, словно с кем-то прощаясь и жалуясь на свою долю. Катерина замирает и замечаю, что её губы шевелятся, беззвучно вторя словам песни. Так мы и стоим некоторое время, а над волнами Атлантики разносится песнь-прощание. С Доном, с родной стороной, с прежней, пусть и не лёгкой, но налаженной жизнью, к которой больше возврата нет.

Не для меня придёт весна

Не для меня Дон разольётся…

* * *

Утром вызываю старшего стюарда «люксовой» палубы и озадачиваю его поручением. А после обеда в сопровождении дежурного стюарда, оставив Люсю на попечении Маркуса, мы с Катериной спускаемся на палубу третьего класса. Катерина оказалась права, там действительно «наши». Девять мужчин, шесть женщин и пятеро детей в возрасте от шести до тринадцати лет. Казаки — переселенцы. Так же, как и Катерина следуют транзитом в Канаду, это я уже выяснил у старшего стюарда.

Пока Катерина общается с женщинами я веду переговоры со «старшим». Он действительно самый старший среди вынужденных эмигрантов. Бывшему вахмистру около пятидесяти лет, остальным казакам нет и сорока. Степенный и какой-то даже «основательный на вид» дядька, поначалу принимает меня настороженно. Но разговорившись и выяснив мои «хотелки» он немного оттаивает, а затем и Катя к разговору подключается. Как и предполагал, казаки едут не на обум, а предварительно выяснив где им лучше остановиться и «осесть на землю». Канада для них показалась более привлекательной, чем Польша или Румыния.

Батрачить на панов у них нет никакого желания, но получить в своё пользование землю в Европе нереально. В Советский Союз к большевикам возвращаться нет никакого резона, кроме ГПУ у ближайшей стенки их там никто не ждёт. Вот и подались казачки за море-океан, в надежде на лучшую долю да в расчёте только на свои работящие руки. Шесть пар семейных и трое холостяков, но судя по их заинтересованным взглядам, Катерине не долго придётся вдовствовать и холостяков вскоре станет меньше.

А что? Всё правильно, это жизнь. Казаки все как на подбор, крепкие да жилистые и по возрасту Кате в мужья годятся. Это война да кочевая жизнь не давала семьёй обзавестись, вот как хутор обустроят да жизнь наладят, так и сватов кто-нибудь зашлёт. Катя тоже казачка видная, а то что ребёнок у неё, так мужняя жена была и дитё не нагуляно, а от помершей подруги осталось. Что тоже только в её пользу говорит, как о сердобольной и отзывчивой женщине. Но не коротать же ей век в одиночестве?

В общем, проговорили до вечера и во всём сговорились. Дальше Катерина с Люсей поедут в сопровождении казаков одним табором. С такой охраной отпускаю «своих девушек» без опаски. Так что на следующий день в порту Нью-Йорка мы и расстались. На прощание Люся всплакнула и потребовала, чтоб «братик» обязательно приехал в гости навестить свою сестрёнку, как только они обживутся на новом месте. Грех детям врать и обещать несбыточного не стал, но Катю попросил написать письмо на моё имя в адрес консульства, как только появится такая возможность, чтоб я знал где и как они в Канаде обустроились.

Уже перед самым расставанием, Катерина, смущаясь протягивает мне свой крестик:

— Михаил Григорьевич, не побрезгуйте, возьмите на память обо мне и Люсе. Вы столько для нас сделали, что мне вовек с Вами не расплатится. Вон, я же вижу, Вы и свой богатый крест продали, и часы золотые, и даже запонки с перстнем. А мой крестик хоть и медный, но в святой воде освящён и намолен… Возьмите в память? Негоже Вам без креста, я же знаю, что хоть в церковь Вы не ходите, но в душе в Бога веруете!

Эх! Прямо в краску вогнала. Она ж искренне считает, что я действительно всё что мог на них потратил. Наивная и чистая душа! Ну как тут откажешь?

Глава 1. Аргентина

Нормальные герои всегда идут в обход! (песенка «нормальных» героев)

Вчера в порту Нью-Йорка расстался не только с Катериной и Люсей, но и с Маркусом Майером. Мой агент отправился в «Плазу» где для него забронирован номер, а мне путь лежит немного дальше, меня уже ждут в консульстве. Маркус любезно согласился на время «приютить» у себя в номере два мои чемодана и баул с пожитками. На этот раз я подготовился к «морскому круизу» намного обстоятельнее чем два года назад, да и вещами как-то незаметно «оброс» за время гастролей. Жалко выкидывать свои «почти что новые» сценические костюмы, но и продать их за разумную цену тоже оказалось нереально. Да и зачем? Они мне и в Нью-Йорке пригодятся, таким вот неожиданно «рачительным и бережливым» хозяином оказался, что аж самого оторопь берёт.

В бауле лежит мой «костюм лётчика», как только немного освоюсь в городе и мюзикл войдёт в «рабочую колею», свободное время у меня появится. Надеюсь, что и с полётами всё наладится. Французское лётное свидетельство у меня с собой, а получить штатовскую лицензию пилота для меня большого труда не составит. Куда и к кому мне обращаться выяснил ещё во Франции, частных аэродромов и «школ лётчиков» в округе полно, так что через пару месяцев рассчитываю вновь подняться в небо.

С собой в консульство захватил лишь небольшой саквояж со сменой нательного белья и документы. Для меня в «Плазе» тоже забронирован номер, но только с субботы двадцать третьего июня. И уже с понедельника начнутся репетиции с Нью-Йоркским филармоническим оркестром и театральной труппой Шуберта. Но до этого времени у меня вновь неожиданно образовались «каникулы» продолжительностью почти в месяц. Хотя подозреваю, что Шуберт станет на меня давить, чтоб репетиции начались раньше и понимаю, что мне придётся с ним «согласиться». Но сколько-то времени у меня в запасе есть, так что и «колёса» прикупить успею, и на аэродром сгоняю, разузнаю что там и к чему.

Само здание консульства расположено почти в центре Нью-Йорка, на девяносто первой западной улице, буквально в двух шагах от пятой авеню и выглядит намного скромнее, чем комплекс строений полпредства СССР во Франции. Четырёхэтажное здание из белого гранита, никакого помпезного «Почётного двора», а всего лишь массивная дубовая дверь под высоким полукруглым защитным козырьком и с электрическим звонком у входа. Над дверью бронзовая табличка с барельефом в виде серпа и молота и чуть ниже в полукруге надпись: «Союз Советских Социалистических Республик». Простенько и со вкусом. Но долго рассматривать «пейзаж» мне не позволяет усиливающийся дождь, да и в консульстве меня уже ожидает мой старый и добрый знакомый, Довгалевский Валериан Савельевич.