Факультет чудаков

— Ни в коем случае.

— А, вот как. Евреев я уважаю. За ум люблю эту нацию. Не то! Не за ум. Не то я хотел сказать. За способность. Способность не есть ум. Люблю еврейскую нацию. — Пьяный закуривает. Вспыхивающая папироса освещает его толстые губы, нос, запачканный грязью. Пьяный подмигивает и внезапно заглушает свой голос до шепота. — Евреи и женщины. Дай свободу женщине. Да она забьет любого мужчину. Приспособляемость в ней есть. Упорство. Вот вы студенты. Скажите, кто у вас лучше учится? Евреи и женщины.

— Правильно. — Крапивин вскакивает. — Замечательный вы человек. Он вскакивает — пожать пьяному руку. Рука отсутствует. Крапивин не замечает. Он жмет вместо руки культяпку. Затем он обнаруживает свою ошибку и конфузливо садится на место.

— Поэтому и опасно, — продолжает пьяный, — было давать равноправие и еврею и женщине. В равной игре они всегда выигрывают.

— Правильно.

— Неправильно, — шепчет Замирайлов, — не совсем правильно.

— Не подумайте, молодые люди, что я монархист. Сохрани бог. В день Владимира купил рублевую свечу, поставил в честь вождя. Лев Давыдович Троцкий пользуется моим уважением. Не подумайте, что я монархист. Не подумайте, молодые люди. Вы любите, опять-таки спрашиваю вас, поэзию? Изучаете? А читали ли вы Баркова? Нет? А я читал. В Публичной библиотеке не один стул просидел. А вследствие чего? Порнографией, думаете, интересовался? Нет. Не будьте превратного мнения. Меня интересовало то, что вы называете «идеология», отношение Баркова к Екатерине. Как он толстозадую бабу! Пуще Емельяна Пугачева испортил ей крови. Да.

— Право, — говорит Крапивин, — право. По-настоящему, вы должны бы были быть профессором. Я не верю, что вы сторож. Кто вы?

— Купец первой гильдии Фома Гордеев. Ваш старый знакомый. Читали вы Алексея Максимовича? Это меня вывел. Не изменил даже фамилию. Так прямо и посадил в книгу. Я бывший купец первой гильдии, ныне сторож, лично знаком с Горьким. С давних пор знаком. Случилось это на Волге. А что, не скоро приедет Алексей-то Максимович? Не слышали?

— А не приедет он сюда, гражданин Фома Гордеев. Что ему здесь делать?

— Так-то. — Пьяный икает. — А не хотите ли вы, молодые люди? Ваше отношение к вину? пиву, я хочу сказать, молодые люди.

— И к вину, и к пиву — одинаковое.

— Идемте в пивную, молодые люди. Вас приглашает персонаж. Герой повести всемирно известного писателя. Вас приглашает Фома Гордеев. Фомка… Там в тепле, в электрическом свете утопим тоску в пиве. Верно, молодые люди? Да… В пиве! Как вы относитесь к футуризму? Я знаком и с новейшими течениями. Ваше отношение к футуризму?

— Отрицательное, — отвечает Крапивин.

— Положительное, — лепечет Замирайлов, — и отрицательное.

Они встают, идут по направлению к пивной.

— Помните ли вы звучные стихи господина Крученого?

Пьяный громко сморкается и декламирует:

В тулумбасы бей, бей! Запороги гей, гей! Запороги — вороги!

И добавляет:

Пироги — не дороги.

* * *

Лузин опрокинул портфель. На стол посыпались книги. Книг было много. На столе им не хватало места.

— Ты сломаешь мне стакан, — сказала Зоя. — Зачем столько книг? К докладу?

Комната была — как многие комнаты: две одинаковые кровати стояли рядом, на стене висели Фердинанд Лассаль и мохнатое полотенце, на подоконнике блестел примус. Кроме примуса в комнате были и другие вещи. Например: стаканы, пепельница, щетка, «Огонек», сломанная горелка, два стула. Разумеется, все вещи стояли на своем месте.

— Нет, не к докладу. Эти книги я принес для регулярных занятий.

— Ты? Будешь учиться? Да откуда у тебя время?

Лузин вытянул под столом ноги. Он зевнул.

— Времени теперь у меня сколько угодно. — Он раскрыл одну из книг. В руке у него был только что очиненный карандаш. Новая тетрадь в клеенчатом переплете лежала перед ним. — Я чувствую себя как мальчик. Прямо поразительно. В детстве меня радовал каждый новый карандаш, приобретенный мною. Или красивая бутылочка чернил, непременно фиолетовых. Что может быть приятнее новой, еще не откупоренной бутылочки фиолетовых чернил? Теперь то же самое.

— Я ничего не могу понять. Действительно, ты похож на мальчика. Председатель стипендиальной комиссии, — передразнила она его, — секретарь по студенческим делам… Да тебе не хватит времени для того, чтобы прочесть и двадцати страниц.

— А времени теперь у меня сколько угодно.

Он начал быстро что-то записывать.

Зоя сердито отвернулась. Она читала книгу.

— И все-таки, — прерван молчание Лузин, — мне предстоит много работать, чтобы сдать «хвосты».

— Да, ты человек «хвостатый», — насмешливо сказала она, — но только тебе от них никогда не избавиться.

Лузин отбросил карандаш. Тень от карандаша упала на раскрытую тетрадь. Профиль Зои на стене (растрепанные волосы, увеличившийся нос) показался ему незнакомым. Лузин повернул голову к жене. Ее лицо, постоянно улыбающееся, было сейчас необыкновенно неподвижным.

— Я тебе не сказал главного. Очевидно, ты догадалась сама. С этого дня я больше не председатель стипендиальной комиссии и не секретарь по студенческим делам. Я освобожден от всех нагрузок по собственному желанию. Как ты на это смотришь? Теперь я совершенно свободен. Могу и буду заниматься.

Он посмотрел на жену с некоторой тревогой.

С застывшим видом она глядела в книгу. Прошло пять, прошло десять минут. Она встала. Она подошла к нему. Она спросила (голос ее представился ему незнакомым, чуть визгливым):

— Что же, дезертируешь? Уходишь от общественной работы? И будешь учиться в свое удовольствие?

Она отошла от него. Она надела пальто, медленно обвязала голову платком и вышла.

«Да, — подумал он с неожиданной гордостью, — я был прав, когда говорил, что даже жена, моя жена, назовет меня дезертиром. Я был прав».