Фальшь истины
Шрифт:
Уже выпрямившись, он устремил на меня маленькие сгустки гнева, в которые вдруг превратились его глаза. Мой взгляд невольно метнулся к книге «Герои Эллады», оставшейся раскрытой на письменном столе. Вот он – юный воин, увлекшийся битвой настолько, что прорвался сквозь века! Впрочем, не такой уж и юный, как выяснилось…
– Много читавший не может быть счастлив…
– Да? Наверное… Тогда умный вообще не может познать счастье. А вы много читали?
– Видимо, достаточно.
– Достаточно – для чего? Чтобы не быть счастливой? Вы
Он смотрел в упор. Пустоты отроческих глаз…
То, что я отвела взгляд, кажется, было понято им неправильно. Смягчившись, наш доктор проговорил почти ласково:
– Странный получился визит к пациенту. О литературе я на вызовах еще не разговаривал. Хотя поболтать я люблю… А что, если я загляну к вам как-нибудь еще?
– Вам больше не с кем поговорить?
«О боже, как глупо!» Я заторопилась:
– Ваш папа-писатель наверняка более интересный собеседник, чем я.
Митин голос мгновенно высох до отчужденности:
– Вы меня не слушали? Я уже сказал вам про моего папу. А вам я не навязываюсь. Нет, так нет.
– Я не говорила: нет…
Эта фраза прозвучала только в моей душе. Еще не успев уйти, Митя отгородился от меня, закрылся, опустив невидимое забрало. Осталось недоумение, повисло сумраком в крошечной прихожей: «Почему я согласилась называть врача только по имени? Так не принято. И почему я не сказала ему самого главного: читать все равно что изучать медицину и до точности знать причину каждого вздоха, каждой улыбки… Доктор не может понять стихотворения! Или он будет плохим доктором, или он будет неискренним человеком. Марина сказала это, когда ей было всего восемнадцать…»
Он потянулся к замку, щелкнул уверенно, будто открывал мою дверь тысячи раз, а когда распахнул, нас обоих смело: жарким ураганом ворвалась Дайна. И даже не удивилась тому, что перед ней открыли дверь прежде, чем она позвонила. Это показалось ей естественным.
– Ты что с ней сделала?!
Она прошипела это мне в лицо, и глаза в этот момент стали змеиными, злыми (глаза Гиппиус!). Сметенная ее крепкой рукой, я налетела на Митю, кажется, наступила ему на ногу, но он даже не охнул, только придержал меня за плечи. Я вырвалась, метнулась за Дайной следом:
– Куда ты? Она спит! У нее жар.
– Без тебя знаю, что жар, – огрызнулась она шепотом, и с ловкостью туземки присела возле постели. – Вот же дура! Зачем я опять тебе уступила? Знала же, что надо спасать ее от тебя!
– Она не хотела уходить с тобой, если помнишь…
– Волоком надо было тащить! Разве она понимает, что ты с ней делаешь? А теперь – вот что!
– Это из-за твоего истерического визита.
– Это из-за того, что ты ее уродуешь! Не даешь ребенку быть самим собой. Все пытаешься что-то из нее вылепить? А ей это надо?
«Откуда она знает о нашей жизни?!»
– Ну-ка, посторонись…
Запустив смуглые руки в белизну постели девочки, она сгребла Олесю вместе с одеялом, и подняла с такой легкостью, что мысль о до сих пор не угаданной в этой женщине силе отвлекла меня. И Дайна успела пройти мимо, втиснуться
в закуток передней.Я едва не выкрикнула: «Митя, помогите же! Держите ее!» Но какое право я имела втягивать его в свою судьбу? Довольно того, что этот чужой человек стал свидетелем, которого не должно было быть.
Поравнявшись, Дайна оттолкнула его согнутым коленом – так отгоняют назойливую собаку.
– Ну-ка… Дверь-то откройте!
– Кто это? – спросил Митя поверх ее плеча.
Чтобы объяснить, потребовалось бы поведать ему всю нашу жизнь. Открыться – почти породниться. Я не хотела, чтобы моей семьей стал кто-нибудь, кроме Олеси…
– Пусть идет, – сказала я.
Устраивать дикую сцену? Отбирать ребенка? Дайна сама приведет ее назад завтра же. На сутки ее материнских чувств, может быть, хватит… Материнство в ней отмеряно наперстком, а во мне – не рожавшей – ведром.
Но Митя сдался не сразу.
– Девочка больна, – сказал он строго. – Ей нужен покой. Куда вы ее тащите?
– А тебе-то какое дело? – поинтересовалась Дайна сквозь зубы.
– Я ее доктор, – невозмутимо пояснил он. Длинные складки вдоль лица будто окаменели. – Я только что поставил ей укол, она должна поспать.
– В машине поспит.
Я не сдержала удивления (Напрасно! Интересуясь пошлостью, сам становишься пошлым):
– У тебя появилась машина?
Она оглянулась, но слова ее не прозвучали ответом:
– Нужно увезти ее от этой…
– Не понимаю, – признался Митя.
И не подумав объяснить (Да и что она могла сказать?!), Дайна простонала, наступая на него:
– Дай пройти, у меня уже руки отваливаются!
Взглянув на меня и не увидев ни одобрения, ни протеста, он молча открыл дверь и снова притворил ее, когда Дайна вывалилась в подъезд.
– Это и есть ее мать? Я не ошибся? Откуда она вдруг взялась?
– Она вернет ее, – пробормотала я, и повторила, как мантру: – Она вернет ее.
– Так уже было?
Теперь он будто бы и не собирался уходить. Хотя и не решался снова снять обувь: Митя носил кроссовки, возможно, это и заставило меня принять его за вчерашнего студента. А сейчас отозвалось одобрением: этот человек любит ходить. Как и я. У Дайны теперь есть машина? Наши миры отталкиваются все больше, скоро не разглядеть…
Подождав немного – отвечу ли что-нибудь (но любые слова разорвали бы сейчас горло в кровь!), Митя проговорил, заметно помрачнев:
– Я не мог не открыть ей дверь. Вы же не возражали… У девочки, я думаю, ничего серьезного, так что за нее не волнуйтесь.
Пытаясь укрыться от его заботливости, – как она невыносима, когда от не нужного человека! – я отошла и отвернулась к окну. Разве этого недостаточно, чтобы человек понял: здесь в нем никто не нуждается? За спиной – шорох. Пытается ускользнуть неслышно? Не люблю этого в мужчинах. В тех, кто хоть бочком пытается втиснуться в мою жизнь. От них я жду силы хотя бы на равных, лучше – такой, чтоб встряхнула. Резко – пусть осыплется шелуха прошлого. Деликатностью от нее не избавишься…
Я вздрогнула всем телом, когда чужие руки уверенно вжались в мои плечи.