Фальшивая Венера

Однако я художник короля, я капельдинер и поднимусь еще выше. Если лживые сплетни о моем происхождении и достигнут слуха его величества, он все равно не станет их слушать; к тому же я в хороших отношениях с его светлостью герцогом Оливаресом и его покровительство защитит меня от всех недругов.

Закончив фон, я возвращаюсь в свою опочивальню. С Хуаной я обмениваюсь лишь парой слов, как это бывает всегда, когда начата новая картина, и рано ложусь спать. Снова эти странные сновидения о преисподней, с громогласными чудовищами и светом, порожденным не солнцем и не свечой, адским светом, искажающим все краски до немыслимых тонов. Рано утром я отправляюсь на мессу и молюсь о том, чтобы эти сновидения больше не мучили меня, после чего возвращаюсь к работе, на этот раз с натурщиками.

Сегодня я работаю с Антонио Рохасом, каменщиком, и я даю ему столько вина, сколько он хочет. Он широко ухмыляется, словно обезьяна, и я быстро переношу на холст его черты, после чего выпроваживаю, наградив хлопком по спине и пятьюдесятью мараверди. Затем приходит мясник с королевской кухни, которого я хочу сделать своим Вакхом.

После ухода мясника я смотрю на незаконченную картину. В ней что-то не так, но я никак не могу понять, что именно, — быть может, фигуры чересчур сгрудились на переднем плане, словно все они сидят на одном заборе. Я уже пробовал исправить композицию, но результат по-прежнему меня не удовлетворяет. Лица и фигуры естественны и полны жизни, но пространство, в котором они находятся, не является реальностью. Тут есть один секрет, который я еще не постиг, и никто из глупцов, занимающихся живописью в нашем королевстве, не желает меня просветить. Впрочем, я и не собираюсь никого просить. Однако надеюсь, если на то будет Божья воля, его величеству картина понравится, ведь она все равно лучше всего того, что написал в своей жизни Кардучо.

Приходит мальчик с посланием от его величества, и мне приходится оставить картину и пойти приодеться должным образом, чтобы предстать перед королем. Наверное, он принял решение написать портрет своего покойного отца, о чем уже говорил в прошлую пятницу… Вон та рука тоже неправильная.

Очнувшись, я обнаружил, что иду по Канал-стрит под холодным дождем в футболке и джинсах, босиком. Вернувшись в студию, я нисколько не удивился, увидев, что мой холст заполнился «Вакхом и пьяницами». Картина осталась недописанной, только фон и два почти законченных лица: Вакха и одного типа в середине, в сомбреро и с пьяной ухмылкой. Краска еще не успела высохнуть, и можно было разглядеть, где Веласкес (или я) полностью переписал крестьянина справа с краю, снабдив его новой головой, и где сзади появилась новая фигура в черном, в тщетной попытке придать картине больше глубины. Я увидел, что имел в виду Веласкес, говоря о руке Вакха: она неправильно соединялась с плечом и ракурс был не совсем тот. Однако лицо было потрясающим.

Я принял душ, переоделся и тщательно смешал себе коктейль «Гибсон» в отцовском серебряном шейкере. Маринованный лук — единственное, что есть у меня в холодильнике, и еще оливки, потому что иногда мне хочется мартини.

Анализируя случившееся, я пришел к выводу, что на этот раз провел в жизни Веласкеса по крайней мере пару дней, учитывая то, что я работал над картиной, поэтому мне захотелось узнать, сколько прошло реального времени (могу ли я по-прежнему называть его реальным?). Маленький дисплей на автоответчике показал, что прошло приблизительно тридцать четыре часа с тех пор, как я установил холст, это уже начинал подтверждать и пустой желудок, коктейль оказывал необычно сильное действие на голову. Огоньки на автоответчике информировали меня о пятнадцати сообщениях, я бегло прошелся по ним и ответил на то, которое было с мобильника Марка Слотски.

— Дружище, где ты пропадал? — воскликнул он, прежде чем я успел назвать себя.

Меня ужасно выводит из себя то, что техника сообщает, кто звонит, — еще одна маленькая эрозия норм общения.

— Я оставил сообщение на автоответчике, — добавил Марк. — Ты слышал, что я купил твою Кейт?

— Да, спасибо. Я так понял, у тебя есть поклонник Уинслет, которому ты собираешься впарить портрет.

— На самом деле поклонник Веласкеса. Потрясающая работа.

— Да, ты прав. Слушай, ты можешь сейчас заглянуть ко мне? Я хочу кое-что тебе показать.

— Прямо сейчас? Я тут с Жаки Моро. Мы в «Голубом апельсине». Что там у тебя?

— Еще один Веласкес. Честное слово, ты должен это посмотреть.

Марк согласился, и минут через двадцать они вдвоем с Жаки ввалились в студию, разгоряченные выпивкой, но оба тотчас же затихли, увидев то, что стояло на мольберте.

— Господи, Уилмот, это еще что за хреновина? — спросил Марк.

— А на что это похоже?

— Это похоже на «Вакха и пьяниц» Веласкеса, картина закончена примерно на треть. — Слотски огляделся вокруг, ища приколотую репродукцию, и не нашел ее. — Ты пишешь копию по памяти?

— Это никакая не копия. Я принял дозу сальвинорина, вернулся в тысяча шестьсот двадцать восьмой год и стал Веласкесом. Находясь в его образе, я писал картину, а когда очнулся, на мольберте было вот это. Довольно мило, а?

— Невероятно, — пробормотал Марк и, склонившись к холсту, осторожно прикоснулся к нему пальцем. — Ты когда-нибудь видел рентгеновские снимки этой картины? Я имею в виду, то, что было опубликовано в литературе.

— Нет, — признался я. — Я не такой прилежный исследователь искусства, как ты. А почему ты спрашиваешь?

— Потому что у тебя здесь первый вариант, без pentimenti. [58] Знаешь, если бы это не было невероятным бредом, твою мать, я бы почти поверил, что ты говоришь правду.

Жаки сказал:

— А ты можешь быть и другими людьми? Если ты можешь становиться Коро или Моне, то можно сделать на этом неплохой бизнес.

Мы рассмеялись, а затем Марк стал серьезным и спросил:

58

Авторские исправления ( ит.).

— Сколько за нее хочешь?

— Картина не закончена, — сказал я, — и она не продается.

— Нет, правда, сколько ты за нее хочешь?

— Десять «кусков», — пошутил я, но Слотски тотчас же выхватил из кармана чековую книжку и выписал чек золотой перьевой ручкой «Монблан» размером с противотанковый снаряд.

Пораженный, я уставился на клочок желтоватой бумаги.

— Ты думаешь, есть спрос на недоконченные копии старых мастеров?

— Спрос есть на все. Надо только его удовлетворять.

Я не знал, что на это ответить, поэтому повернулся к Жаки, но тот, милый парень, скалился как обезьяна, радуясь привалившему мне счастью.

— Я думал, ты в Европе, — сказал я.

— Завтра улетаю. У нас как раз был прощальный ужин в «Оранжевом апельсине», и тут позвонил ты. Тебя тоже приглашали, но ты не отвечал на звонки.

— Что ж, продолжим ужин, — предложил я.

— Согласен, — просиял Жаки. — Выпивка за твой счет.

* * *

Выпивки было много, мы просидели в ресторане до самого закрытия и усадили Жаки в такси, после того как он по-галльски тепло нас обнял, и не раз, и облобызал. Потом Марк вызвал еще одно такси для себя и сказал, что пришлет ко мне кого-нибудь за картиной где-то через неделю, когда краски высохнут и ее можно будет перевозить. Я вернулся домой, и как только вошел в студию, снял холст с мольберта и поставил его лицом к стене. Я начинал уже побаиваться всего этого.

На следующий день меня, крепко спавшего сном горького пьяницы, разбудил громкий стук в дверь, и это оказался Боско, он хотел кое-что мне показать, свое последнее творение. Приятно видеть человека, которого все еще так глубоко волнует искусство, поэтому я спустился к нему. Боско уже давно говорил об этом, о том, чтобы использовать ведерко пепла и пыли, собранное одиннадцатого сентября, для разгромной критики той фашистской истерии, которая сделала возможной войну в Ираке.