Фанфан и Дюбарри

Теперь Эверетт, Аврора и Анжела, склоняясь перед тремя свечами, молятся за упокой души Труди Вермонт, Гарри Латимора и за душу Невью. Этот удивительный тайный обряд проходил в марте 1776 года — больше чем через год с той трагической ночи при Вуди Хилл, когда на искристый радостный фейерверк в честь святой Гудулы слетелись ангелы смерти. Но этот тайный обряд — ещё и последнее прощание Эверетта Покса с "Проспект оф Уитби".

Он чувствует, что ему угрожает опасность. История с Вуди Хилл, суд над Труди Вермонт дали ход обстоятельному расследованию. Это Эверетт хорошо знает! Вокруг его разведывательной сети и вокруг него самого медленно начала затягиваться другая, невидимая сеть! Это Эверетт Покс тоже хорошо знает, но не отваживается ещё сказать Анжеле, что нужно будет переменить обстановку.

Будь они с Анжелой одни, давно уже убрались бы отсюда. Но что же делать? Нельзя же подвергать риску утомительной дороги их Френсиса трехмесячного карапуза, который получил это имя в память о любимом Франсуа, так коротко мелькнувшем в их жизни? Френсис — сын Фанфана-Тюльпана, и только из-за него Анжела не впала в отчаяние.

Часть седьмая. Узы Эроса и ветер свободы

1

Неподалеку от Лондона, в Бовиче — прелестной деревушке, окруженной столь же прелестной местностью — в очаровательном домике над Темзой жила тогда относительно молодая, тридцатилетняя женщина, довольно привлекательная, хотя и полноватая. Звалась она Дебора Ташингем. И вот в начале 1776 года была она весьма озабочена.

Дебора Ташингем была известна своей благотворительностью. Дружила с пастором Гассингом, ходившим раз в неделю к ней обедать. Часто наведывалась в больницы и приюты для бездомных, показывая всем свое благочестие, которым отгораживалась от мерзостей жизни. Была она почтенной вдовой полковника Ташингема, два года назад скончавшегося на войне в Америке от тифа. И, в общем, мы легко сможем понять её заботы, когда она узнала, что беременна! Она, два года как вдова английского героя, и беременна! Какой скандал!

Люди, разумеется, тут же догадаются, что виной тут Ролло, поскольку Ролло живет с ней под одной крышей!

Дебора Ташингем отвлеклась на миг от роз и посмотрела на реку, задумавшись, что делать. Хороша же награда за её благотворительность! Какую она сделала глупость, когда год назад вытащила окровавленного, бездыханного юношу из лодки, принесенной течением в камыши. Тогда, увидев раненого, она и не заметила, что в лодке был и кожаный футляр. Прилив унес лодку, но она об этом и не думала, — слишком старалась спасти прелестного юношу. Да, теперь-то ясно, что лучше было бы отправить его в больницу. Да, точно!

"— Но была ли я так уж неправа? — спросила она себя. — Ведь доктор Стенхоп говорил, что он не выдержит дороги и лучше будет оставить юношу у меня!"

И вот Дебора Ташингем послушалась доктора Стенхопа, оставив поправляться в своем доме красивого молодого человека, который так напомнил её первую любовь — Ролло, который так на ней и не женился, и пришлось Деборе выходить за болвана с мужественной внешностью, полковника Ташингема — пусть земля ему будет пухом!

Вначале Дебора с раненым намучилась: ведь его приходилось мыть, а что касается интимных частей тела, тут было нелегко, пришлось преодолеть себя и свое пуританство при виде столь необычайных достоинств! И как при этом нарастала внутренняя дрожь! Дебора Ташингем никогда подобного не видела и не пробовала, — тем более не с Ташингемом, который… — нет, пусть покоится с миром! Конечно, через несколько недель Ролло способен был бы уже мыться сам, но она — нянька выискалась — делала это и дальше, раз видела, что ему это нравится — и оттого, конечно, что милосердие было у неё в крови… И вся деревня, включая доктора Стенхопа и пастора Гиссинга, не могла нахвалиться её "самопожертвованием" — да и она не упускала случая подчеркнуть свою "самоотверженность" — ведь столько возни ("By Love" [37] ) с этим несчастным! Да, в деревне говорили правду — доброта её была достойна удивления!

37

Из любви

Так продолжалось несколько месяцев, и юноша уже шел на поправку (вначале он похож был на призрака, что не способен ни видеть, ни слышать, и тем более ни говорить). Дебора Ташингем, не жалея времени, пыталась говорить с ним, особенно по вечерам, стараясь приласкать, чтоб из его неповторимых очей исчезла черная тоска. Рассказывала о Мильтоне, о Поупе, которых так любила, а когда юноша заговорил, старалась поправлять его английский, — хотя он говорил неплохо, но употреблял такие жуткие слова, — Дебора даже их не понимала, хотя о смысле и догадывалась! Поскольку она знала и французский, то понимала и слова, которые Ролло мешал с английскими — и которые означали то же самое! Но где Ролло мог их набраться? И вдруг однажды вечером Ролло, схватившись за голову, заявил:

— Мадам, я француз, но понятия не имею, кто я такой!

С этого дня Дебора и Ролло (будем пока именовать его так) часто вели душевные беседы на языке отца и сына Кребильонов (эти французские писатели были любимым чтением молодой вдовы).

Дебора Ташингем читывала и "Нескромные прелести" Дидро, от которых её бросало в жар и которые в душе она, конечно, осуждала. Но, несомненно, именно это извращенное французское чтиво привело стойкую к соблазнам Дебору (которая столько лет сама гасила все свои порывы) в постель к Ролло… И с той поры, замирая от ужаса и стыда, она вспоминала те прекрасные минуты, которые впервые провела с Ролло, и свои истовые хвалы Господу за дарованное счастье, и все растущий страх за ждущие за это адские муки!

Но чтоб Господь простил вдове Деборе Ташингем её прегрешения, добавим вот что: Дебора полагала, что Ролло — человек весьма незаурядный; его таинственные раны, лодка, прибитая к берегу реки, потеря памяти и знание французского сделали его в её глазах настоящим романтическим героем! И более того: доктор Стенхоп, который при первом же осмотре раненого юноши заметил на его ноге татуировку, не скрыл своего удивления и сказал ей:

— Милая моя, это эмблема какой-то французской масонской ложи! И хотя, конечно, этот юноша рожден не из бедра Юпитера, во всяком случае он не простого происхождения!

Такое заявление старого приятеля до предела возбудило врожденный снобизм Деборы Ташингем. Когда-то, много лет назад, ещё юной девушкой случилось ей путешествовать по Франции, и португальский посланник предоставил ей возможность целый час провести в благородном обществе, собравшемся вокруг тогдашней королевской фаворитки графини Дюбарри. Она приметила тогда удивительные глаза знаменитой женщины — такие же глаза были у Ролло! Сложив все это вместе и поразмыслив логически (она была довольно неглупа), пришла к ошеломляющему выводу, что Ролло — сын Людовика XV, и в результате как-то знойной ночью накинулась на Ролло как на величайшую на свете драгоценность!

И вот после долгих лет непереносимого воздержания чуть ли не с самой юности (поскольку полковник по этой части оказался не на высоте) теперь она вся отдалась любовным утехам — в известной мере сводя счеты со своей сестрой, вышедшей замуж за француза и славшей из Франции вызывающие письма с описанием его бесстыдных ласк. Раз уж сестра без экивоков описала своего любовника, Дебора не задумываясь (хотя и непрестанно краснея) отправила обширное письмо о Ролло. Нет, впрямую в письме, конечно, ничего не говорилось, на это наша сочинительница не отважилась, но, прочитав, сестра должна была понять, что Дебора от неё не отстает.

Зато теперь Дебора в сотый раз повторяла одно и то же:

— Господи Боже, что мне делать? Как быть?

Оторвав взгляд от Темзы, медленно направилась к своему прелестному домику по дорожке, обсаженной кустами роз и боярышника.

Ролло сидел в салоне и читал. Читал рассеянно — впрочем, рассеян он был всегда, когда не занимался любовью — а тут уже все женщины, изведавшие его как любовника, сразу узнали бы Фанфана-Тюльпана. Но Ролло все ещё был не в себе. Часто ходил на долгие прогулки, как будто надеясь найти то, что помогло бы ему стать самим собой. Нет, он не был ни счастлив, ни несчастен.