Фантастические тетради

Второй особенностью, которая, к сожалению, восхищения не вызывает, является их способность «нагадить» в естественной астрофизической структуре ареала. Речь идет о так называемых БФЗ (бонтуанских фактурных зонах). Они подчас остаются неуловимыми даже для специальных поисковых устройств, которые случайной цепочки аминокислот мимо себя не пропустят. Как это следует понимать? Очень просто, бонтуанцы никогда не стеснялись взять на себя миссию творца и поэкспериментировать с живой природой. Притом масштабы их манипуляций землянина с воображением должны впечатлить. Речь идет отнюдь не об освоении планетарных структур, не об искусственных планетах, а о создании принципиально новых галактических скоплений, метагалактик, метагалактических комплексов, пристроек к уже имеющимся, чуть ли не микрозон, невидимых для навигации Ареала. Причем бонтуанские «метагалактики» вовсе не из искусственных «стройматериалов». Эти деятели нашли способ стимулировать естественные образования и привязывать их к гарвалистическим свойствам Е-полей.

Собственно бонтуанские новообразования в масштабах ареала — меньше чем капля в море, но вполне способны спровоцировать серьезные деформации зон, вплоть до их уничтожения. По их милости адепты апокалипсических наук, рассуждая о «концах света», давно переключили свой гнев с ИЗИ-технологий на фактурологов.

Первые БФЗ — астрофизический мусор — были обнаружены по чистой случайности в результате слета с транзита нормального, ничем не примечательного, циркулярного инженерного болфа. На краю обычной внутризональной пустоши индикатор обнаружил галактическое построение, не характерное для общей астрофизики зоны, и зафиксировал это в частном архиве, который, в свою очередь, также по нелепой случайности, попал в программную сеть. Всего лишь банальный сюжет полета, но программа зафиксировала аномалию и подняла тревогу. На необычный феномен обратили внимание, проверили запись и ужаснулись. Структура напоминала сотовые шестигранники со скоплением астровещества на стенках и в стыках; кроме того, фиксировалась чисто визуально и ни единым прибором не подтверждалась. При попытках информационной индикации аппаратура давала такие помехи, что инженеры хватались за головы и принимались решать этот ребус с привлечением специалистов по аномалиям, вплоть до кальтиатов. Но когда к делу подключились фактурологи, многие из них как-то подозрительно единодушно советовали допросить бонтуанцев. Бонтуанцы молчали, как партизаны. И лишь после того, как инженерам удалось проникнуть в их закрытые архивы, признание было получено, за ним последовали раскаяние и клятвенные заверения, что это недоразумение — единственное в своем роде. Оно же — первое и последнее. Справедливости ради надо уточнить, что аналогичные раскаяния и заверения следовали каждый раз, когда «по чистой случайности» инженеры снова и снова натыкались на похожие бонтуанские безобразия. В их среде это приняло характер состязания: кто больше, а главное, «случайнее» наловит БФЗ, чтобы потом иметь удовольствие сделать образцово-показательную выволочку бонтуанцам.

Технология искусственной стимуляции астровещества была известна Ареалу задолго до Аритаборского Раскола. Это отнюдь не бонтуанское изобретение, но сделать из нее рабочий инструмент додумались только фактурологи.

БФЗ, известные до сих пор, имеют несколько характерных форм, исключительно редко встречающихся в естественной природе. Это сетчатая (узловая и плоскостная упорядоченность, похожая на кристаллическую решетку) и нитевидная, визуально похожая на неровное ожерелье галактик, сцепленных тончайшей нитью. Есть структуры, похожие на молекулы ДНК, — закрученная «колбаса» из равномерно чередующихся, почти идентичных отрезков с узлами — галактическими скоплениями особой плотности.

В бонтуанских зонах эти универсальные формы позволяют в минимальный объем вложить максимальные возможности для обитания. Если в целом по ареалу пригодная для фактуры среда встречается не чаще чем в земле золотой самородок — то фактурологи буквально строят сейфы для складирования слитков.

Одна «колбаса ДНК» позволяет вписать в себя порядка ста однотипных цивилизаций и наблюдать одновременно все сто, не вставая с кресла. Это хозяйство, как правило, хорошо изолировано от окружающего мира. КМ-транзитные коммуникации подведены к ним ювелирно точно, так близко, что «обрубаются» буквально под носом у молодых фактуриалов, образуя те самые пресловутые, не видимые глазом, «черные дыры». Эффект «черных дыр», не характерный для ареала в целом, внутри БФЗ — в порядке вещей, и не только от транзитных веток, — любая искусственная манипуляция с пространством дает похожий эффект. Начинающим летать фактуриалам очень повезет, если на их пути будут единичные «дыры», а не «черные стены» или «черные полусферы». БФЗ, особенно старые, кишмя кишат аномалиями подобного рода. И фактуриал, грамотно наблюдающий в телескоп, при желании сможет, не выходя из обсерватории, усвоить основные принципы технологии Ареала.

Надо сказать, что фактуриалам, опекаемым в БФЗ, до некоторой степени повезло. Нежелательных контактов с Ареалом может быть сколько угодно: от случайной локации зоны, способной погубить в ней все живое, до намеренных действий какого-нибудь чокнутого естествоиспытателя — любителя сунуть горящую спичку в муравейник. С другой стороны, вырваться из БФЗ в никем не контролируемое пространство чрезвычайно проблематично. Разве что с попустительства безмозглого экспедитора, проникнув в биокапсулу, идущую на дальнобойный транзит. Главная задача потом — выбраться из этой капсулы на территории небонтуанского технопарка, в отсек с нужным кислородным наполнителем, при этом постараться остаться в живых и сохранить рассудок — слишком длинная цепь случайных совпадений, настолько неправдоподобная, что без участия мадисты вряд ли выполнима. Но чтобы после побега вернуться назад, опять удрать, потом снова вернуться с целью очередного похищения — надо быть счастливым невеждой или хроническим идиотом. Бонтуанцы не стесняются в средствах, защищая свое имущество; если на них и существует управа — она не иначе как мадистогенного свойства.

Сами фактурологи никогда не занимаются похищением своих подопытных по той причине, что всегда имеют возможность получить копию интересующего объекта, не потревожив оригинал. Если случается что-то подобное — это наверняка проделки более развитых соседних фактур. Редкий акселерат откажет себе в удовольствии самоутвердиться за счет младшего брата по разуму, — для бонтуанцев это не более чем внутренний «междусобойчик» — сами разберутся. При структурной плотности обитания в БФЗ это постоянные издержки производства. Бывает, что фактуриалы-акселераты начинают вплотную опекать неопытный молодняк, найденный в дебрях галактики, — ну и что? Фактурологам работы меньше. Как родителям, у которых старшие дети занимаются воспитанием младших. Во всех фактурологических центрах Ареала это называется недопустимым разгильдяйством и низким уровнем профессионализма. Для бонтуанцев это нормальный метод работы.

Выгода БФЗ не только в их надежной защите от внешнего мира (а внешнего мира от БФЗ). Бонтуанские заповедники и оранжереи, как правило, намного опережают в своем развитии аналогичного возраста дикарей, удачно проходят критические барьеры, получают все необходимое для выживания, вплоть до искусственно сбалансированного иммунитета как от кишечных микробов, так и от мании величия. Но если уж бонтуанцы-исследователи решили свернуть эксперимент — несчастным фактуриалам будет прописан «конец света» без всяких предварительных дебатов и демократических референдумов. Может сложиться ошибочное впечатление, что бонтуанская фактура представляет собой иллюстрацию классической утопии цивилизации всеобщего благоденствия. Ничего похожего. По количеству катастроф и эпидемий, как природных, так и социальных, эти фактуры значительно превзошли своих диких собратьев. К тому же понимание оптимального пути развития у опекунов и опекаемых подчас в корне противоположно. Единственный неоспоримый плюс заключается лишь в динамике, постоянном активном действии, которое чревато не только прогрессом, но и множеством тупиковых ситуаций, классических для бонтуанцев, таких как страшное перенаселение, неравномерность, разнонаправленность, вплоть до взаимоисключающих тенденций развития в рамках одной фактуры; словом, последствия искусственных манипуляций с ритмом «маятника» и «углами триады». БФЗ хоть и удобны для работы, но ограничены в сроках и, в отличие от естественных зон, неохотно мутируют, чаще распадаются. И если «молекула ДНК» или «кристаллическая решетка» вытягивается в «нитевидное ожерелье» — среда обитания стареет, и надо быть уникальной фактурной цивилизацией, чтобы ради нее снова собирали развалины БФЗ.

В связи с этим возникает следующий вопрос: имеют ли возможность фактуриалы самостоятельно повлиять на свою судьбу, — мы возвращаемся к тому, с чего начали, — к исторически адекватному самовосприятию. Потому что «фактуриал» — вовсе не означает «глупый», так же как «бонтуанский фактуриал» — вовсе не означает «зомбированый». На определенном этапе развития опекаемые аборигены вполне способны проанализировать окружающую обстановку и выдвинуть пару здравых гипотез относительно своего «зависимого» положения. С той поры белые пятна истории начинают восприниматься как должное, а вся ответственность за их белизну автоматически перекладывается на совесть творцов. Фактуриалам еще не известно, что один из самых предрассудочных опекунских догматов гласит: без ясного исторического прошлого никакого толка с цивилизации не будет. И дело тут не в чьей-то глупости, а в том, что конкретные факты истории надо просто знать, никакое моделирование здесь не заменит конкретной ясности фактов — цивилизация слишком тонкая логическая фигура, чтобы доверять интуиции и расчету. Но покуда эти «пятна» существуют, ни один процесс не может быть объективно, адекватно оценен. Ни изнутри, ни снаружи, ни с продольного, ни с поперечного сечения, ни под каким углом, ни в каком масштабе. Это я не к тому, что человечество никогда не узнает истинной истории Земли. Это и так понятно. Просто ни одному нормальному гуманоиду не понять, на что рассчитывают фактурологи-бонтуанцы, решая заведомо неразрешимую задачу. И существует ли, хотя бы на теоретическом уровне, цивилизация, способная решить для себя все вопросы так называемого апогея. Да и не абстракция ли этот апогей?

Теперь самое время переходить к следующему бонтуанскому предрассудку, что цивилизация, как таковая, способна существовать лишь ради самой себя и не способна преодолеть барьер воображаемого совершенства, за которым эта глобальная самодостаточность утратит смысл. Но об этом в следующем фрагменте.

Глава 18

Маршрут экспедиции лежал лучом от дымового столба над вершинами скал, строго вперед, не сообразуясь ни с одной из сторон горизонта. Саим был спокоен и уравновешен, но не потому, что его способности удивляться к тому моменту оказались исчерпанными, а лишь оттого, что уверовал, наконец, в ту спасительную истину, что Альба — планета круглая, даже если суждено обогнуть ее — он все равно вернется в исходную точку и в другой раз уже не станет петлять, как заблудший сквозняк, а выйдет прямо на запах пепелища. Спокойствие Саима было столь глубоко и непоколебимо, что он, как последний босианин, дремал в седле, изредка нюхая воздух. Но сутки спустя в носу все еще стоял запах тумана и пробиться сквозь него могла лишь очень сильная вонь. Откуда взялся тот туман? Как он, Саим-фарианин мог влипнуть в такую неблаговидную историю, чтобы быть обязанным жизнью босианскому дикарю? Неужели ливень размыл Мертвые горы и ядовитые испарения теперь растекутся повсюду? Но в землях, по которым шла экспедиция, за все это время не пролилось ни капли дождя. Отмель была по колено верблюду, лысые кочки, облепленные гнилыми протухшими водорослями, высовывались из воды; то здесь, то там торчали обломки корабельных снастей. Как-то раз Саим заприметил вдалеке обглоданный корпус двухмачтового судна, сквозь «ребра» которого уже виднелось небо. Но он не стал будить Аладона, на всякий случай, — мертвые корабли вызывали тягостное чувство; скелеты мертвых кораблей — совсем никакого чувства не вызывали. Один из таких скелетов экспедиция чуть было не прошла насквозь. И прошла бы, если б потревоженный дух до полусмерти не напугал верблюдицу и та не угодила в подводную яму, чуть не свалив с себя поклажу. Аладон все равно не проснулся, и Саиму пришлось ровнять верблюжий хвост в направлении дымового столба, который вымазывал брюхо низкому облаку. Но облака над побережьем стояли неподвижно, с юга наползал туман, затыкая ветровые коридоры, и воздух был пропитал свежестью северных ледников, гнилой травой да сладковатым запахом древесной мертвечины.

Глупая верблюдица наскочила на острый камень, и Янца, выругавшись, как положено матерому погонщику, стала выбирать ровное дно.

— Чего топчемся? — удивился спросонья Аладон. Саим притворился спящим. Дождавшись, когда босианин угомонится, он вытянул из сумки компас и погрузился в сладкие грезы.

Неисправный прибор был единственным предметом, скрашивающим Саиму скитания и позволяющим с удовольствием коротать время. Остальные предметы, вытащенные из корабля, в сравнении с этим шариком казались пустяковыми безделушками. Среди них была пара нержавеющих кинжалов в кожаных ножнах, пустой футляр для линз, во много раз больше тех, что в самой большой подзорной трубе Бароля. На дне плетеного сундука Саиму посчастливилось найти металлическую катушку с изящной тесьмой. Эта катушка ловко умещалась в металлической капсуле снаряда, из которого древние мореходы вычистили начинку. Несколько разобранных и развинченных капсул, замшелых и изъеденных коррозией, он обнаружил там же, в то время как единственный целый так и остался навечно торчать из ствола на каменных разломах. В задней части корабля в полукруглом зале со сплошными окнами, среди груды разбитых коробок и опрокинутых стеллажей, он насобирал две горсти заточенных перьев и приготовленных к очинке перьевых наконечников из левого крыла пестрого селезня, которыми Бароль особенно дорожил и никому не доверял. Но птицы крупных размеров в окрестностях выруба давно перевелись. Даже мелкие ястребки, ощипанные Баролем, пешком убежали в босианские дебри. Их перья быстро портились и были жестковаты для письма по древесине, поэтому Саим не пожалел времени и сил на то, чтобы собрать все раскиданное по полу добро.

Ни приличной оптики, ни обрывка карты ему найти не удалось, будто до Саима на корабле не раз побывали банды мародеров, вычистили все до крошки, как вдруг, в самом темном, заплесневевшем углу проходного коридора, куда он угодил, поскользнувшись, его рука наткнулась на запаянный шарик, и душа замерла от волнующего ожидания, будто кто-то шепнул ему на ухо: «Наконец-то и ты… нашел что-то стоящее». С той поры Саим со своим трофеем не расставался даже во сне. Зато Аладон подхватил от него бессонницу и вот уже которую милю выбивался из сил, стараясь задремать.