Фантастические тетради

— Не знаю.

— Я знал, что когда-нибудь ты станешь большим засранцем, поэтому записал дословно все, что от тебя услышал. — Гренс постучал пальцем по странице и занес над ней лупу. — Ты говорил так: если экспертиза не выявит аномалий, мальчика забирать с Земли не будут. А если аномалии будут слишком опасны — будут делать экспериментальную лабораторию. Что это за эксперименты на живом человеке?

— Отец, это совсем не то!

Гренс хлопнул ладонью по столу, так что лязгнула посуда, а у Альбы зазвенело в ушах.

— Никаких экспериментов над человечеством, пока я жив! Только через мой труп! Ты сейчас же отправишься вниз, в их крысиные норы, и объяснишь, что, если они немедленно не откажутся от этой бредовой затеи, дело будут иметь со мной. А дяде Феликсу передашь, что, если он еще раз захочет увидеть Альберта, ему придется ответить на все мои вопросы, а я подумаю… и погляжу в его бессовестные глаза. А пока… — он погладил Альбу шершавой ладонью по волосам, — поживешь у меня. Я сам тебя полечу. Своими человеческими способами. Ты ведь человек. Не забывай об этом, в какую бы авантюру тебя ни втянули. Ты прежде всего человек!

— Не думаю… — пробормотал Альба.

— Что? — не расслышал Гренс, а Голли не удалось дотянуться до него ботинком, поскольку обе ноги Альберта были предусмотрительно спрятаны под табурет.

— Я говорю, не думаю, что это можно вылечить совсем. Врачи говорят, можно препятствовать развитию болезни. Например, рисование избавляет от навязчивых галлюцинаций, а стихосочинительство — от навязчивых идей…

Гренс от восторга хлопнул в ладоши и так расчувствовался, что стиснул Альбу в своих отцовских объятиях:

— Человечище ты мое! Живое, настоящее, наконец-то! Да знаешь ли ты, что дядюшка Ло еще не забыл, как выглядит мольберт! Завтра мы сделаем рамы, натянем холсты, а за красками я отправлюсь сегодня же. Не за какой-нибудь синтетикой, а за настоящими… природными. Вот только кисти… — Гренс развел руками. — У нас были настоящие беличьи кисточки, но Голли, когда был маленький, все погрыз. Знаешь почему? Я заставлял его рисовать, а он не любил это делать. Пока у нас жила белка, я имел возможность делать новые… Но белкин хвост превратился в черт те что, и Голли выпустил ее в лес. Тогда я еще неплохо лазал по деревьям, м-да! Ничего, холстины полно, что-нибудь придумаем.

— Может быть, не стоит тратить холст. Я могу и на бумаге…

— Извини, сынок, а на чем же мы будем писать стихи? Бумага здесь не простая, а золотая. Не та, к которой ты привык. Проще наткать дерюги. Не волнуйся, — Гренс снова прижал его к себе, — здесь все будет по-настоящему. Вечерами при свечах мы будем читать стихи, а днем…

— Папа, — перебил его Голли, — Феликс скоро вернется.

Гренс выпустил Альбу из объятий и напустился на сына:

— Ты еще здесь? Что я велел тебе делать? Сейчас же отправляйся вниз!

— Нет.

— Что значит «нет»? Мне взять ремень? Сейчас же чтобы духу твоего здесь не было!

— Дядя Ло, — остановил его Альба, — не сейчас. Мы же ботриша поймали. У нас на ужин должен быть тушеный ботриш.

— Ну да! — вспомнил Гренс и стукнул себя кулаком по лбу. — Ах я, старый барабан. Это вы меня с толку сбили. Мы потрича поймали, Голли, это был для тебя сюрприз.

— Что-что вы собирались сделать с ботришем, — улыбнулся Голли, — потушить?

Глава 8

Ло Гренс был и остался человеком слова. Он действительно мастерски потушил потрича к ужину и, накормив детей до отвала, уложил их спать под пуховыми одеялами, припасенными для морозной зимы. А затем долго сидел в темноте на краешке дивана. То ли думал о своем, то ли караулил, чтобы мальчики уснули, а не принялись играть в волейбол подушками. Но как только ночная темень стала растворяться в утренних сумерках, он обул рыбацкие сапоги, взял палку, заткнул за пояс кинжал, закинул за плечи мешок, перекрестился на березовый веник, привязанный в углу под потолком, и вышел прочь.

Утром Голли был безжалостно разбужен, отослан на поиски бурой крапивы, и к тому времени, когда проснулся Альба, работа кипела вовсю. На печи клокотали склянки с пенистой, совершенно неаппетитно пахнущей жидкостью. Гренс-старший с мешком на плече снова уходил в лес, а Голли, устроившись на берегу озера, разводил костер и аккуратно складывал корешки бурой крапивы в котелок, где варились густые клочья звериной шерсти.

— Белки вернулись? — спросил Альба, устраиваясь возле костра.

— Белки… — ухмыльнулся Голли, — размечтался. Это хвосты йогуртов, так что держись от котла подальше. А еще лучше, иди в дом и помешивай краску. Ее надо варить до густого сиропа и постоянно снимать пенки.

Альба опешил.

— Чьи хвосты?

— Ты видел потрича? Нашу козу видел?

— Мне показалось, что это медвежонок.

— Коза, не сомневайся. С отцом спорить глупо. Если он ее доит — значит, коза. А вот йогурт, — Голли постучал палочкой по краю котелка, к которому причалил клок шерсти, — никто не знает что за зверь такой. Отец с Феликсом думали-думали и назвали его йогуртом — «звериной корзинкой». Они вроде бы собаки, но длинномордые и не настолько зубастые; они вроде бы как львы — пегие с кисточками на хвосте, но в то же время рогатые и бодаются. Вот здесь, — он указал на переносицу, — у них маленький ядовитый рожок. Его под шерстью не видно, но кусаться ему незачем — зацепит дичь рогом, закинет на спину и быстро-быстро бежит на своих толстеньких коротеньких лапках, пока яд действует.

У Альбы мурашки пошли по коже. Он представил себе, какой опасности подвергался дядя Ло из-за его дурацкой прихоти. В конце концов, можно было бы вполне рисовать угольком и обгрызенной веточкой, да чем угодно, лишь бы не брать грех на душу.

— Все эти когти, зубы, рога — ерунда полная, — продолжил Голли, — йогурты пугливы и первыми в драку не лезут, а яд только парализует на время, к тому же у отца иммунитет. Самое страшное оружие йогурта — это хвост, — он подцепил палочкой клочок шерсти и поднес к Альбе, — понюхай.

Альба понюхал и шлепнулся на мокрый песок. Такой пронзительной вони он представить себе не мог. При всей фантазии он не мог себе вообразить, как из чистеньких, благоухающих стерильным навозом, земных зверюшек мог получиться столь вонючий гибрид.

— Ничего, — успокоил Голли, — пару часов поварятся в крапиве и запах уйдет. Отец и раньше добывал хвосты, развешивал их на чердаке и в курятнике, чтобы отпугивать диких пчел, но пчелы переселились в дом, а куры передохли. За этими хвостами надо ходить на заре, пока йогурт спит, а попу в это время из норы высовывает, чтобы не задохнуться. В такой позиции хвост не охраняется. Главное, отстричь кисточку, не затронув вонючую железу. Если капнет на кожу — конец. Проще умереть и родиться заново, чем отмыться. Ну-ка, подложи немного щепок.