Фантастика 1962

Врачи оторопело выбежали из гостиной…

История повторялась. Утро застало дом епископа В переполохе. Из спальни его преосвященства доносились громкие и пронзительные стоны. Можно было только удивляться, как удается тщедушному и слабосильному старикашке издавать такие вопли. Под дверьми спальни бегали взад и вперед врачи, не осмеливаясь, впрочем, переступить порог: у дверей с независимым и неприступным видом стоял монсеньор Штир.

— Но, может быть, вы разрешите один укол морфия его преосвященству? — каждые пять минут спрашивал сострадательный Брошке.

Штир отрицательно качал головой. Его преосвященство надрывался все больше. В половине десятого у дома раздался треск мотороллера. Монсеньор Штир подбежал к окну, радостно вскрикнул и кинулся к лестнице. У выхода из зала он столкнулся с монахом. который, тяжело дыша, вбежал в гостиную.

— Телеграмма от его святейшества из Ватикана! — заревел монах внушительным басом, перекрывая доносившиеся из спальни стоны.

Монсеньор Штир благоговейно развернул депешу и быстро пробежал ее глазами. Лицо его разочарованно вытянулось. Он небрежно бросил телеграмму на пол и, не оборачиваясь к врачам, сказал упавшим голосом:

— Можете ампутировать…

Фон Гросс и Миллер, отталкивая друг друга, двинулись к спальне. Любопытный терапевт Брошке склонился над брошенной депешой. Там значилось: “Не слишком ли много святых? Иоанн”.

— Да, да, господа, это удивительное открытие, — напевал своим студентам на очередной лекции профессор Дроббер. — Вы, конечно, многое знаете из газет. Но, господа, газеты так неточны, так неточны… Надеюсь, никто не будет упрекать меня, что я поначалу растерялся, узнав, что эта статуя или эти останки, вернее… мощи… Ну, словом, разумеется, потерял бы самообладание каждый. Триста сорок килограммов шестьдесят третьего элемента сразу! Да еще в таком страшном виде! Я поначалу решил, что мой радиоактивационный анализатор испортился. Но нет, все было в исправности… И я бы, конечно, господа, сошел с ума, потому что последующие три дня я не спал и не ел, я только думал. О, что я только не передумал! Ведь европий, из которого сделан Кроллициас, совершенно чистый! Мы не обнаружили даже ничтожных примесей других металлов. Это было совсем страшно! Да, господа, и тут пришел на помощь мой ассистент. Он занимался в прошлом на медицинском факультете. Он пришел ко мне и сказал: “Это бактерии, герр профессор”. И я его выгнал, потому что эти слова показались мне бредом. Но я стал думать и решил: “А почему бы нет?” Ну, а остальное вы знаете, господа, здесь газеты передавали все как будто бы точно. Да, если мы вдумаемся в эту проблему, то все это покажется не таким уж удивительным. В самом деле, большинство известных нам бактерий черпают необходимую им жизненную эгнергию так же, как и высшие животные, за счет тепла, выделяющегося при сгорании углеводородов в кислороде. Но ведь уже давно было известно, что существует много разновидностей микромира, которые прекрасно обходятся без кислорода. Есть бактерии, которые необходимую им жизненную энергию черпают из реакции соединения с серой или из реакции разложения сероводорода. В последние годы были открыты бактерии, которые возбуждают реакцию соединения кремния с кислородом, и в этой реакции — их источник существования.

Ну, а здесь просто новая разновидность бактерий. Мы с ассистентом Бреслером назвали их атомными бактериями. Они получают жизненную энергию, возбуждая ядерные реакции. Сначала они заставляют медленно, но неукротимо сливаться ядра водорода. При этом образуется кислород и за счет дефекта массы выделяется значительная энергия. Но бактерии на этом не останавливаются. Они ведут процесс ядерных превращений дальше: ядра кислорода сливаются в ядра титана. Это приводит к дополнительному выделению энергии.

Этот процесс укрупнения атомов происходит до тех пор, пока он, по неизвестным нам причинам, не останавливается на европии. Мы зафиксировали эти бактерии в электронном микроскопе, и тогда многое стало ясным. Стало ясно, почему святой Кроллициас превратился в металл и почему его преосвященство тоже чуть было не покончил свои счеты с жизнью таким же образом: бактерии с Кроллициаса перешли на его преосвященство.

Но все же оставалось много загадочного. Почему эти бактерии были только на мощах Кроллициаса?

Почему все живое на Земле не стало их жертвой?

И тут уже, господа, догадался я. Да, да, я не буду ложно скромен. Это я догадался заглянуть в подлинник знаменитого донесения пробста Кассельского монастыря. Об этом донесении, как вы помните, много писали газеты.

Бактерии эти были занесены на Землю метеоритом. Ведь “упавший камень”, о котором говорится в донесении, — это, конечно, метеорит. Кто знает, из каких галактик залетел к нам этот страшный камень?

Ясно только одно — атомные бактерии не выдержали сколь-нибудь долго условий. Они быстро перешли в споры, превратив в европий лишь одного беднягу Кроллициаса.

Ну, а “европизация” его преосвященства объясняется просто. Сильный поток нейтронов, которым я облучил мощи при радиоактивационном анализе, разбудил жизнедеятельность спор этих загадочных бактерий. И вольно же было благословлять его преосвященству мощи сразу же после облучения!

Мощи святого Кроллициаса находятся сейчас в Кассельском соборе. Их показывают верующим раз в неделю, в субботу. К концу недели в Кассель съезжается обычно великое множество народу — верующих и туристов. После окончания богослужения верующие бредут на вокзал, а туристов везут в ресторан “Европий”, который стоит на месте бывшего погребка “Пена над кружкой”. В ресторане туристов встречает сияющий Отто Брунцлау и первым делом подводит гостей к столику, за которым сидит герр Шлезке. Отто Шлезке теперь служит в “Европии”. Обязанностей у него две: показывать себя гостям и пить пиво. С обеими он справляется отлично.

Ариадна Громова ГЛЕГИ

Он открыл верхний люк ракеты и, стоя на ступеньках, до половины высунулся наружу. Небо было ясное, зеленое, с большим белым солнцем. Скафандр быстро нагрелся, стало жарко.

“Тут вполне можно было бы обойтись без скафандров, — с досадой подумал он. — В этой скорлупе того и гляди сваришься, как яйцо…”

Он хотел было вернуться, но тут увидел темную точку, передвигающуюся вдалеке по равнине. Он сжал губы и медленно поднялся на последнюю ступеньку. “Конечно, вездеход. Почему они возвращаются так рано? И гонят во весь дух, как видно…” Он вдруг понял, что все время подсознательно ждал беды. Ждал какой-то каверзы от этой милой мирной планеты. “Милая, мирная, мертвая, — бормотал он, глядя на вездеход. — Такая симпатичная покойница, прямо сердце радуется”.

Он сам не понимал, почему сердится на эту ни в чем не повинную и, должно быть, очень несчастную планету. Вероятно, его злило, что она, такая красивая и спокойная, оказалась мертвой. Вернее — вымершей. Непонятно, почему и как. За холмами, окружавшими долину, на которой опустилась их ракета, лежали селения; невдалеке был большой город, возможно столица государства. Еще недавно там жили похожие на людей Земли разумные существа, создавшие цивилизацию на довольно высоком уровне. Сохранились здания и фрески, картины и книги. Остались заводы, дороги, машины, летательные аппараты — хорошо развитая, по заброшенная и гибнущая техника. По. книгам, найденным в городе, удалось проанализировать язык, представить себе внешность этих семипалых глазастых созданий, по-видимому более тонких и хрупких, чем жители Земли; можно было бы в случае необходимости объясняться с ними.

Но в том-то и дело, что почти все живое на этой планете бесследно исчезло. Оставалась пышная растительность всех оттенков красного цвета — от розового и бледно-оранжевого до густо-багрового, почти черного: такие черно-багровые деревья толпились вокруг большого озера среди холмов, и вода его казалась черной, хотя река, вытекающая из этого озера, была стеклянистой и прозрачной. В озере водились длинные темные угри, в реке и в ее притоках плавали стайки веретенообразных, почти прозрачных рыбок. Герберт Юнг ловил и исследовал угрей и рыб; ловил он и земноводных фиолетово-черных ящериц. “А что ему еще делать, Юнгу, если только рыбы да ящерицы и остались на этой планете? Ни людей, ни зверей, ни птиц… Правда, Карел позавчера поймал в городе какого-то зверька. Может, где-нибудь тут и есть жизнь…” Он все смотрел на эту мирную красновато-розовую долину, окруженную пологими холмами, и видел, как быстро растет, приближаясь к ракете, пятнышко вездехода. “Да, летят во весь дух… Значит… проклятая планета!” Тут ему стало стыдно. “Ты же изо всех сил добивался, чтоб тебя пустили в этот полет. Хотел побывать где-нибудь первым. Открыть новый мир. Романтика Неведомого. Вот и получай свою романтику. Или ты хотел романтики со всеми удобствами?”

— Казик! Наши возвращаются! — крикнул он, вбегая в кабину Казимира.

— Не кричи! — досадливо сказал Казимир, встряхивая пышными светлыми волосами. — Ты мне все рифмы распугаешь… Минуту! Ага, есть все-таки! — Он удовлетворенно хмыкнул, потом поднял голову. — Так что ты сказал, Виктор?

Его большие синие глаза светились на бледном лице. Виктор знал, что у Казимира железное здоровье и крепкие нервы, что он — чемпион Польши по лыжам, и все же каждый раз удивленно смотрел на это бледное узкое лицо, озаренное мистическим сиянием глаз, — лицо поэта и ясновидца. Между тем стихи Казимир писал плохие, а способностью к ясновидению и вовсе не отличался.