Фантастика 1966. Выпуск 1
Шрифт:
Наверное, он в мастерской. Послать кого-нибудь? Нет, сам.
Наша лаборатория разбросана по всему зданию. Следы агрессивной политики: по мере развития работ отвоевывали новые комнаты. Иван Петрович жался, жаловался, но уступал. Как же, “кибернетические методы, прогресс”. Мы тоже произносили красивые фразы.
Иду длинными коридорами. Народ собирается домой: двери в комнаты открыты, видно, как одеваются. Слышны прощальные слова. Кое-где еще висят таблички “Идет опыт. Не входить”. Просто забыли снять.
Что-то не много страстности вижу я в наших ученых: после трех часов институт
А мои сидят. Любят, правда, потом пожаловаться, что “ах, они перерабатывают”, “вы нас эксплуатируете”.
Наконец добрался до цели. Болит под ложечкой. Подсознательно я все время прислушиваюсь к своему телу. Так и будет теперь: одно болит, другое. Все — органы заговорили.
Вот три двери нашей мастерской. Юра должен быть в первой; здесь стоит макет модели сердца — его детище и любовь.
Да, так и есть. Он сидит один на высокой табуретке перед осциллографом, на котором луч вычерчивает кривые. Не видит меня. Смотрит на экран и медленно поворачивает рукоятки прибора. Меняется амплитуда и частота всплесков.
Я знаю: это он меняет “входы” — давление в венах.
— Юра, мне нужно с тобой поговорить.
— А?
Он вздрогнул, потом широко улыбнулся. Лицо у него бывает совсем детское, не скажешь, что парню двадцать семь лет. Я бы уже мог иметь такого сына…
— Разговор секретный. Здесь посидим или пойдем в кабинет?
— Как хотите, Иван Николаевич. Здесь тоже спокойно. Ребята разошлись по всяким делам, а двое на опыте.
— Давай останемся здесь.
Я сажусь на старый стул, поближе к батарее отопления.
Зябну.
— Можно мне закурить?
— Конечно, кури. Я с удовольствием понюхаю твой дым.
Пауза. Я как-то смущаюсь говорить об этой фантазии — анабиозе.
— Как идут дела с диссертацией? Ты понимаешь, что нужно спешить?
Когда мы одни, я называю его на “ты”, как и Вадима и Игоря. Я их люблю, они мои ученики. И хотя я знаю, что они уйдут когда-нибудь, но это умом, а сердце не верит. Кажется, что всегда будут делить со мной мечты и разочарования.
— Мне нужно на две недели выключиться из работы, и я закончу.
— Это нельзя. Можно не работать в лаборатории, но организационные дела остаются. Ты должен искать компромисс: делать самое необходимое и уходить домой.
— Придешь, так уж и не вырвешься до вечера.
— Диссертацию нужно подать максимум через два месяца. Это нужно также и мне. Дмитрий Евгеньевич читал все главы? Математика в порядке?
— Да, все одобрил.
Пора переходить к главному. Никуда не денешься.
— Юра! У меня есть еще один важный разговор. Мне немножко стыдно его начинать, так как я чувствую себя в положении человека, который хочет обмануть. Не делай удивленной мины, это так и есть. Я хочу обмануть смерть.
(Фразер!)
— Что?
— Вот видишь, как ты удивился. Все люди нормально умирают, а а хочу увильнуть. (Как плоско я говорю. Балаган. Где найти слова, чтобы рассказать о страхе смерти, протесте, смущении? Вот он как смотрит на меня — недоверчиво, тревожно, и мой авторитет качается.) — Юра, я не хочу умирать. Нет, ты не думай, что я проявляю малодушие и буду цепляться за каждый лишний
день, покупать его всякими лекарствами. Но я хочу сыграть по крупной. (Опять плохо. Никогда не играл. Юра смущен, он как-то сжался. Или мне кажется? Скорее к делу.) — Короче: я хочу подвергнуть себя замораживанию. Слыхал про анабиоз?— Читал разные статейки и романы. Но серьезно не знаю.
— Ты помнишь наши опыты с гипотермией? Видел операции у Петра Степановича?
— Да, слыхал. Но, кажется, то и другое было не очень удачным?
— Вот поэтому мы и должны сделать это на высоком техническом уровне. Поэтому и нужна твоя помощь.
— Я должен вникнуть в это дело по-настоящему. Дайте мне что-нибудь почитать.
— Вот здесь некоторые мои соображения, которые написаны сегодня утром. Ты их прочти, а завтра побеседуем подробно. Потом я дам другую литературу.
Передаю ему копию своей “Записки”. Он тут же начал её просматривать. Хорошая жадность, хотя невежливо.
— Ты потом это прочитаешь, дома. Прошу тебя пока никому не говорить. Кроме технических проблем, есть еще и этические…
Мне просто стыдно об этом говорить, как будто я делаю что-то неприличное. Будто я хочу выдвинуться нечестными средствами.
— Иван Николаевич, я ничего не могу вам сказать. Сегодняшние события просто ошеломили. Я не Вадим, не могу все моментально схватить и ответить. Дайте, пожалуйста, день на обдумывание.
— Ну, конечно, Юра. А теперь я, пожалуй, пойду домой.
Встаю. Наверное, у меня жалкое лицо, потому что он покраснел и как-то подозрительно замигал. Или мне показалось?
Возможно.
— Может быть, мы можем чем-нибудь помочь? Прийти к вам вечером?
— Поразвлекать? Спасибо, дорогой. Это, наверное, тоже вам придется делать, но не сегодня… Я сам скажу… До свидания.
Он проводил меня сначала до двери, потом пошел дальше по коридору, до лестницы. Наверное, ему что-то хотелось сказать хорошее, но не осмелился из вечной боязни громких фраз. А зря.
По дороге в кабинет я зашел в операционную.
Опыт продолжался. Сердце работало хорошо, и почти половина программы была выполнена. Лена и Алла делали очередные записи. Мила вела наркоз — она равномерно сдавливала резиновый мешок наркозного аппарата. Поля что-то возилась около подвешенных над собакой резервуаров с кровью, с помощью которых изменялась нагрузка на сердце. Игорь сидел за столом и рассеянно рассматривал графики характеристики сердца. Не видел меня.
— Ну как?
Вскочил, смущенный. Наверное, думал обо мне. Так и кажется, что все обо мне думают. А может быть, совсем не так?
— Все хорошо. Посмотрите, какие интересные кривые.
— Да. А где Вадим?
— Он ушел домой. Голова заболела.
Тоже реакция. У него особенно: самый экспансивный.
Смотрю на других — они, видимо, не знают. Это хорошо. Лучше привыкать постепенно.
— Ну что ж, я тоже пойду. Завтра покажите мне кривые.
— До свидания, Иван Николаевич.
…Люба ушла, но все время присутствует где-то в подсознании. Не сказал об анабиозе. Сдаться? Или, на худой конец, отравиться? Нормальное самоубийство. А то будешь там лежать: считается, что можно ожить, а на самом деле мертвый.