Фантастика 1984

У моих родственников и друзей информации обо мне больше, но и они не знают, что событие в июне позапрошлого года перевернуло мою жизнь, изменив мое летосчисление. То есть о самом событии им известно, однако вряд ли они догадываются, что я теперь четко разделяю прожитое до того памятного месяца и после.

Наши предки вели счет времени, скажем, с того дня, как был убит матерый медвежище или молния расколола вековой дуб. Мы обычно не связываем прошлое с природой. Когда не помним точной даты, говорим: это было до войны или после, того, как заводом стал руководить товарищ Иванов, или после того, как был окончен институт, до женитьбы или после развода.

То есть все вертится в сфере человеческих отношений. Правда, еще отнюдь не исчезли стихийные бедствия, стойко отлагающиеся в памяти, но и в спокойной, повседневной жизни больших городов редко кому придет в голову заносить в свой личный календарь ураганный ветер, приторможенный высотными зданиями, открывать новую эру в тот миг, когда в загородном пруду затрепещет на крючке крупная рыбина или на прогулке в лесу обнаружит себя ядреный белый гриб величиной с хорошую сковородку.

Я не принадлежу к той категории людей, которым бывает настолько скучно и тягостно без очевидного-невероятного, что, если оно не случается, то его придумывают. Тем не менее именно мне, а не моему другу Саше Дроботову, вечно жаждущему необычного, выпало то, что, быть может, выпадает одному человеку на несколько миллионов, - встреча с чудом.

В детстве я рос нормальным ребенком, любящим сказки и загадочные истории, но жизнь очень скоро выбила из моей головы веру в нечто замечательное, наполнив ее вполне определенными, без всяких тайн и секретов фактами. Однако я не назвал бы себя таким уж трезвым реалистом, с пеной у рта отвергающим гипотезу звездного происхождения человечества, возможность контакта с иными цивилизациями, федоровское учение о бессмертии, разумность шаровой молнии, существование снежного человека, лох-несского чудовища и прочие сумасшедшие идеи, гипотезы, таинственные случаи. Я не верил в них, но и не зачеркивал лишь потому, что этого быть не может.

Когда Дроботов забегает ко мне на часок и с жаром экзальтированной дамы пересказывает очередную сенсационную информацию или статью из научно-популярного журнала, я с вежливым интересом выслушиваю его и тут же переключаюсь на житейские дела-заботы - такая уж у меня неромантическая натура. Друг мой при этом злится, обзывает меня скучной крысой, заземленной душонкой, и я не обижаюсь на него, соглашаюсь. Что ж, не всем дано летать, мне хватает повседневных забот и некогда думать о чем-то эфемерном, существующем скорей всего лишь в воображении мечтателей.

Но с некоторых пор все изменилось - и во мне, и для меня.

Будто кто хорошенько встряхнул за шиворот, а затем протер припорошенные пылью окна моей души, и чистая голубизна влилась в нее, заполнив до краев.

Отпуск в то лето выдался суматошным. Людмиле позарез захотелось в Москву. Подбросив Валерку с Аленой и кота Ерофея моей матери, мы сели в купе скорого поезда и вмиг ощутили себя свободными и молодыми. Все нормальные люди спешили на юг, а нас несло, судя по метеосводкам, в дожди и туманы. Клиника, где я работал заведующим отделением, с неохотой отпустила меня и даже в поезде держала за руку.

Но постепенно всегдашняя замотанность отходила, сшелушивалась, хотя в голове все еще прокручивались назначения больным, выписки из истории болезней, распоряжения дежурным сестрам.

За окном проплывали деревеньки, станционные строения, вокзалы больших и малых городов, и казалось, не будет конца этой пестрой дорожной ленте. Время от времени я поглядывал на Людмилу. Лицо ее блестело в сонной испарине и выглядело совсем молодым, каким было лет десять назад у длинноногой студентки Харьковского пединститута, когда я впервые увидел ее на дне рождения у своего родственника. Думал ли я в тот вечер, что эта рослая, баскетбольного сложения девушка с резким изломом бровей, чуть грубоватая в своей крепкой стати, будет моей женой и что придет время, когда мы начнем остро желать отдыха друг от друга, стараясь таким способом сберечь когда-то пылкое, сумасбродное, а теперь так явно убывающее чувство. Чтобы обновить его, мы в последние два года проводили отпуск порознь. Но в этот раз Людмила прихватила меня, так как я хорошо знал Москву, потому что в детстве часто гостил у тетки в Измайлове, а жена разработала обширный план набега на московские магазины.

Ночью не спалось. Эпизоды, обрывки мыслей, разговоров вертелись в голове калейдоскопом, и лишь под утро удалось вздремнуть. Затем полдня я уныло смотрел в окно, перебрасываясь с женой необязательными, ленивыми фразами. Праздник так долго ожидаемого отпуска был испорчен еще дома, когда Людмила с деловитой озабоченностью стала перечислять, кому надо что купить. Сразу открылась невеселая перспектива пребывания в Москве: изматывающие хождения по магазинам, толкотня в очередях, грохот подземных электричек. Я знал,что жена не безразлична к музеям и театрам, но коль запланировали покупки, вряд ли ее хватит еще на что-нибудь - вся выложится на -беготню по магазинам.

– Если не найдем тебе приличный костюм, закажем в ателье, - сказала она, когда поезд неспешно подходил к платформе Курского вокзала.
– Смотри, тетя Леля!

Я глянул в окно. Моя любимая тетка, сыгравшая не последнюю роль в приключившейся со мной впоследствии истории, бежала по перрону с резвостью отнюдь не шестидесятилетней женщины и радостно приветствовала нас поднятыми руками.

С тетей Лелей у меня давняя, особенная дружба. На зимних каникулах в пятом классе мать отправила меня погостить к своей сестре, и с тех пор я обрел удивительного друга. Одинокая, бездетная, тетя Леля привязалась ко мне, но не той эгоистичной привязанностью, какой обычно досаждают чересчур привязанные родственники. Мы подружились с ней как парень с парнем. В то время еще немногие женщины носили брюки, а тетя Леля форсила в них и в коричневой болоньевой куртке с капюшоном. Ей тогда было немногим за сорок, но смотрелась она стройно, спортивно, мне нравился ее размашистый шаг и то, как ловко она катается на лыжах в Измайловском парке, куда мы ездили каждый мой каникулярный день.

И сейчас, когда увидел ее, на миг мелькнула надежда, что, возможно, удастся улизнуть куда-нибудь подальше от городской толчеи, и, как в детстве, тетка угостит меня пломбиром с орехами, а вечером мы будем играть в шахматы или составлять любимые теткины пасьянсы с таинственными названиями “Узник”, “Шлейф королевы”, “Марго”. Дома нас ждал черный карликовый пудель Филька и накрытый стол, в центре которого красовался мой любимый пирог с малиновым вареньем.

– Ну, варвар, как дела?
– задала свой обычный вопрос тетка, когда Людмила, завозившись на кухне, оставила нас наедине. За год на теткином лице, не утратившем озорного выражения, появились первые морщинки, и мне стало грустно при мысли, что она помаленьку сдает и даже сумасшедшая брегговская диета из овощей и фруктов с однодневным еженедельным голоданием не в силах вернуть ей молодость. Она вопрошающе смотрела на меня все еще яркими глазами, и я понял, как хочется ей пооткровенничать со мною. Но вошла жена, и я ограничился улыбкой, по-видимому, о многом сказавшей тетке. Она понимающе качнула головой и потянулась за сигаретами, от которых ее не отлучила даже страстная проповедь американского диетолога. Как и прежде, тетка.чадила безбожно, вызывая брезгливую гримасу у Людмилы, не выносящей табачного дыма. Но в гостях приходилось терпеть все, даже ежеутреннюю теткину гимнастику, которой она всегда прямо-таки потрясала нас. Полы ее комнаты ходили ходуном, когда тетка выделывала на ковре акробатические упражнения. Это была не модная нынче йоговская, а настоящая цирковая гимнастика, и Людмила всякий раз со страдальческой улыбкой поглядывала на меня, давая понять, что все это она выносит лишь на правах гостьи. А тут еще Филька с лаем прыгал вокруг тетки, и поднимался такой бедлам, что соседка над теткиной квартирой скорее по привычке, нежели из раздражения, начинала бухать в пол чем-то тяжелым.

Людмила не нравилась тете Леле. С первого дня нашей женитьбы ей казалось, что я достоин более красивой и нежной жены, поэтому тайком жалела меня. Тетка, в свою очередь, раздражала Людмилу экстравагантностью, беспардонной раскованностью и разными чудачествами.

Мы с ходу включились с Людмилой в московскую магазинную свистопляску, и по вечерам, плюхаясь в кресло перед телевизором, я с грустью думал о том, как бы выкроить время и съездить с теткрй за город, чтобы, как в старые добрые времена, порыбалить в пруду.

С небрежением истой москвички тетя Леля каждый вечер устраивала смотр нашим покупкам (что выводило Людмилу из равновесия), разглядывала их и давала ехидные характеристики.

– И на фиг за тыщу миль переться за этой ерундой, - говорила она с присущей ей резкостью.

Людмила хмурилась, мрачно рассовывала по чемоданам тюбики с кремом, бутылочки шампуней, коробки конфет, детские махровые маечки, сандалеты и прочую мелочь. Будучи одинокой и немолодой, тетка, разумеется, не имела нужды в подобных вещах.