"Фантастика 2-23-120". Компиляцмя. Книги 1-20

– Зараза к заразе не прилипает! – небрежно отшутилась я. – Я девушка закаленная!

– И все равно, интуиция мне подсказывает, что отправляться туда одной – слишком опасно! – заупрямился Симон.

– Вот и я об этом же! – встряла неугомонная Оливия. – Интуиция – штука полезная, ей доверять нужно!

– Интуиция – способность головы чуять опасности, угрожающие совсем другой части тела! – сыронизировала я, стараясь выглядеть спокойной и уверенной в себе. – Лив, не сгущай краски, у меня же есть пистолет и катана, а посему лучше пожалей того глупца, который будет иметь неосторожность встать у меня на пути.

– Я обязан тебя защитить, – неожиданно бурно вмешался Нат, лихорадочно блестя подозрительно потемневшими глазами. Лицо его ненормально раскраснелось, губы дрожали. – Я пойду с тобой…

– Не все то пиво, что желтое и пенится, не всяк тот храбрец – у кого автомат… – язвительно начала Оливия, но Натаниэль внезапно покачнулся и упал ей на руки.

Испуганно вскрикнула Ариэлла.

– Это обморок, вызванный высокой температурой и сопутствующей ей слабостью, – пояснила я. – Быстро тащите его в гостиницу. При многозвездочных отелях всегда есть медпункты…

Не дослушав инструкцию, друзья совместно подхватили вялого Ната и двинулись верх по улице, руководствуясь указаниями Симона.

Уже отойдя на несколько шагов, Оливия обернулась и прощально помахала мне рукой. Я ответила коротким успокаивающим жестом, должным означать – все будет хорошо. А затем потуже затянула пояс куртки и шагнула навстречу ветру и снегу, летящему прямо в лицо. Наверное, со стороны это выглядело даже романтично – упрямая девушка, намеренно бросающая вызов Тьме, стихии и надвигающемуся Хаосу. Вернее, выглядело бы, если бы все это не было смертельно опасно и чудовищно рискованно. А впрочем, как говорит моя отважная подруга, – умирать, так с музыкой!

– Душа жаждет романтики, – в голос расхохоталась я, неожиданно поскальзываясь и болезненно приземляясь на пятую точку, – а задница просит приключений! – после этого я поднялась и, уже более уверенно борясь с порывами ветра, направилась в противоположную от вокзала сторону.

Мы приходим в этот мир слабыми и беззащитными существами, в первый год своей жизни способными погибнуть от малейшего дуновения холодного воздуха, от огня, воды, да и вообще любого иного проявления естественных колебаний окружающей нас среды. Но такой расклад вещей продолжается недолго. Мы растем, взрослеем и попутно начисто утрачиваем уважение к тому, что мешает нам проводить свою наиважнейшую жизненную политику: выживание любой ценой, причем в самых комфортных условиях. Мы усиленно перекраиваем мир под себя, приспосабливаем под свои эгоистичные потребности и желания, ничуть не считаясь с причиняемым ему вредом. Но при этом мы всегда находим для себя самые удобные оправдания – мол, за комфорт и благополучие нужно бороться, а само в руки плывет только то, что не тонет. Мы высокомерно игнорируем честь, долг, справедливость и совесть. А совершенные нами грехи неминуемо накапливаются, оправдываемые удобным нам стилем мышления, стирающим с нас последний налет человечности. Впрочем, это даже доставляет нам низменное и извращенное удовольствие. Грехи, в первый раз совершенные с колебанием и содроганием, мы впоследствии повторяем с нескрываемым удовольствием. А новые грехи отнюдь не освобождают нераскаявшуюся душу от старых. Мы становимся терпимыми к собственным недостаткам, ибо тайно склоняемся к малоприятным подозрениям в том, что другие в конце-концов тоже могут быть правы… Но правда неизбежно состоит в том, что воздаяние за грехи все равно наступит – неважно, поздно или рано.

Обо всем этом я и размышляла весьма пространно и витиевато, целеустремленно следуя узкими улочками Венеции.

Люди оказались напрямую виновны в постигшем их несчастье. Они стали жестокими и нечувствительными к страданию ближнего, замкнулись в собственном эгоистичном «я» – в сытом и уютном мирке меркантильности, искренне считая себя настолько всесильными, что даже Бог утратил для них свой исконный духовный статус, став чем-то вроде одного из ныне модных атрибутов наживы и самовозвышения. Душа тихо умерла, уступив место радостям плоти, бесконечной погоне за золотым тельцом и неприкрытой корысти. Люди разучились любить, верить, надеяться, помогать и прощать. Темные силы постепенно, исподволь завладели пустыми сердцами, неминуемо приобщая их к поклонению Хаосу и Тьме. Мы сами понемногу уподобились своим старинным врагам – кровожадным стригоям, точно так же, как и они, высасывая жизненные соки друг из друга и окружающего мира. Мы стали бледной копией стригоев. Так стоило ли удивляться тому, что чаща наших грехов переполнилась, медленно склоняясь к наступающему Концу света? Судный день близился…

Я плакала, искренне скорбя об участи неразумного человечества. Я подняла к ночному небу свое омытое дождем и слезами лицо, клянясь совершить все возможное, чтобы хоть немного помочь этому гибнущему миру и облегчить его страшную участь. Я безвозмездно и бескорыстно отдавала ему всю себя без остатка, обязуясь пусть ценой собственной жизни и спасения бессмертной души – но разбудить то светлое и доброе, что еще оставалось на этой страдающей земле. Разбудить веру в Бога, веру в самих себя.

Земля покрыта слоем грязи — И отпечатками пестрит, Сюда любой, как будто в князи, Попасть до срока норовит. Застлали небо тучи пыли — Клубятся вольно на ветрах Частицы тех, кем раньше были Мы все. А нынче – это прах. Вот громыхнет железо звонко — Не подложить ли нам угля? И поднимается заслонка Не жизни, а лишь смерти для. Работник ада прах мешает И в пламя пристально глядит, Задумался. Видать, решает, Чьи кости нынче раздробит. В корзины ссыплет сизый пепел — Не удобрить ли им поля? Удел сожженных будет светел, Не смерти, а лишь жизни для. Сгораем быстро, словно свечи: Вчера – дитя, сейчас – старик. Не затухают божьи печи Ни на один короткий миг. Но знаю я, что в этом мире И лета зной, и холод стуж Возможны, лишь когда в эфире Летает пепел наших душ…

И все равно, Венеция оставалась божественно, неповторимо прекрасной даже среди этой жуткой вакханалии дождя, снега и ветра. Снежное одеяние, укутавшее дома, мосты и деревья, придавало ей совершенно новое, доселе невиданное очарование. Оно напоминало пышное подвенечное платье, надетое на умершую невесту, так и не дожившую до дня свадьбы. Город словно прощался с жизнью.

Холод усиливался. Легкое облачко пара курилось над моей непокрытой головой, превращая волосы в слипшиеся сосульки. Сердце натужно билось медленными, ленивыми ударами. Я замерзла, но упрямо брела к цели, сверяясь по большому глянцевому путеводителю, купленному на вокзале. До искомого госпиталя оставалось уже не так далеко. Редкие прохожие провожали меня недоуменными взглядами, безмерно дивясь и не по погоде легкой одежде, и странной одержимости, написанной на бледном и застывшем от холода лице. Меня вела одна лишь сила воли, более всего смахивающая сейчас на фанатизм.

Огни в домах не горели, очевидно, из-за перебоев с электричеством. Стены зданий покрывали серебристые налеты изморози, узкие переулки утопали в темноте. По бурой воде каналов плыли комья сбившегося снега. Магазины не работали. Я пробиралась по какой-то улице, как вдруг дверь одной из лавок распахнулась и, чуть не сбив меня с ног, из нее стремительно вышел симпатичный мужчина, одетый в теплую меховую куртку. Я пошатнулась и едва не упала, но он обхватил меня сильными руками и заботливо прижал к себе. Я подняла голову и встретила сочувствующий взгляд добрых карих глаз… Глаз, которые я, кажется, где-то уже видела. Но вот где и когда – этого я так и не смогла вспомнить.

Вполне довольный собой, Конрад распахнул дверь злополучного магазина и неожиданно столкнулся с высокой худощавой девушкой, легкомысленно одетой в легкую кожаную курточку, смахивающую на короткий пиджачок. Голову припозднившейся незнакомки венчал смерзшийся колтун из длинных медно-рыжих волос. Столкновение оказалось довольно сильным, и девушка неминуемо отлетела бы в ближайший сугроб, если бы Майер не успел ловко подхватить стройное, одеревеневшее от холода тело.

– Ну, нельзя же относиться к себе так наплевательски! – сердито изрек вервольф, крепко прижимая к груди миловидную незнакомку, шокированно таращившуюся на него огромными изумрудно-зелеными глазищами. – На дворе не май месяц, а вы так легко одеты. – Конрад вдруг непонятно от чего смутитлся и замолчал.

– А еще несколько дней назад я бегала на утреннюю зарядку в шортах и футболке, – бездумно протянула девушка, не делая ни малейшей попытки вырваться из крепких мужских объятий.

– Вот черт, – восторженно хохотнул Майер, свободной рукой сжимая ладонь девушки и поднося ее к своему рту, чтобы погреть дыханием, – вы прямо не человек, а какая-то ледяная дева из скандинавской саги.

– Я – ангел! – совершенно серьезно заявила незнакомка, улыбаясь странной предобморочной улыбкой.

– Не исключено! – покладисто согласился Конрад, и не ожидавший более адекватной реакции от чуть ли не насмерть замерзшего человека. – А ну-ка, ангел, полетаем…

Вой полицейских сирен доносился уже совсем рядом, поэтому рыцарь подхватил на руки практически невесомое тело, быстро огляделся и ногой в тяжелом ботинке пнул дверь в подъезд ближайшего жилого дома. Деревянная створка, хоть и запертая изнутри, не выдержала напора его стальных мышц и, жалобно звякнув сорванным шпингалетом, распахнулась во всю ширь. Вервольф занес девушку в подъезд, посадил на широкий подоконник и довольно потер ладони:

– Вот так-то оно лучше будет! И еще… – он снял с себя теплую куртку и надел ее на незнакомку. – Широковато и длинновато конечно, но, – он натянул капюшон на ее голову и застегнул куртку до самого верха, – это вас согреет!