Фантастика 2003. Выпуск 1

Конец мечте. Я подавлен. Всученый полон планов переработки киви. Мяфа составляет словарь названий одного и того же предмета. Например: лицо, рожа, ряха, будка, циферблат, харя, морда. А также предметов с одинаковыми названиями вроде лисичек — зверей и лисичек-грибов. Я добавил ему «бар»: место отрубания и единица измерения давления. Мяфа издевается над нами по вечерам со своими загадками.

— Вот, например, объясни мне, Подарёный, что такое «Пожарник разматывает кишку»?

— Ну, значит, клоп… Эй, разве у них такие длинные кишки? И зачем им их разматывать?

— Нет, это значит: «Тушащий огонь разматывает гибкую трубу для воды»!

— Ой.

— Вот тебе и ой! А ты, Полыба, объясни, что такое: «Ступай на все четыре стороны».

— Это неприлично! — сердится Полыба. — Чётное тиражирование — патология, генетика путается!

— Ну, у них генетика путается давно, у них два пола, — вмешиваюсь я. Мяфа продолжает:

— Полыба, имеются в виду стороны света.

— Слушай! Физик я или нет? Четыре стороны у света — что-то новое!

— Ага! — торжествует Мяфа, — а у них стороны света определяются по полюсам и экватору и определяют координаты. Сторона Света Восток — это где звезда всходит. И так далее. Понимаешь, звезда! А они — свет! Какие могут быть ко мне претензии, когда я перевожу? И отстаньте от меня со своими заданиями.

Мяфа носится с идеей развести на корабле грибы лисички, и уже завёз целый отсек лесной земли с деревьями, закопал лисички и теперь ждёт. Он решил стать биологом.

Я, честно говоря, увлёкся языком. Вот, например: червяк — это животное, а также, Полыба сказал, специальная металлическая штука, обеспечивающая передачу в механизме. А рожа — это лицо, и болезнь красной ноги. А ложе — там лежат, а в ложе — сидят; ложный — неправильный, а изложить — пересказать! Как их, аборигенный, мудрец говорил: «Главное, чтобы всё было зыбко, непредсказуемо». Зыбко мне!

Орёл всё понял и уводит корабль к следующей планете. Пусть здесь ломаются посторонние девятки. Увозим лисички, контейнер замороженных яиц киви и ящик с продуктом их переработки в прозрачных сосудах. Мяфа говорит, что Шурин призывал его «раздавить бутылочку» и долго смеялся, когда Мяфа выяснял, как её давить. Вторую, нераздавленную бутылочку (прозрачный сосуд с продуктами переработки киви) мы оставили Шурину на прощанье, перед отлётом. Последний привет тебе, Х0-1077!

Опус № 4 О горе и радости

Всё! Тоска закончилась. Прибыли! Впереди Липа, позеленевший от удовольствия, в патронташе для горшков, весь увитый мохнатым потомством и сияющий. Сзади — голубой от злости Верный. И чего злится? Погулял на родине, погрелся на солнышке, даже загорел, а сам — сплошное недовольство.

Пока устраивали потомство в оранжерее под верещание Липы, я отвёл Верного в уголок.

— Ты чего голубой? — прошептал я с интересом.

— Нет! Ты подумай сам! Родил — и живи дальше — так нет. Этот идиот Липа сохранил материнский инстинкт. Всё у нас не так. Ведь Липа начал размножение! Что, если мы все такие ненормальные будем? Вот другие, знакомый мой, Ляпа, тоже музыковед, родил себе, подрастил слегка, и бросил деду — не таскать же дитя с собой в рейс! Да и молод ещё. А Липа вцепился в эти лианы всеми щупальцами, носится вокруг них… Нет, ты представляешь, я их в горшки высажу, только спать уйду — он уже у них: выкапывает и таскается, весь опутанный, по гостям — хвалится! Как же их можно укоренить? Липа, говорю, лианы должны расти. А он твердит, что они очень живые, поэтому укорениться не могут, но вот на велосипеде научиться наверняка сумеют! А? Не пойму, на чём он тронулся — на велосипедах или на детях, но Липа явно не в себе. Едва уговорил его укоренить бедняжек, но только когда патронташ придумал. Теперь, вот посмотришь, будет сидеть в оранжерее и квохтать. Глаза бы мои его не видели! Я, конечно, семейный врач, но семья — это не только Липа с потомством. Ты не представляешь, как я там извёлся, волнуясь за вас!

Я вдохновил Верного на подвиг: настучал ему на Мяфу с Всученым, которые осваивали передовые технологии: Мяфа солил выращенные лисички, а Всученый гнал «самогон» (аборигенный термин для грязного спирта с запахом тухлых плодов) из запасов киви. Потом они вдвоём занимались дегустацией в химической лаборатории, поочерёдно давя бутылочку и поедая лисичек. Их песенный репертуар оставался неизменным, каждый день деревья гнулись и шумел камыш. Это могло повредить нашим деревянистым потомкам, а уж если Липа услышит, как они поют без его руководства, у него может случиться нервное заболевание: ведь он ещё такой возбудимый после родов! Верный отправился ограничивать, запрещать, останавливать и переориентировать, то есть заниматься своим делом. Зато теперь он не синий.

А я, дождавшись истощения первых эмоций, выждав время, когда одуревшие папаши расползлись по каютам, отправился навестить Липу. Липа радостно бросился в мои объятия. Горшки с лианами стояли под живительным потоком лучей специально устроенного Рубиком искусственного солнышка; патронташ висел на специальном крючке — Верный прав, Липа угнездился.

— Подарёный! — всхлипнул Липа от избытка чувств. — Ты на своего-то посмотри, он тебя заждался!

— Как — своего? — изумился я.

— Ну посмотри, видишь, как он листики складывает? Совсем как ты.

— Я? Листики?

— Нет! Ты — щупальца, а он — листики.

— Ну да… — с сомнением сказал я. — А другие не так складывают?

— Да ты взгляни: этот — Орла, видишь, ствол какой разлапистый, и листья торчком. А этот — мой, сразу растро; лся и теперь тремя головами растёт.

Вообще-то я не видел такой уж большой разницы в лианах, но мой, вроде бы, и посимпатичней, и как-то родней, что ли. Я погладил его рукой. И впрямь, мохнатый и щекочется. Вот! Обвился вокруг руки!

— Не пускает! — объявил Липа. — Чует родную кровь. Ты его полей — отвлечётся, тогда и удерёшь, а то так и будет держать. — Он подал мне сосудик с водой. Ну, полил я. Точно! Развязался и стал пить.

— Ты, Подарёный, его теперь поливать должен, — озабоченным басом сказал Липа. — А то он зачахнет без любви родителя. Трижды в день изволь сюда, на кормление! И мне полегче будет. Я своего кормить буду, а Орёл — своего.

— И как Орёл? Согласен?

— Ну! Он-то горд! Поливать будет, а не то мы с малышом мигом в патронташ — и в рубку!

— Нет, Липа, ты этого не сделаешь?! Полыба удавится.

— Ещё бы. Ему-то не досталось. Идём, сделаем семейную фотографию на память. Какие-то ещё они вырастут?

* * *

Какие вырастут? — Это уже видно. Ну, пополивал я своего всего-то несколько периодов, так он бутоны выбросил!

— Липа! Гляди, бутоны!

— Ой! Подарёный, неужели они выросли? — заверещал Липа. — Вот это да! А я ведь только через неделю бы родил, если бы не растро; лся! А теперь у меня и детишек трое, и отцов сразу два! Ты посмотри, и у этих бутоны: вот, у тебя два, у Орла — два, а у меня — целых три бутончика! Скоро волосатые яйца будем собирать.

Я расстроился.

— Знаешь, Липа, а ведь из яиц птицы киви не выводятся. Это просто плоды. Всученый теперь из таких самогон делает. Ну, ту жидкость, для веселья, помнишь, мы тогда плодов наелись? А в термостатах яйца хранят только для того, чтобы не бродили и не портились.

— Что? Это из ваших яиц птицы киви не выводятся, а мне внуки нужны! Из наших яиц — выведутся! Не дам их в термостат, пусть сами лианы разбираются, плоды у них там, или внуки! А Всученого я теперь и на порог не пущу. Как он смеет наших родственников превращать в самогон?