Фантастика 2008
Шрифт:
Гусар смерил пронзительным взглядом худую фигуру противника, словно снимая мерку для гроба.
— Пистолеты. У меня как раз в седельных сумках завалялась пара добрых французских пистолей.
— Что ж, отлично, господин как-вас-там…
— Ландо. Петр Ландо. Думаю, вам стоит запомнить имя человека, который пустит пулю вам в лоб.
— Вы подлец, сударь, но я уже повторяюсь. Мне кажется, довольно болтовни.
На том и порешили. Гости гурьбой высыпали в зимним сад, секунданты быстро расчистили площадку. Петр Иванович, лучший друг Антона Палыча, проверил пистолеты.
— К
Нервничая, Антон Палыч сжевал кусок промокашки. Красная как кровь луна вынырнула за спиной гусара. «Плохая примета. Хорошо б — для него», — подумал Антон Палыч.
— Сходитесь! — От сорвавшегося голоса корнета с берез слетал снег.
Антон Палыч, видя лишь голубые глаза на меловом лице Ландо, сделал три шага. Пуля скользнула изо рта в дуло, сухо щелкнул курок.
Гусар вскрикнул и осел на снег. У него во лбу плевком застыл кусок промокашки.
— А слыхали ли вы про новую столичную моду, господа? — раскуривая трубку в традиционном пятничном салоне, спросил у присутствующих Антон Палыч. — Многие странные личности стали придумывать себе писателей. Так, некий убивец Раскольников, взяв в соавторы Алексея Карамазова, намыслил историю о господине Достоевском. А сосед наш Чацкий поведал о Грибоедове.
— Это что, — раскидывая карты для виста, хмыкнул Герман. — Вон мне помещик один болтал, что обычный пескарь тоже выкинул подобную штуку. Да и имя писаке такое придумал, хоть за животики держись. Салтыков-Щедрин!
Все произошло, когда Антон Палыч прогуливался возле Аресова Поля. Идущий по другой стороне улицы мастеровой как-то суетливо огляделся по сторонам, а затем выдернул из-за пазухи белый сверток и швырнул его в проезжающую карету. Шуршануло так, что заложило уши.
Антон Палыча сильным толчком отбросило к ограде.
— Анархисты-журналисты! — завопил кто-то, и тут же затрещали полицейские свистки.
— Что же это делается?! — простонал Антон Палыч, качая гудевшей, как колокол, головой.
Посреди брусчатки огромным комком дотлевала карета, переломленная раскаленным заголовком «Вор и казнокрад».
— Газетные, курвы, используют, — пробасил над ухом подбежавший жандарм.
— Что? — переспросил Антон Палыч.
— Бомбы, говорю, газетные. Это, почитай, тиражей в тысячу рванула, — снял фуражку жандарм. — Креста на них нет, на иродах.
В Большом была премьера. Давали концерт для стила с оркестром. Среди публики присутствовали два генерала и один козырной туз.
Антон Палыч, глядя на последнего, подосадовал, что не взял свой картонный цилиндр. Но тут выключили свет, и перфоманс начался.
На сцену вышел дирижер, музыканты перед огромным белым листом ватмана достали перья. Легкий взмах палочки — и в очи зрителей полились божественные ноты музыки.
Ветер рвал крыши с домов и уносил к заливу. Антон Палыч, придерживая шляпу, мелко перекрестился и забежал в переулок. При взгляде на разгул стихии невольно вспоминались предостережения батюшки:
«Спасется лишь тот, кто верует и отринет Объем при жизни. И обретет он царство небесное. Покайтесь, грешники, дабы миновало вас плоскодушие и плоскосердие. Ибо зрю я — последние дни наступают. Предпечатные».Мимо, грустно мыча, пролетела корова.
— Ох, ох, что делается, — запричитал Антон Палыч. — Господи, спаси и помилуй.
А в предвечернем небе уже опускался пресс печатного станка.
Эльдар Сафин, Татьяна Кигим
МИР ДОЛЖЕН КРУТИТЬСЯ
…неужели знатоки канонического права стали
бы изобретать меры против них [колдуний], будь
они ненастоящие?
Отдых — это святое, правильное занятие. Вот любой скажет, и вы сразу поверите, потому что как же иначе? А если это скажет монах-доминиканец, то будет даже еще святее и правильнее.
Когда город открылся перед Игнатием, путешественник осторожно почесал брюхо, задумался и почесал еще раз.
Мысль отдохнуть где-нибудь вдали от монастырской суеты казалась очень привлекательной. Поболтать с простыми людьми, вдосталь напиться вина, повалять вдовушек по сеновалам.
Побродить по пыльным дорогам, поторговаться на рынке не ради покупки, а ради самого процесса.
Перед монахом открылся городок — простой, симпатичный, такой теплый, хороший, добрый.
А потом пошел дождь.
И вот дождь был совсем не добрый.
Потому что с неба вместе с нормальной водой, которая хоть и не заменит вина, но есть суть жизни, падала дохлая рыба.
И она уже изрядно пованивала.
Меня зовут Клавдиус…
— Да плевать мне, клянусь щепкой Креста Господня, как тебя зовут! — Игнатий ворвался в мельницу, на ходу сдергивая с себя рясу. — Ужасная погода! Часто у вас такое?
Мельник ошарашенно смотрел, как монах, разоблачившись, скачет вокруг жерновов.
— Ну, вообще обычно все не так плохо… — промямлил хозяин. — У вас в предках, случайно, не было элефантусов? Кстати, если хотите просушить рясу, то лучше повесить повыше, а то потом колом встанет — от мучной пыли.
Игнатий наконец выбрал место, куда пристроить свою одежду, и, освободившись от нее, взглянул на мельника.
— А не подскажете ли, любезнейший, что за штуковина торчит у вас из крыши?
— Э-э-э… — затруднился с ответом мельник.
— Это, случаем, не обзорная труба, с помощью которой можно рассматривать, как переодеваются почтенные матроны и невинные девушки в другом конце города?
— Нет! — замотал головой мельник. — С помощью этой трубы я смотрю на звезды!
Монах сочувственно покивал головой:
— Да, любезнейший, годы берут свое… Вот я гляжу на вас и понимаю: еще лет десять, ну, двадцать, и я тоже предпочту смотреть на звезды!
Мельник потрясенно уставился на незваного гостя — Игнатий явно был старше его — нате самые десять, если не двадцать лет.