"Фантастика 2023-122". Компиляция. Книги 1-26

— Как это, на расстрел?

— А просто, — пояснил я. — Ставили меня в чистом поле, а кентавры становились кругом и расстреливали из луков. Так вот, по две дюжины стрел каждый изводил.

— Вот ведь, гады какие! — возмутился Гилас. — Небось, всего стрелами истыкали? Бедненький.

Мне стало неловко. Меня и так на «Арго» теперь все жалеют, а Ясон стесняется в глаза посмотреть. Как же, послал товарища на верную гибель и чудо, что он живой вернулся. Перво-наперво, все пытались меня накормить и, едва ли не каждого из парней была припасена какая-нибудь вкусняшка — кусок жареной баранины, рыба, запечённая в глине, горсть лесных орехов. Но всех перещеголяла Аталанта, притащившая мне миску спохлебкой, умудрившись сохранить ее теплой. И что тут делать? Пришлось все съесть, несмотря на то, что на рассвете завтрак был сытным. Но если меня еще и Гилас начнет жалеть, то точно, сам выброшусь за борт.

Спереди донесся хохот Геракла. Раньше бы я сказал, что наш полубог ржет, как кентавр, теперь не скажу. Не слышал я за три дня ни хохота, ни ржания. Стало быть, ржет, как Геракл.

— Саймон, хватит парню башку дурить, а у него она и так дурная, — обернулся ко мне Геракл. — Он же поверит, а потом начнет всем рассказывать, как аргонавтов расстреливали, а народ станет слушать и думать — как такое возможно? Не то кентавры такие дураки, не то аргонавты врут.

— Геракл, а чего ты все время смеешься-то надо мной? — обиделся юнец. — Ты бы лучше Саймона пожалел, его целых три дня подряд убивали. А как ты воскресал-то?

Геракл, издав утробное рычание, обернулся в сторону Гиласа:

— Слушай, ну ты же царский сын, а тебя из лука стрелять учили?

— Конечно! — вскинулся Гилас. — Я в шишку сосновую попадал с тридцати шагов.

Для меня попасть в шишку с тридцати шагов — это верх стрелкового мастерства, но наш старший товарищ так не считал и отозвался на похвальбу презрительным «Кхе», потом спросил:

— Но ты же не только сам должен уметь стрелять, но и лучников расставлять, так?

— Не, чего мне их расставлять? Да у нас и лучников-то не было, кроме меня с отцом.

Геракл обреченно вздохнул.

— Гилас, что случится, если лучники вокруг встанут, да в одну цель примутся палить?

Юнец задумался, собрав лоб в морщинки, а потом сказал:

— Если все сразу выстрелят, то не только Саймона, но и друг друга перестреляют.

— Ну, наконец-то понял, — выдохнул Геракл.

— Саймон, ты опять надо мной смеешься? — набычился парень.

— Да я не смеюсь, — примирительно сказал я. — Просто, ты пристал, как банный лист к заднице, вот я тебе и сказал, что в башку взбрело.

— А что такое банный лист?

— А это такой лист, что к задницам пристает, понял?

— Не понял, — угрюмо сказал Гилас, наконец-таки обидевшись.

Нужно было сказать про репей, вцепившийся в хвост, так сразу бы понял, зато минут десять тишины нам обеспечено. Ну, команды капитана не в счет.

— Р-аз, кхе-кхе… — пустил-таки петуха Ясон, сорвав голос.

И как это Орфей умудряется петь целый день, подчиняя нас единому ритму? Видимо, это у него профессиональное. Не зря же считается великим певцом. А грести мы и в тишине сможем, не сбиваясь с темпа, наловчились.

Я рано радовался тишине. Гилас продержался не десять минут, а пять, а потом снова принялся болтать.

— Скучно мне с тобой, Саймон, — грустно сказал Гилас. — У кентавров был, но ни с кем не подрался, никого не убил. Вот, то ли дело Амфитрид — пошел на охоту, а по дороге кучу кентавров перебил. Аэды песни про такое слагают. Я тоже сложил.

Мы с Гераклом отмалчивались, продолжая грести. А зря. Парень, решив, что сейчас его хотят послушать, бросил весло и, вскочив на скамью, принялся гнусаво декламировать:

— Жил на горе Эриманф, посвященный самой Артемиде, жуткий кабан, обладавший чудовищной силой. Страх на селян тот кабан наводил и посевы опустошал он, но крепкорукий Геракл, смело отправился в бой, захватив лишь дубину. Встретил Геракл по дороге кентавра, рекомого Фолом, в гости зайти поспешил, ну а тот, чтоб порадовать друга, тотчас овцу молодую закланию предал и раскупорил пифос, хранившийся в дальней пещере, полный вина молодого. Только улечься успели друзья перед винным сосудом, сразу же к Фолу сбежались другие кентавры, принявшись укорять, что не делится он с ними соком перебродившим, что неприлично с соседями не поделиться. Были кентавры свирепы и стали метать они острые ветки деревьев, камни громадные, что высотою с целую гору… спрятался Фол, позабыв о законах гостеприимства, но рассердился герой и убил всех кентавров…

— Да когда же ты онемеешь! — зарычал Геракл, оставляя весло.

Я не успел и сообразить, что случилось, а Гилас взвился вверх, словно один из Бореадов, только без крыльев. Правда, летел он недолго и недалеко.

— Суши весла! — раздалась команда Ясона, обретшего голос. — Человек за бортом!

Судно не встало, а продолжало медленно плыть по течению. Надеюсь, Гилас отстанет? Надо было его кентаврам отдать, вместо меня, да там и забыть.

— Может, не стоило спасать? — вздохнул Геракл, наблюдая, как в сторону Гиласа полетела веревка.

— Поздно, — вздохнул и я, глядя, как юнец судорожно вцепился в конец, а его уже тянут на борт и мечтательно произнес. — Если бы засранца веслом по башке огреть, было бы надежнее.

Мы с Гераклом грустно переглянулись, пожали друг другу руки и еще раз вздохнули. Думаю, полубог уже проклял себя за то, что взял юнца на корабль. С другой стороны — это наказание за убийство отца Гиласа.

Мокрого Гиласа, потерявшего в морской пучине шляпу, притащила воительница. Небрежно уронив парня около скамьи, сказала мне с укоризной:

— Саймон, уж тебя-то я считала выдержанным человеком, не то, что другие, вроде Геракла с Тесеем. — Ухватив юнца за хитон, поставила его на ноги. Сорвав с меня шляпу, нахлобучила ее на голову парня.

Я едва не задохнулся от возмущения. Она что, считает, что это я одним махом выкинул болтуна за борт? Так у меня бы сил не хватило. Или хватило? Надо попробовать.

— Аталанта, верни Саймону шляпу, это не он, — пророкотал Геракл. Сняв собственный головной убор, протянул воительнице. — Надень на парня.

Девушка поменяла шляпы, пристукнула меня кулачком по макушке (за что это? и кулачок жесткий!) и вернулась на свою скамью, где грустный Орфей терзал кифару. А мы снова навалились на весла, судно тронулось в путь.

Гилас пытался одновременно грести и удерживать на голове шляпу, спадавшую на глаза. На этот раз он молчал минут двадцать, потом не выдержал:

— Я же не для себя старался, а для тебя. Целую поэму сложил. Если плохая, скажи, чего сразу в море кидать? Может, я рапсодом хочу стать?