"Фантастика 2023-127" Компиляция. Книги 1-18
Шрифт:
Разбившись на группы доверительного, неформального общения, присутствующие оживленно обменивались мнениями, благо интересных собеседников хватало, а задачи предстояло решать грандиозные.
– Нет, война не закончилась, господа, – задумчиво скручивая в трубочку свой доклад, вполголоса говорил полковник Ипатьев, обращаясь к собеседникам. – Она просто переместилась в учебные аудитории, лаборатории и цеха. Наши преподаватели, профессоры и доценты, сами того не желая, уже вчера оказались на передовой. Поэтому весьма актуальным считаю вопрос, почему западные университеты, например германские, и в мирной жизни являются очагами национального духа, в то время как в воюющей России с кафедр императорских
– Потому что, дорогой вы наш полковник, – глядя в глаза инженеру-химику, отвечал недавно прибывший с Дальнего Востока барон Врангель, – если роль идеологии в обществе становится чрезмерно высока, то она приобретает собственную волю и уже может диктовать решения, правильные в ее рамках, но очевидно гибельные в реальности. И реальность в таком случае просто приходится игнорировать.
– И какая же идеология главенствует в наших университетах? – удивленно вздернул брови стоящий рядом с Ипатьевым Менделеев.
– Нигилизм, отрицание всего существующего порядка в целом и каждого его элемента в отдельности. Нашим профессорам как бальзам на сердце последняя работа Льва Николаевича о пользе еретиков для развития цивилизации. Они купаются в собственной фронде, вслед за социалистами призывая к разрушению всего окружающего их пространства. Надеются, покрасовавшись на митингах, призвав к необходимости разрушения «всего мира насилия до основания», вернуться в свой уютный мирок, где лакей примет трость и шляпу, а услужливая горничная плеснет горячего чая. А ничего этого уже не будет. Будут руины с отчаявшимися людьми, убивающими друг друга за кусок хлеба.
– Откуда такая фантасмагория? – язвительно задал вопрос лысый очкарик с шикарной архиерейской бородой и неожиданно армейской выправкой.
Остатки волос, небрежно зачесанные назад, свисали гроздьями на воротник черного сюртука, обсыпанного перхотью. Весь вид его был вызывающе неопрятным и отталкивающим, но живые, проницательные, двигающиеся в унисон с мимикой глаза завораживали, притягивали к себе и заставляли абстрагироваться от всего остального. К старику было приковано повышенное внимание, присутствующие то и дело косились на него. То там, то здесь по залу проносились шепотки. «Неужто это тот самый Кропоткин?» – «Да-да, не сомневайтесь, собственной персоной. Прибыл-с под личные гарантии безопасности…»
– Проводя командно-штабные игры под руководством Главкома, – в тон вопрошавшему ответил Врангель, – Главное политическое управление целый год перебирало различные сценарии социальной революции в России: с приходом к власти левых сил, со свержением левых правыми… И всегда, как проклятие, перевороты сопровождаются параличом органов власти, разложением армии и полиции, а далее неминуемо следует девятый вал анархии, смертей, нищеты, низведение экономики до натурального хозяйства… Вы не представляете, господа, как страшно выглядит современный зимний город без электричества и отопления, с улицами, отданными на откуп мародерам. – Врангель закрыл глаза, переживая заново сюжеты из последних штабных учений. – Страшный суд, да-с… И знаете, самое удивительное, что любые перевороты одинаково выгодны нашим заклятым друзьям на Западе…
– То есть социальные революции России противопоказаны? – не успокаивался настырный оппонент.
– Только те, что декларируют необходимость уничтожения государства, князь, – слегка склонил голову Ипатьев.
– Ах, оставьте титулы, полковник, вы же знаете мои убеждения. – Кропоткин мотнул растительностью на лице, как конь гривой, и вернулся к теме разговора: –
Любая социальная революция – это становление нового через отрицание старого, через его уничтожение. Но мне интересна точка зрения барона. Скажите, юноша, вы что, несмотря на молодость, не признаете развитие страны через революционные преобразования?– Главная ошибка, допущенная современными левыми теоретиками, с моей точки зрения, заключается в том, что понятие «изжить» заменено понятием «уничтожить», – терпеливо пояснил Врангель. – Вы решили, что достаточно уничтожить под корень капиталистические отношения в обществе, и сразу победят коммунистические, что, кстати, противоречит той же теории Маркса, требующей, чтобы старые отношения себя изжили. Новое общество будет жизнеспособным, если победит в честной конкурентной борьбе. Но для этого нужно увидеть в старом не врага, а соперника. С врагом не соревнуются, с ним можно только воевать не на жизнь, а на смерть.
– Я не специалист по общественным наукам, и цели моей последней работы были несколько иные, – вставил свое слово Менделеев, с любопытством наблюдающий дискуссию, – но точно знаю, что не бывает истины в последней инстанции. Задача ученых – находить и исправлять ошибки ранее открытых законов, развивать теорию дальше, как это делают физики, математики, химики и представители других наук. Если ученый только цитирует классиков, считая их непорочными, то он не ученый, а попугай. К сожалению, количество повторяющих птиц в общественных науках растет с каждым днем, а в будущем рискует стать доминирующим.
– Я совсем не апологет Маркса, но вы, мне кажется, возводите на него напраслину, – нахохлился анархист. – Можете прямо сейчас назвать мне хоть одну ошибку левых теоретиков, чтобы подтвердить вами сказанное?
– Я специально не занимался этими вопросами, но извольте. Возьмем, к примеру, теорию смены общественных формаций как результат классовой борьбы между антагонистическими классами. Эта красивая теория не имеет ничего общего с реальностью, и я рискну утверждать, что не существует ни одного подтверждающего ее факта.
– Интересно, интересно… Так чего, по-вашему, нет: классов, классовой борьбы или смены общественных формаций?
– Нет смены общественных формаций из-за классовой борьбы.
– Как, по-вашему, они тогда меняются?
– Как угодно, только не из-за классовой борьбы. Переход от рабовладельческого строя к феодальному, который якобы наступил вследствие борьбы рабов, порчи ими хозяйского инвентаря и прочих партизанских действий, это же просто ложь. Вся политическая борьба в Риме – это столкновение интересов абсолютно свободных римских граждан: плебеев и патрициев, крестьян и латифундистов, то есть собственников средств производства и… тоже собственников, но более крупных и зажиточных. Рабы, кстати, тоже владели средствами производства, так называемыми пекулиями, поэтому к абсолютно неимущим их отнести нельзя даже с очень большой долей фантазии.
Но самое удивительное произошло после перехода к якобы более прогрессивному феодальному строю. Развалины античных городов наглядно демонстрируют, что наступившее в Европе «темное время» после разгрома Римской империи, было по своей сути деградацией рабовладельческого строя. Любой специалист сельского хозяйства скажет вам, что производительность римской латифундии в разы превышала производительность феода. А права раба в Римской империи, охраняемые законом, просто грешно сравнивать с правами холопа. По эдикту императора Клавдия, раб, о котором хозяин прекращал заботиться, становился свободным. Адриан запретил самосуд, к смерти раба могла приговорить только официальная судебная инстанция. Пий повелел принудительно выкупать рабов у хозяев, заподозренных в жестоком обращении с ними.