"Фантастика 2023-176". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Некрос оглядел гладь воды. Закругленный форштевень на носу корабля не рассекал, но будто бы проламывал ее, пробивал дорогу для узкого корпуса «Шнявы». Отойдя от капитана, чар привалился боком к ограждению и задал вопрос:
— Что за наименование у вашего корабля? Никогда не слыхал подобного слова.
— Наименование! Наименование! — вскричал Ван Дер Дикин. — Именно этим словом была, как вы выразились, поименована моя супруга, дорогая моя... — он смолк, прикрыв блистающий огнем глаз и таращась на чара костяным бельмом. Положил руку — заскорузлую, сплошь покрытую коркой мозолей, буграми и впадинами, — на свой лоб, словно в приступе глубокой задумчивости, и добавил: — А ведь сколько годов минуло с тех пор... я уже не помню ее лица, всего ее облика, роста ее, цвета волос, да и кто она была, эта женщина? И уже давно
Раскаты его голоса еще перекатывались между мачтами, отражаясь от палубных надстроек, шевелили полоски жирного красного мха, покачивали лохматые канаты — хотя сам капитан давно смолк. Он застыл, не открывая зрячего правого глаза, немного откинувшись назад и касаясь ладонью лба.
Некрос уже несколько дней отмечал притупление своих чувств: ни удивление, ни страх больше не посещали его. Разум, а вслед за ним и все тело словно бы напиталось сырым предрассветным туманом, который скрадывал ощущения и мысли, наполнял сознание пеленой отчуждения. Единственное, что жило в чаре, — трепещущий комок сердца, которое днем и ночью билось часто и зло. Незримая нить, соединяющая Чермора с Миром, была прикреплена будто острым крючком, глубоко вживленным в плоть, и стоило нити натянуться, как сердце начинало болеть чистой, ясной болью.
Потому личность капитана, его странное лицо и странные манеры — все это не вызвало удивления, чар оставался холодным наблюдателем.
— Нам необходимо плыть как можно быстрее, — заявил он.
Ван Дер Дикин встрепенулся, отнял ладонь от лба. Глаз его, распахнувшись, блеснул огнем.
— До сей поры, любезный, вы не соблаговолили до сей поры поведать мне: куда мы держим путь?
Нить точно указывала дорогу, и Некрос ответил, поведя рукой:
— На запад.
— Запад! — вскричал Булинь, разворачиваясь и стуча деревянным башмаком по доскам. — Запад, закат Аквадора: вечный океан, ветрила в золоте умирающего света, только Воды вокруг, Пречистые Воды. Восток позади — там лишь Твердь, где прошло детство, где неразумным мальчишкой запускал я кораблики в зябких лужах... Что она, что есть Твердь, как не скопище грязи, жирный блин испражнений зверей и людей, птичьего помета, перегноя, разложившейся, сожранной червями плоти, пронизанный корнями, скрепленный ими? Робы, Брита... Ну, а если Зелур? — так пусть же он будет как забытый лужок из грязи и дерьма, и мальчишка...
Некрос принюхался, ощутив крепкий дух, который, наконец, добрался до его ноздрей от раскрытого капитанского рта. Булинь был пьян, вот чем объяснялись эти преувеличенно-патетичные жесты и нелепые слова. И все равно происходящее вызывало у чара подозрение, постепенно крепнувшее. Поведение тюремщиков, встреченный недавно матрос — любопытно, как выглядят остальные? — дикий вид всего корабля... Вокруг происходило нечто, в сути чего обязательно следовало разобраться, потому что оно наверняка было связано с Чермором, скорее всего — направлено против него.
Ван Дер Дикин откинул полу грязного камзола и извлек устрашающих размеров, шириной в две ладони, круглый компас: колпак из мутного хрусталя, золотой ободок, золотая же цепь, повисшая дугой от пояса капитана к кольцу на ободке, черный бархат под колпаком, а на бархате — стрелка толщиной в мизинец и со сломанным концом. Булинь вновь поворотился спиной к чару, положив инструмент на ладони, вытянул перед собой руки, долго смотрел и, наконец, объявил:
— Идем в нужном направлении.
Спрятав компас, он пробормотал: «Но надо бы побыстрее...», встал лицом к палубе и, выпучив зрячий глаз, проорал:
— Рустер! Калва! Чикс! Фиша! Миндель! Гордени и Штак! Эзельгофт, разрази меня в зад!
Раздался топот пяток, и Некрос поглядел вниз. Вдоль стены носовой постройки, где стояли они с капитаном, рядком бежала семерка кривоногих невысоких матросов, все босые
и полуголые, лишь в парусиновых штанах, все — обладатели нечесаных морковных волос. Позади них шествовал пожилой человечек, облаченный, помимо штанов, еще и в камзол. Этот последний имел клочковатую грязно-красную бороду.— Бизань на шняв-мачте! — зарокотал Ван Дер Дикин.
Никто не поднял головы, но бородач, услыхав донесшийся сверху зычный голос, вздрогнул и на мгновение приостановился. Затем негромко повторил приказ, причем Некросу почудилось, что в голосе его присутствуют едва различимые насмешливые, даже язвительные интонации. Семерка матросов, громко топоча по палубе, устремилась вперед и быстро исчезла за мачтами. Капитан пояснил Некросу:
— Эзельгофт, мой наипервейший помощник.
Чар, кивнув, поставил ногу на верхнюю перекладину лестницы, но Булинь еще не закончил:
— Некоторые проходимцы имеют наглость именовать мое изобретение, мою третью мачту, наглость именовать ее всего лишь наклонной стеньгой, но я всегда собственнолично отвечаю на это, отвечаю им: сие есть шняв-мачта — и никак иначе!
Капитан говорил, а Некрос спускался по лестнице — медленно, потому что она вдруг стала казаться ему предметом, находящимся отдельно от остального, от строения и палубы, от всего корабля: некая самостоятельная сущность, висящая в воздухе без видимой опоры. И еще она мелко дрожала — хотя когда Чермор прикасался к ней, перехватывая руками, никакой дрожи, никакого движения пальцы его не ощущали. А Булинь говорил, говорил... Когда чар, спрыгнув на палубу, пошел прочь, задевая каблуками полоски мха, рокочущий голос все звучал и звучал посади.
Они сидели у фальшборта, с подветренной стороны. Гарбуш, подтянув колени, упирался в них подбородком и задумчиво смотрел в палубу. Дикси правую ногу согнул, а левую, костяную, вытянул перед собой. От колена и ниже она напоминала полено, обмазанное засохшей, темной, потрескавшейся глиной.
Снег прекратился, стало немного теплее. По палубе бесцельно слонялись несколько славных карл. Нос ковчега Гарбуш не видел, но знал, что Владыка стоит там, глядя вперед.
— Я люблю везде лазать, — негромко рассказывал Дикси. — Исследовать всякие места таинственные, изучать. В нашем квартале, в Форе, — там тоже разные такие были лазы заброшенные, а если ниже спуститься, так и пещерки всякие. В одной я, представляешь, скелет даже видел, прикованный. Можно было бы и еще дальше спуститься, ниже, в смысле. Если б не нога... — малец наклонился и постучал пальцем по твердой корке.
Гарбуш слушал его — и думал о своем. Любопытно: малец не изменился. Все, что они пережили в Остроге-На-Костях и после, пробираясь к большой мастерской, смерть Кепера в страшной кузнице, ожог, который так и не сошел со лба Дикси, — все это не оставило следа в его душе. И ведь нельзя сказать, что он бесчувственный чурбан, лишенный сострадания. Нет, просто легко относится к происходящему, беззаботность помогает ему: после всего произошедшего Дикси лишь встряхнулся, как собака, выбравшаяся из воды, и побежал по жизни дальше, с легкостью неся бремя костяной ноги — пусть даже он и жаловался, что она стала ныть после ранения.
— Я весь этот путь, который мы сейчас пролетаем, лучше бы под землей прошел, — продолжал карла. — Нет, летать — оно тоже любопытственно, но это вначале, а теперь вот скучно становится. Погляди вокруг — ну что интересного? Там океан, там небо... и все. Не на что смотреть.
А вот Гарбуш теперь совсем другой, и это его печалило. Он и раньше беспечностью не отличался, а говорливым и подвижным становился, лишь когда с мастером Бьёриком выдумывал и строил очередную «штуку», в прочее же время больше молчал и думал. Теперь всякая живость окончательно оставила его. Кепер... Это Гарбуш виноват в том, что он остался лежать в кузнице с размозженной головой. Ипи... Это именно из-за Гарбуша ее похитили, перерезав всю семью. И, главное, чем дальше, тем все больше летящие на малом ковчеге юные карлы признавали его за старшего, за командира, бегая к нему с вопросами по поводу и без. Несмотря на возраст, он становился тем, кого в племени традиционно называли «мудрым мастером», — но Гарбуш не хотел этого! Ему не нравилось управлять карлами, он любил придумывать и строить, а не говорить другим, что им делать.