"Фантастика 2023-94". Компиляция. Книги 1-16
Шрифт:
— Второе, третье отделения, за мной!
Подоспели другие офицеры-александровцы, Яковлев, Чернявин, даже штабс-капитан Мечников, отделенный начальник у младшего возраста; холодный ноябрьский ветер хлестнул по щекам внезапным порывом, принёс первые клочья дыма — впереди уже что-то горело.
Заговорил пулемёт Всеволода, Воротников короткими жалящими очередями сбивал самых дерзких «братишек», чёрные бушлаты начали падать.
Полсотни кадет, два десятка юнкеров — павлонов и николаевцев, и Две Мишени, пригибаясь, повёл их в обход, заходя влево, к пакгаузам, к Орловской площади и дальше — успеть! Опередить!
Кадет Маслов — некогда щуплый, хилый, слабосильный, что плакал в первый год,
Поваливших в сторону от рельсового пути матросов встретил плотный огонь «фёдоровок». Самых прытких накрыло гранатами. Порыв чёрных бушлатов захлебнулся, они сами залегли, но кадеты уже обтекали их с фланга, и короткие очереди автоматов [110] находили цель.
110
Именно так в нашей реальности стали называть автоматические винтовки Федорова, поступившие на Румынский фронт Первой мировой войны.
Две Мишени не собирался доводить дело до рукопашной.
Бронепоезд поддал жару, однако балтийцев прибыло слишком много, и они не жалели себя.
— Атас, братва! — зычно заорал один, плечистый, усатый, явно первый силач корабля. Винтовку он держал словно лёгкую тросточку.
Чёрные бушлаты встали, качнулись вперёд тёмной волной, кто-то падал, но они сейчас не жалели ни себя, ни других. Замирали погибшие, корчились раненые, кто-то выл, кто-то орал, блеснули штыки.
Тот самые усач-здоровяк счастливо проскользнул меж пулями, плечом легко, словно пушинку, откинул в сторону Маслова, другой матрос, набегая, замахнулся штыком — Две Мишени выстрелил, почти не целясь, балтиец с проклятьем упал набок, слепо ткнув куда-то острием штыка, но усач оказался рядом, ловко нырнул в сторону, пуля Аристова пропала даром, но тут голова усатого вдруг резко мотнулась в сторону, брызнуло алое, и громадное сильное тело опрокинулось, жизнь из него исчезла в одно мгновение.
Чуть в стороне возник Бобровский с «фёдоровкой», опустил оружие, быстро кивнул полковнику; мол, не стоит благодарности.
А больше времени для слов или даже взглядов не было, потому что волна балтийцев докатилась до них, и кадеты подались назад, отстреливаясь, и избегая рукопашной.
Две Мишени расстрелял все патроны в маузере, взялся за браунинг. Стрелял чётко, хладнокровно, аккуратно, изгнав все мысли, что против него — такие же русские, православные, крещёный люд, просто поверившие сладким сказкам, что достаточно убить всех плохих и у этих же плохих, включая тех, кого не убили, всё отобрать.
Он вообще думал только об одном — как победить. Это очень трудно, думать как победить, когда всё существо твоё, вся тварность Господня, вместилище бессмертной души, вопияет, что думать можно лишь о том, как выжить.
Его линия подалась назад, не давай чёрным бушлатам прорвать себя, смять и разметать. Несколько вагонов балтийского эшелона горели, порыв матросов иссякал, слишком много тел оставалось на земле. Обе линии остановились, вжались в стены, оседлали крыши, окна ощетинились стволами. Добровольцы охватили правый фланг балтийцев, но замкнуть кольцо сил не хватило.
Однако и сделанного хватило, чтобы взять прорвавшихся в огневой мешок. Очередной шрапнельный снаряд с бронепоезда лопнул над залегшими моряками, и те подались назад.
— Лежать! Лежать! — срывал голос Две Мишени, пытаясь удержать добровольцев от безрассудной
атаки. Юнкера и кадеты, знавшие дисциплину, выполнили приказ, другие, гражданские, увы, вскочили — и их срезали ответные выстрелы.К освещаемой пожарами станции из города начали подтягиваться разрозненные группки добровольцев, работала артиллерия бронепоездов, и только теперь Аристову удалось собрать кулак александровцев — его первая рота, лучшая рота, тщательно сберегаемая и в то же время — бросаемая в самые горячие места.
Яковлев остался с подоспевшими — городовые, иные полицейские чины, даже пожарные и дворники, вместе с гвардейцами и армейцами, раньше ушедшие за Двину в центр Витебска.
…Они пробирались огородами, окраинными улочками города, где он уже сделался почти неотличимым от любого села: низенькие домишки, плетни, осенние лужи, скотина в амбарах, журавли над колодцами, редкие тусклые огоньки в окнах, и ни одной живой души.
Здесь, в полосе меж пустовавшими артиллерийскими казармами и железной дорогой, упираясь в Свято-Михайловское кладбище при одноименной церкви, жил совсем нищий народ. Даже улицы тут не было — официальная, Старо-монастырская, проходила далеко в стороне, а лишь вытоптанная полоса земли.
Здесь, непарадной изнанкой Витебска, прошли кадеты-александровцы, выбираясь на пропахщие смазкой и креозотом рельсы за спиной бойцов балтийского эшелона.
Две Мишени почти бежал вдоль редкой цепи своих мальчишек. С каждым он был семь лет, каждый был сейчас сыном или младшим братном.
— Рота, за мной; по отделениям, перебежками — пошли!
Команда совсем не по уставу, но именно к таким они и привыкли и такие исполнялись лучше всего.
Пошли. На зарево разгорающегося над пристанционными путями пожара, туда, где бухали пушки и раскатывалась пулемётная дробь.
Нет, никаких героических атак, никаких штыковых. «Штыковая — последнее прибежище дурного командира»: он, Две Мишени, так учил своих мальчишек, особенно после того, как на вооружении появились «фёдоровки» — не без его, полковника Аристова, содействия.
Только меткая стрельба. Жалеть надлежит людей, а не патроны.
И они начали стрелять сами, без команды, его первая рота, без колебаний поражая в спины людей в чёрных бушлатах, с которыми они — сложись обстоятельства чуть иначе — вместе, плечом к плечу били бы германцев, или же любого иного неприятеля.
А сейчас их стволы изрыгнули смерть, и балтийцы наконец сломались.
Не все, но многие дрогнули, бросились наутёк, и тот «полундра!» звучало совсем не как клич победы.
Однако побежали не все. Многие так и оставались, сбивались спина к спине, отстреливались из-за углов, из узких пакгаузных окон; кадеты, недолго думая, забрасывали туда ручные гранаты.
В плен никто не сдавался.
Стрельба стихла уже заполночь. Станция осталась за добровольцами, которые сейчас тушили пожары, растаскивали покореженные остовы вагонов да собирали раненых с мёртвыми.
И своих, и чужих.
Тела сносили к Свято-Николаевской церкви на Никольской улице и церкви Св. Богородицы на Поперечно-Петровской. Раненых везли в городскую больницу, за кольцом трамвая на Смоленском рынке, задействовали даже трамвай.
Несколько офицеров с погонами гвардейских полков поприветствовали Аристова, остановились.
— Примите наши благодарности, господин полковник. Если б не ваши кадеты…
— Государя едва удержали в губернаторском доме, — добавил другой, с наскоро перевязанным лбом. — И он, и цесаревич, и великий князь Михаил — все рвались в бой. Пришлось двери мебелью заваливать! Князь Оболенский, командир преображенцев, оружие достал и поклялся, что застрелится прямо на пороге, если государь-таки решит под пули лезть.