"Фантастика 2024-119".Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
– Точно подметил! – засмеялся Олаф. – Мне приходилось видеть похороны и повеселее. Но я знаю, почему Вилли среди нас. Признавайся, наслушался сладких речей доктора Гёббельса? Думал, будешь героем, а оказалось, что здесь сплошная скука, а иногда тебя болтает в трубе, как свалившуюся в бутылку мышь? Да-да, видел себя морским волком, а как только ступил на лодку, – вспомни, что тебе командир сказал?
– «Не делай из себя героя, а просто делай своё дело», – потупился Шпрингер.
– Мне он сказал то же самое, – похлопал его по спине Олаф. – А сейчас так и вовсе забрось эти бредни. Забудь о торжественных встречах, о медсёстрах в белых халатах, швыряющих на мостик букеты цветов, забудь о наградах. Ничего этого впредь не будет. Мы везде изгои. Отщепенцы, которым нет места на
– Мы как летучие голландцы, – внезапно заулыбался Вилли. – Как пираты, наводящие на всех ужас! Корсары морей! А командир наш – это капитан Чёрная Борода!
– Тьфу ты! – сплюнул Сигард. – Олаф, оставь его, он и вправду дурак.
– А я хорошо помню свой первый поход, – не упустил возможность предаться воспоминаниям Олаф. – На сто шестьдесят второй мы называли гальюн седьмым торпедным аппаратом. И скажу я вам, что с первыми шестью управляться было куда проще. Сейчас у нас просто послушный служака, по сравнению с тем бодливым козлом. Ох и норов был у гальюна! Сколько ни учили меня старожилы крутить клапана и включать помпу, никогда не получалось сходить безнаказанно. Он обязательно давал мне сдачи ударом по пяткам. Я тогда тоже считал себя самым умным, и решил, что причина в несмазанных механизмах. В тот день я чуть не утопил лодку.
Олаф умолк, зевнул, почесал живот, с безразличным видом поднял койку и принялся сосредоточенно рыться в вещевом мешке.
– Ах ты козёл! – опешил Вайс. – Издеваться вздумал? Дальше-то чего было?
– Дальше? О чём ты? – наигранно поднял глаза Олаф и, увидев обращённые к нему любопытные лица, выждал, но затем сломался и продолжил с довольным видом. – Дальше, Сигард, я засучил рукава и взялся за дело. Но этот клубок труб так мне врезал струёй, что я вышиб собою дверь. До ушей залитый содержимым «седьмого торпедного аппарата», я метался по проходу и орал: «Лодку затопляет!» Как тут не заорёшь, если вода из труб действительно хлестала, как из пожарного брандспойта.
В кубрике грохнул взрыв хохота. Один лишь Шпрингер смотрел с непонимающим видом и вдруг тоскливо спросил:
– Мы больше никогда не увидим Германию?
– Да кто же его знает? – тут же смолк Вайс. – Вилли, будет легче, если ты смиришься, что это уже навсегда.
– Если бы я знал, что так обернётся, я бы обязательно погасил свой долг в матросской лавке.
– Долги, долги… – вздохнул Олаф. – Как-то раз…
– А в морду? – спросил старшина.
– Молчу, молчу. Тебя, Сигард, не поймёшь – то ты спрашиваешь, что было дальше, а то «Заткнись».
– Вот и открывай рот, когда попросят.
Над головами раздалось знакомое пощёлкивание динамика. Сначала прозвучал скрипучий смех, потом изменённый до неузнаваемости голос обер-лейтенанта Бауэра. Но, несмотря на свист микрофона, отчётливо было слышно, что первый помощник не скрывает своего прекрасного настроения.
– Парни! – начал он многообещающе. – Есть весёленькая работёнка! Мне нужно пять человек для визита вежливости на маяк, пока ещё темно. Фраки не обязательны. Там нам не будут рады, даже надень мы вечерние смокинги. Желающих жду в центральном посту. Сейчас всплываем, спускаем плот и плывём к маяку. Кто ещё не понимает, о чём я говорю, тем объясняю, что сейчас мы болтаемся у шотландского острова Мингулуэй. Местечко унылое, скажу я вам, одни скалы да мох, но на острове стоит действующий маяк. Весь день мы за ним наблюдали в перископ и обнаружили то, что для нас сейчас важнее всего – продовольственный склад. Слишком большой склад для одного смотрителя. Так что, если кто хочет проветриться, поторопитесь! Веселье я вам обещаю!
Вайс посмотрел в потолок, скорчив кислую мину.
– Обер в своём репертуаре. Не офицер, а базарный зазывала.
– А я пойду, – поднялся Клим.
– Сядь, – отмахнулся старшина, – не теряешь надежду удрать?
– Хочу подышать свежим воздухом и почувствовать под ногами твёрдую землю. Я, кажется, механик? Или всё-таки пленник?
– С обером тебе нельзя. Бауэр тебя не трогает только потому, что не он командир. Да и вождь тобой доволен. А на берегу никто не помешает ему разрядить обойму тебе в спину, заявив, что поймал,
когда ты хотел сбежать. Это будет вполне в духе первого помощника. Та ещё жаба. И к тому же, Клим, ты верно сказал, что ты механик, и напомню – скоро наша с тобой вахта.– Может, я? – несмело спросил Шпрингер.
– Вилли, с чего бы это?
– Ну как же? Моя вахта через шесть часов, а подышать свежим воздухом я бы тоже не отказался. И главное, ведь это, в сущности, пиратский набег на берег! Я о таких в книгах читал. Пираты чаще нападали на береговые посёлки, чем на корабли. Считалось, что добыча с таких рейдов куда больше. Однажды капитан Генри Морган взял город Панаму. Так ты меня отпустишь?
– Иди, – пожал плечами Вайс. – А по мне, чем промозглая срань, так милее запах дизелей. Говорят, у смотрителей маяков всегда есть охотничьи ружья. Если он нашпигует твою задницу дробью – я ничего не буду иметь против.
Но Шпрингер его уже не слышал. Он схватил свисавшую с койки куртку и нырнул в люк.
– Несмышлёное дитя, – бросил вдогонку Олаф. – Совсем плохи дела у нашей Германии, если на фронт отправляют такую детвору. Глупое, визгливое пушечное мясо. Был у нас один такой. Всё хвастался значком гитлерюгенда. У всех в шкафчиках голые бабы, а у него портрет фюрера. На торпедах идиотские лозунги писал. Как он на лодку попал – одному чёрту известно. Ему бы в управление пропаганды. Такой демагог пропал. Десять правил доктора Гёббельса наизусть цитировал. Какого только мусора не было в его голове. Единственное, чего там не было, так это сведений, как грузить торпеды и работать с командой в отсеке. Вот уж воистину – балласт. Но однажды на верхней палубе он получил пулю в живот от английского самолёта, и всё-таки стал настоящим подводником – отправился на дно и кормит рыб.
– Это не про Вилли, – вступился за Шпрингера Вайс. – Наш Вилли романтик. Такие живут или воспоминаниями, или мечтами. Вспоминать ему ещё нечего, так что осталось лишь мечтать. А в нашей ситуации – это временно. Пусть представляет себя пиратом, пока жив. Даже блохастому Йохану понятно, как он оказался на лодке. Жизни ещё не знает, а таких вербовщики любят. Никаких обязательств, страха, но и полное отсутствие мозгов. Они тычут нашивки подводников дамам под нос, не понимая, что нашивки эти тяжелее гирь – лучший способ оказаться на дне. Совсем другое дело те, кто имеет дома жену и детей. Эти уже смотрят на жизнь иначе. Их дешёвыми лозунгами не заманишь.
– Это уж точно, – вздохнул проникновенно Олаф. – Сколько я наслушался такого дерьма. Контора Гёббельса строчила для нас листовки пачками. Знал доктор, что у подводников с идеологией слабовато, вот и присылал на лодки свои высеры. «Один народ, один рейх, один фюрер!», «Фюрер верит тебе!», «Фюрер – твоя совесть!», фюрер, фюрер, фюрер… перед фюрером ты – ничто! И где теперь наш фюрер? А как тебе это: немецкая женщина – верх добродетели! Главное для неё: семья, дети, церковь. Как бы не так! Знал одну – немка в десяти поколениях! А мне после неё пришлось выбрить себя до последней волосины – мандавошек на ней было, как иголок на ёлке. И таких ею «осчастливленных» и выбритых у нас оказалась половина команды. Однако, хоть какая-то польза от тех листовок всё же была – бумага дорогая, мягкая, бархатная. В гальюне шла на ура. А у тебя есть жена? – неожиданно обернулся к Климу Олаф.
– Нет, – удивился вопросу Клим. – Это плохо?
– Да как тебе сказать, – развалился поудобнее Олаф, – скорее, плохо. Странное дело, скажу я тебе: замечено – у кого нет на горбу рюкзака с женой и сопливыми детьми, тот хуже борется за жизнь. Однажды мы спасали моряков с торпедированного сухогруза. Конвой даже не задержался, чтобы кого-то подобрать. Их эсминец брошенной на ходу сетью выловил, может, с десяток человек, и тоже вдогонку за остальными. Тогда мы выждали пару часов, а потом всплыли. Вроде бы и вода не холодная была, солнечно, не волна – одно название, а к кому ни подплывём – готов! Одного лишь живого нашли. В годах, с солидной бородой, да к тому же ещё и раненный – ребро сквозь кожу торчит, а он жив! Молодёжь восемнадцатилетняя сдалась, а он борется! Как так, спрашиваем? Отвечает: меня есть кому ждать. Не хочу огорчать!