"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Для экипажа (численностью в тридцать восемь человек) предназначалась центральная надстройка с девятью каютами (для старпома каюта было вдвое большего размера), а капитан размещался уже в носовой надстройке, куда можно было запихнуть еще человек сто. Получился, практически, "скотовоз" для перевозки четырехсот пятидесяти душ.
Кроме "не графьёв" судно могло (и должно было) перевозить и тысячу тонн различных грузов, погрузить которые через носовой и кормовой люки было возможно, но не очень удобно — если грузить существующими сейчас способами. Поэтому для распихивания грузов в пространство под каютами были сделаны два вилочных погрузчика, электрических конечно. Электростанция на судне была, аккумуляторы для автомобилей выпускались — так что самым сложным было изготовление самого подъёмника с гидроприводом. Зато когда первый погрузчик, который по моему поручению делал молодой инженер Карпенко, поднял "европоддон" с ящиком, набитым
— Александр Владимирович, а не начать ли нам выделку таких машин на продажу? Очень выгодное ведь дело получится!
— Юра, — ответил я, — можешь присматривать город, где ты завод по выпуску таких машин построишь и возглавишь. Но поднимать завод начнешь не раньше, чем года через два — денег нет.
Денег ни на что новое не было уже совсем. Потому что наконец я догадался как избавиться он ненужной вибрации в "шариковом автомате": вместо одного манипулятора поставил двенадцать, которые, установленные на своеобразной "карусели" и так же приводимые в движение молотом пресса, спокойно и неторопливо брали и аккуратно клали обрубки проволоки, тратя на это почти три секунды каждый. За эти секунды колебания успокаивались и машина заработала — после чего я передал ее в Харьков. А так как этот автомат мог делать лишь шарики до шести миллиметров диаметром, то Евгению Ивановичу нужно было изготовить еще несколько более мощных экземпляров, по крайней мере для выпуска всех используемых в моих машинах размеров. Восемь комплектов, шестнадцать паровых молотов…
В Харьков уехала и Оля Миронова: кроме нее никто, скорее всего, не смог бы сделать чугунные плиты с окаточными спиралями для прокатки шаров перед шлифовкой. Бедный Вася теперь в гордом одиночестве точил, строгал и фрезеровал различные штампы, матрицы, пуансоны. Правда заготовки для всего этого ему делал весь модельный цех — уже в полном соответствии с названием, но все финишные работы ложились на него одного. Время от времени он, закончив один штамп и поглядывая на неуменьшающуся кучу заготовок для следующих, ехидно интересовался:
— Саша, а нельзя было придумать, как сделать эту дверку не из девяти частей, а хотя бы из четырех? Я-то готов подсказать, но неприлично рабочему инженеров-то учить…
И на самом деле неприлично. Потому что вообще-то эту дверь к "ГАЗ-51" в свое время разрабатывали трое военных инженеров, и столь "странная" конструкция давала возможность мало того что штамповать ее из кровельного железа, но с этой деталировкой и чуть ли не вдвое сокращала расход листа. А дверка изначальной моей конструкции "в том пришествии" вообще из трех частей делалась, но получалась чуть ли не втрое дороже.
Простой у меня была другая машина. Совсем простой, там дверь вообще из двух штамповок сваривалась. А капот — из пяти. Только Вася про это был не в курсе — оснастку для той машины делали сразу в Ставрополе. И, в общем-то, получалось…
Степан Андреевич Рейнсдорф с огромной скоростью поглощал деньги в Ярославле. Соседний заводик Варшавина он уже "прибрал", причем отдал за него всего лишь восемьдесят тысяч (меньше, чем я в "той жизни"), а сам Афанасий Петрович остался на заводе инженером с тысячным окладом жалования. Но младший из Рейнсдорфов на него не жаловался: Варшавин был отличным технологом-литейщиком. Правда до продажи завода он занимался больше разливкой стали, но и с чугуном прекрасно работать умел. Например, еще в апреле показал мне, как отлить сразу (с одной плавки в вагранке) полста цилиндров, головок для них и двадцать пять картеров для моторов. Очень впечатлило — особенно общей ценой медных кокилей для такого трюка. Но ведь "мы за ценой не постоим", мы за ней ляжем и помрём: тридцать тысяч рублей — много, и на заводе четыре рабочих комплекта кокилей изготовлено, но если сравнить сто двадцать тысяч с пятьюдесятью тысячами (причем рублей с моторами в год), то получается вполне терпимо.
Первого мая Владимир Сиротин — воронежский инженер-сталевар, которого пригласил Кузьмин — после запуска кислородной станции сварил, наконец, сталь ШХ-15. Ну, я думаю, что именно ШХ-15: такой состав мне выдала Камилла, проведя анализ завалявшегося у меня в сумке небольшого подшипничка с Первого ГПЗ, на котором было клеймо с указанием марки стали. А сам Петр Сергеевич на проволочном стане сделал из нее пруток для использования в шариковых автоматах. Я вечером Камилле похвастался выдающимся достижением, но она отреагировала слабо. Камилла вообще последние пару месяцев была очень усталой и измотанной: постоянно моталась по гидролизным заводам. Не одна моталась, Ольга Александровна (освоив, неожиданно для меня, автомобиль) тоже домой заезжала раз в неделю. Но женщин-химиков было всего две, а заводиков — уже семнадцать. Не зря, ой не зря Суворова денно и нощно готовила химиков
из бывших гимназистов! По крайней мере для каждого заводика был готов директор-технолог — и это радовало, так как спирта нужно было очень много. Пока, правда, всерьез заработали лишь шесть заводов, но это уже было прекрасно: каждый из них давал тонн по пять спирта в сутки и действующий каучуковый завод уже сырьем полностью обеспечивался. А вскоре подоспеет новый выпуск студентов — вот тогда всё совсем будет хорошо.Но пока женщины очень уставали. И, когда я сказал жене, что наверное скатаюсь на Дальний Восток, она лишь устало произнесла:
— Давай, отдохни пару месяцев. Мы и сами справимся, не волнуйся. Осталось-то всего одиннадцать заводов пустить, это уже пустяки, — и она на секунду улыбнулась, превратившись ненадолго в ту радующуюся жизни и новым открытиям Камиллу, которую я хорошо знал. — А как все запустим — ты как раз вернешься и мы все это дело отпразднуем. Всё будет хорошо…
А на Дальний Восток мне ехать было очень нужно, потому что сам себе я вырыл яму, то есть купила баба порося… в общем, моя "активная деятельность" в местной политике принесла несколько неожиданные результаты. Ожидаемые — это да, но неожиданными они оказались и по срокам исполнения, и по размерам.
Вячеслав Константинович пригласил меня "побеседовать" совсем не как "главный по Финляндии" — где эта Финляндия, а где Царицын. Но господин фон Плеве был еще и участником концессии, причем выбранным самим императором (точнее — Илларионом Ивановичем), причём вовсе не на роль "высокопоставленного получателя денег". Финляндия была самой, пожалуй, "нерусской" частью Империи, управление ей требовало очень непростых навыков — в том числе и навыков нахождения точек соприкосновения и узлов взаимных интересов почти что антагонистических цивилизаций… Это — не набор громкий слов, а суровая правда жизни, но Вячеслав Константинович с порученной работой справлялся очень хорошо. Поэтому в и концессию он был именно приглашён, для "выработки общих планов мирного управления местным населением".
Чему я вообще не удивился. Почему-то (скорее всего, "равняясь на царя") подавляющее большинство царских чиновников были искренне убеждены, что если кто-то хорошо справляется с работой "на Западе", то этот кто-то столь же успешно справится и с "Восточными" проблемами. Большинство — но в него сам фон Плеве не входил, а потому суть беседы заключалась в том, что высочайше возложенные на Вячеслава Константиновича обязанности перекладывалась на мои (видимо, очень широкие) плечи:
— Александр Владимирович, насколько я наслышан, в концессии вы первым решили приступить к работам. Полагаю нужным повторить уже, безусловно, Вам известное, что многим в Петербурге начинания Ваши не по нраву — и вовсе не потому, что кто-то держит на Вас лично зло. Но в столице сложилась партия, недовольная тем, что деятельность концессии принесёт им убытки, и все лишь ждали, когда концессионеры запросят средств из казны — чтобы представить концессию сборищем жуликов. Теперь же, когда Вы взяли финансовую часть предприятия в свои — весьма небезденежные — руки, лица эти в растерянности. Однако, боюсь, растерянность эта вскорости пройдет и противодействие делу перенаправится уже в Корею, где, как известно, разбой — дело обычное…
— Собственно, поэтому-то я и хотел получить дозволение на вооруженную охрану, в том числе — и морскую, наподобие береговой охраны Австралии. Потопить или сжечь пару торговых шхун очень несложно, а убытки от такого превысят стоимость утраченного в разы.
— Ваши предложения я тоже изучил, и перед Императором горячо поддержал. Но при одном условии: я лично сим вопросом заниматься просто не в состоянии, поскольку чрезвычайно занят делами Великого Княжества. Посему вопросами охраны концессии придется тоже вам и заняться. Евгений Иванович, безусловно, окажет вам известную помощь — но особых сил и он выделить не сможет…
— Очень хочу надеяться, что помощь адмирала Алексеева нам в этом деле не понадобится. Ему самому помогать впору: насколько я в курсе, господин Витте назначенных Госсоветом денег на строительство оборонных сооружений в Порт-Артуре не выделяет.
— А Император знает об этом?
— Давайте меж собой говорить откровенно, Вячеслав Константинович. Императору вообще дела государственные малоинтересны. Он вполне знает, что на этот год Алексеев недополучит семь миллионов рублей. Точно так же он знает, что Сергей Юльевич украл в прошлом году из казны десять миллионов. Но для него все это — мелкая суета мелких людишек, недостойная его почти божественного внимания. И моё мнение таково: если мы хотим жить в нормальной стране, то мы же должны о её нормальности и заботиться. Защищать ее от врагов внешних и внутренних, делать страну сильнее. Сами должны все это делать. Я свою часть — сделаю. Как смогу, так и сделаю — и, хочется надеяться, сделаю хорошо. Вы знаете, что дядюшка нашего Безобразова отказался от изготовленного на моих заводах монитора?