"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
– Помилуйте, но барон не офицер в общепринятом значении этого слова. Он не только совершенно не знает самых элементарных уставов и основных правил службы, но и правил военного воспитания. Это партизан-любитель, следопыт-охотник, сошедший со страниц романов Майн Рида.
– А его внешний вид и привычки: оборван и грязен, спит среди казаков своей сотни, ест из общего котла и, будучи культурного воспитания, в самой культуре совершенно не нуждается.
– Согласен с вами полностью. К тому же являет собой одно сплошное противоречие: несомненный и острый ум, с одной стороны, а с другой – поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор. Удивительная застенчивость и даже дикость чередуются в нем с безумным порывом и вспыльчивостью. Расточительность, не знающая пределов, соседствует с полным отсутствием комфорта…
Повозмущались господа офицеры и пошли спать. Хотя правда в их словах есть, и немалая. Это они еще
135
Так на военном жаргоне называли орден Святой Анны.
Интересно, в курсе ли Садовский, что барону уже с предстоящей осени полагается в пунинском отряде воевать [136] вроде бы на Северном фронте, а не мотаться по Карпатским горам? Спросить не успел. Но теперь вижу, что Унгерн пока и без этого «правильного» назначения работу свою делает хорошо. В тылах не отсиживался, на ранения внимания не обращал. Мне рассказали, что в самом начале войны, когда его первый раз достала пуля, в госпиталь он не пошел, разорвав на глазах полкового начальства предписание убыть на ближайшую железнодорожную станцию к санитарному поезду. Где именно до этого Унгерн воевал? В известной мне истории его боевой путь на фронтах Великой войны детально не знаю, а в нынешней, если верить самому барону, где он только не отличился. И в Восточной Пруссии с германцами сражался, и в Галиции австрияков рубил, и в осаде Пермышля поучаствовал. Весь минувший месяц тут в Карпатах воюет, изобретя для местных условий новую тактику: казачков своих периодически заставлял спешиться, превратив их в эдакую казачью пехоту, способную в ночном бою пробиться на горную вершину и, закрепившись на ней, превращать ее в маленькую крепость. Кавалерии же, по его мнению, в поросших листвяником горах Карпатских действовать затруднительно – дороги не позволяют, одну фуру тянут две упряжи, провиант приходится на руках таскать, лошади ноги сбивают…
136
Унгерн проходил службу в отряде атамана Пунина с ноября 1915 по август 1916 г., командуя 3-м эскадроном и заслужив за это время два ордена: орден Святого Станислава 3-й степени и орден Святого Владимира 4-й степени.
Кстати, о кавалерии. Как с некогда главнейшим родом войск обстояли дела во время Великой войны? Трудновато ей пришлось в век технического прогресса. Тут тебе и аэропланы в воздухе снуют, и первые неуклюжие танки едут, и химией все друг друга травят. Разумеется, продолжала кавалерия увядать. Сейчас ведь все не как сто лет назад, когда густые колонны гусар и кирасир с диким гиком неслись вперед в лихие сабельные атаки, а пушки били по пехоте прямой наводкой, покрывая все поле сражения густым дымом. Это безвозвратно утерянное прошлое. Теперь все иначе. Теперь кавалерия, решившаяся на открытый удар, стала идеальной целью для того же пулемета. Он своим плотным огнем конников косит только так и сотню-другую сабель не считает опасностью [137] .
137
Последняя крупная кавалерийская атака Первой мировой войны была предпринята русской кавалерией на Юго-Западном фронте 20 августа 1914 г. под Ярославцами. В дальнейшем, после окончания «мобильного» периода и наступления т. н. «позиционного тупика» всем окончательно стало ясно, что кавалерия как род войск потеряла свое прежнее значение – атаковать на открытом, простреливаемом пулеметами и артиллерией пространстве укрепленные линии вражеских окопов стало делом смертельным. Отныне ранее широко используемый в кавалерии «конный шок» (массированный удар холодным оружием по вынужденному обороняться противнику, его опрокидывание в кратковременной атаке и последующее уничтожение) мог быть произведен лишь на расстроенную, потрясенную и бегущую пехоту.
Разведка? Дальняя? А вот фиг вам, господа кавалергарды, а не разведка. Сверху авиация уже работает и сведения надежные приносит, вы же в глубь вражеских позиций соваться не решаетесь.
Что
остается кавалеристам? Учиться, учиться и еще раз учиться… Не лезть ошалело вперед целым полком, пытаясь сшибиться с коллегами из вражьего стана в очередной «мясорубке», а работать по флангам и тылам противника, с пехотой правильно взаимодействовать, в ближнем бою преуспевать, добивать деморализованного и бегущего врага…Э-э-э-х. Что тут говорить, когда из всего высшего командного состава кавалерийский был и остается самым консервативным – не хотят генералы учиться новому, и все тут. Готовились по старинке воевать.
У Унгерна с его тактикой дело обстоит иначе. Жаль только, что теперь вся эта метода «горной войны» катится в тартарары вместе с отступающими колоннами. Но барон и тут себе не изменяет. Дорассказав «монгольскую сказку» и не дожидаясь ближайшего привала, вздумал ночную разведку провести. И меня тоже тащит, предварительно решив устроить небольшое совещание. Не знаю почему, но к моему мнению, несмотря на разницу в чинах, барон прислушивается. Может, чувствует, что в теле юного Мишки Власова скрывается старший по возрасту человек? Кто знает.
Но даже если это и так, то от своей придумки барон не откажется. Убеждает.
– А если найдем что-нибудь?
– Ничего мы не найдем, Роман Федорович, кроме неприятностей, а вот от своих очень даже оторвемся.
– Так это даже лучше. Раз враг наступает, то мы его пропустим, а затем по тылам бить будем. В этом, кстати, и состоит наша первоочередная задача…
Я тоже не сдаюсь, переубеждаю и выигрываю. Разведка отменяется. Двигаемся дальше, как и вся армия, спешно покидающая Карпаты. Казаки недовольно ворчат, но затем затихают – раз атаман решил, значит, так тому и быть.
Глава 12
Кто такие казаки? В «прежней» еще жизни я не раз видел их по телевизору. В форме все, с шашками, песни поют, джигитовку и рубку лозы показывают. А в реальности? Известно, что казачьи полки уникальный вид иррегулярных войск, исторически сложившийся у нас в России. У них и организация, и условия особые, свои. Служат все без исключения, пока здоровье позволяет. И к воинскому укладу приобщаются рано – обучать молодых казачат начинали с двенадцатилетнего возраста и продолжали вплоть до ухода их на службу в армию. А уж когда попадают казаки в повинность [138] , то начинается совсем уже веселая жизнь. Обмундирование, опять же, с прочей амуницией только на собственные кровные приобретай. Там одно седло только семьдесят пять рублей стоит, а нужно еще лошадь к нему покупать, так что туго приходится молодому казаку, когда полностью самого себя экипировать надо. Зарабатывай где хочешь, а к сроку чтобы все у тебя было.
138
Казаки, достигшие семнадцатилетнего возраста, заносились в станичные списки, обязывались платить подушный налог – «повинность», получали земельный надел и начинали готовиться к военной службе, приобретать обмундирование.
Обо всех этих тонкостях я узнал от двух казаков, ставших своего рода визитной карточкой самого отряда. Первый – могучий, крепкий, словно дуб, сорокалетний вахмистр Матвей Анциферов. Силы медвежьей. Вот с кем Гойде потягаться бы. Однако мужик рассудительный, миролюбивый и бережливый, а в прежние довоенные времена зажиточный. Было у него в хозяйстве две пары быков, три лошади, пять коров, хлеба своего на столе всегда хватало. Зато по части суеверий очень уж доверчив. Сам рассказал, что к шнурку у нательного креста пришита у него ладанка с наговором «от меткой пули да от вострой сабли».
А еще любит Матвей всевозможные уставные вещи.
– А что такое, по-твоему, дисциплина? – спросил я его однажды.
– Дисциплина есть душа армии, как не может жить человек без души, так и армия без дисциплины. Казак должон защищать царский трон и край родной, поражать врагов внешних, истреблять внутренних.
– Ну, с внешним врагом понятно, а кто таков враг внутренний?
– Внутренний?.. Так это, значит, жиды, бунтовщики и всякие там прочие студенты, которые супротив царя идут, народ мутят и забастовки устраивают.
Вот такие у Анциферова консервативные политические взгляды.
Полная его противоположность – молодой сотенный трубач Федор Суетин. Среднего роста, темно-русый, с небольшими усиками и зелеными шельмоватыми глазами. Он был, что называется, мастер на все руки, то есть отчаянный пьяница, азартный игрок и первейший в отряде хулиган и плут. Ему ничего не стоило сбегать ночью на привале в ближайший населенный пункт, самым бесцеремонным мародерским способом достать там спиртного и съестного, а после устроить попойку где-нибудь подальше от начальничьих глаз. Если же слух о такой пирушке доходил до Унгерна, то всю вину брал на себя Суетин. За эти поступки любили казаки Федора и при случае не давали его в обиду.