"Фантастика 2024-181". Компиляция. Книги 1-27
Шрифт:
— Странный ты, Сережка — вон уже третий раз твою песню крутят, — прокомментировал он поющую про «Три белых коня» Зыкину на экране. — А ты будто и не рад!
— Я всю радость уже испытал, когда меня вообще до информационного пространства допустили, — пожал плечами я. — Телевизор — это здорово, но я же знал, что покажут, поэтому не удивлен.
Зыкина оказалась единственной, кому дозволили спеть две песни, а вторую еще и про любовь — те самые «Рябиновые бусы», из-за которых меня заклеймили пессимистом. Нормально, проверка всесоюзного масштаба пройдена, можно работать дальше. Буду на следующем Голубом огоньке как маленький Децл с
Досмотрели передачу — еще понравился Райкин и эстонский вокальный девичий ансамбль, которому разрешили, так сказать, чуть более фривольную песенку, чем другим: вот так вот русский народ колонизирует и угнетает, давая чужим больше, чем своим — и пошли прогревать «Москвича» — дядя Толя повезет родителей домой. С неба падал снег, отовсюду доносились веселый смех и поздравления друг другу с Новым годом. Гуляющих — толпы, все как и в моем времени, в общем-то, только фейерверков нет, а веселье более веселое, как бы тупо это не звучало. Деда Паша не стеснялся ловить языком снежинки — гвозди бы из таких людей делать!
Сидя в кресле в уютном кабинете Александры Николаевны Пахмутовой, я пил чай и рассказывал о том, как глубоко меня травмировало горе Екатерины Алексеевны.
— Поэтому сочинилась грустная песня! Покажу?
Композитор кивнула, и я показал «Ноктюрн»[1].
Александра Николаевна прикрыла глаза, заулыбалась и слушала песню немножко покачиваясь в такт мелодии. По завершении «прозрела» и одобрила:
— Екатерине Алексеевне такой подарок точно поможет! Надо Магомаеву позвонить, — решила она и начала вставать.
Магомаева брать можно — его «опала» из-за левых гонораров прошла, сам дед Юра заступился. А Фурцева и рада была «прогнуться» — это же ее любимый певец! Говорит всем наверное, как он осознал и исправился. Странно, что дед, которому нравится Высоцкий, не попросит Екатерину Алексеевну и за него. Слишком рискованно или сильно много за это останется должен? Я на встрече об этом ничего, конечно, не скажу — рано, и сразу дедушка руль от страны мне не выдаст.
Позвонив, Пахмутова меня мощно «расстроила»:
— Он на гастролях, и прилетит только послезавтра.
Не успеваю, значит — сегодня уже второе число. Она ведь знает, что я уезжаю в «санаторий».
— Ну ничего страшного, в другой раз с Муслимом Магомедовичем познакомлюсь. Давайте запишем тогда, и я побегу с девочкой гулять?
— С какой девочкой? — заинтересовалась Александра Николаевна, выдавая мне нотную бумагу и карандашик.
— С японкой советского происхождения, — похвастался я, записывая песню. — Саяка зовут, для друзей — Сойка.
— Удивительно! Чистокровная?
— Дочь военнопленного и его японской жены, — подтвердил я. — Но Сойка родилась и выросла здесь.
— Повезло тебе, — с улыбкой порадовалась она за меня.
— Да, не удивлюсь, если во всей Москве она одна такая. Про страну ничего не скажу — она у нас очень большая. — закончив, протянул Пахмутовой запись и попросил. — Александра Николаевна, а можно жутко нескромный вопрос задать? Я никому ничего не скажу,
мне сугубо в образовательных целях.— Это какой? — поощрительно улыбнулась она.
— А сколько у вас денег? Мне вот за песни за три месяца больше тридцати тысяч накапало. А вы, извините, в этом деле очень давно, и песни ваши звучат от Калининграда до Сахалина, и это я еще страны-союзники в расчет не беру.
— Тебе деньги нужны? Много? Кто-то вымогает? — озабоченно спросила она.
— Говорю же — в общеобразовательных целях! — с улыбкой покачал я головой. — У нас все есть и все хорошо, но меня тронула ваша забота.
Пахмутова поправила лежащий на плечах платочек и смущенно призналась:
— Много.
Такой вот он, СССР — неприлично много денег иметь. Да тут по факту столько и не нужно — откровенной нищеты я не видел. Нищета — это когда жрать нечего, имею ввиду. Ну и сильно оборванных тоже нет — пусть и не очень стильных, но шмоток полно.
— Сколькизначная сумма? — не сдался я.
— Шести, — скорбно вздохнула Александра Николаевна.
— Близко к семи?
— Довольно близко! — уже раздраженно ответила она и всплеснула ручками. — А что я сделаю? Знаешь, сколько детдомов мы с Николаем Николаевичем объездили? А сколько я в Фонд Мира отправляю? Да я уже в сберкассу не хожу, потому что хочется кричать на кассиршу «Горшочек, не вари»!
— Александра Николаевна, да я же вас ни в чем не упрекаю! — кинулся я ее утешать. — Оно же само приходит, от государства. Вы-то здесь причем? Честно заработали же, своим талантом и умениями! У меня со временем не меньше будет. А зачем вы в детдома сами ездили? Можно же через сберкассу?
— С детьми играть тоже через сберкассу? — фыркнула она.
Я ощутил, как у меня краснеют уши. Удобно, конечно, денег дал и типа хороший.
— И вообще — через сберкассу может и не дойти, — понизив голос, поведала Александра Николаевна удивительное.
Даже здесь воруют чтоли?! Совсем о*уели?!!
— Так что, Сережа, лучше съезди и сам с заведующими поговори — они скажут, чего им не хватает. Лучше купить и привезти сразу вещи.
— Спасибо, так и сделаю в следующий раз! — кивнул я. — Пойду я, спасибо, Александра Николаевна.
— Ну беги. Маме привет передавай! — наказала она мне вслед.
С тортом «Наполеон» в руках направляясь к дому Саяки в полдень третьего января, повторял про себя полученные от нее инструкции: «Мама и папа долго жили в СССР, поэтому не переживай сделать что-то не так. Но они все-таки японцы, поэтому, пожалуйста, не удивляйся и не обижайся, если они начнут задавать странные вопросы».
Про знакомство с японскими родителями я в прошлой жизни смотрел видосы на ютубе. Просто от скуки, тогда казалось абсолютно бесполезной информацией. И смотри-ка, пригодилось! Зашел в подъезд, на лифте доехал до пятого этажа, вышел из кабины, поправил волосы и галстук — я пришел в костюме, да! — и позвонил в нужную дверь.
Открыл мне, судя по узким глазам за очками в роговой оправе, немного вытянутому гладковыбритому лицу и полуседым волосам, японский отец. Сантиметров на десять меня выше всего. А вот дяде Толе я до середины плеча едва-едва достаю. Фигня, мама у меня высокая — сантиметров на пять ниже отчима — значит и мне еще расти и расти. Одет в уморительно смотрящиеся на нем советские тельняшку и синие треники. Не осуждаю — дома каждый волен ходить так, как ему нравится.