"Фантастика 2024-21". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Я упираюсь взглядом в стену кухни и начинаю считать квадраты на черно-белой плитке. Четыре по вертикали, четыре по горизонтали. Итого восемь белых и восемь черных квадратов. Десять, двенадцать... двадцать пять плиток по вертикали. Счет немного успокаивает, и я перевожу глаза на своих приятелей.
— Это Трибунал... — сокрушенно говорит Хайо, и мне кажется, что он догадался обо всем чуть раньше меня.
— Почему Трибунал? — прикидывается дурачком Альдо.
— Потому что если один Смотритель покушается на другого, собирают Трибунал. Обычай такой... — спокойно напоминает Лаан.
— А почему Смотритель? Это небось тенники, это же их штука.
Кира напрягается, острые когти впиваются в
Для Трибунала не хватает кого-то третьего. Жертва, обвиняемый и обвинитель уже есть, но для вынесения решения нужен еще один Смотритель.
— Ладно, — говорю я. — Разберемся с этим после зачистки. Альдо, можешь отдыхать.
— То есть? — хлопает длинными ресницами обвиняемый.
— Ну, я с тобой не пойду.
— И я, — сурово говорит Лаан.
— Ребята, вы с ума посходили? — бледнеет Альдо до синевы. — Вы на меня думаете?
Сейчас он совсем нормальный, и глаза у него живые, в них обида и гнев и даже сверкают слезы. Такое искреннее возмущение — я завидую его актерскому дарованию. Мне так противно, что даже говорить и делать ничего не хочется. Какая сволочь! Нужно было его тогда хотя бы избить за этот фокус с дверью. Я смотрю на свои руки и пытаюсь удержаться в положении сидя. Идея избиения кажется все более и более привлекательной.
Чувствуя мое напряжение, Кира давит на плечо. Хайо смотрит на приятеля так, словно впервые его увидел. Еще бы — столько лет дружбы, и вдруг узнаешь, что приятель ничтоже сумняшеся способен вытворить такой милый фокус. Лаан спокоен — самый старший из нас, должно быть, видел и не такое.
— Подержите-ка его, ребята, — говорит вдруг Кира.
Лаана и Хайо дважды просить не надо — пара секунд трепыхания, и наш подозреваемый зафиксирован на полу. Кира подходит к нему, щекочет когтями под подбородком — Альдо аж зеленеет от страха и отвращения. Но тенник вовсе не решил отомстить за недавнее. Он проводит руками над телом белобрысого, неторопливо, словно ищет что-то. И находит — в кармане джинсов. Крошечный, с почтовую марку, клочок обугленной по краям бумаги присоединяется к нити колдунки на столе.
— Еще и марочка, — вздыхает Лаан. — Прямо коллекция дряни...
— Отпустите придурка, — командует Кира. — Где ты был между тем, как получил по чайнику и вернулся?
Альдо лепечет что-то невнятное, потом начинает говорить громче. До меня доходит медленно и плохо, а вот Кира моментально узнает в описаниях что-то, хорошо известное ему. И мне, судя по пристальному взгляду желтых глаз. Не сразу я понимаю, что Альдо описывает ту же завесу, на которой побывал я. Он плохо помнит, что с ним было. Какой-то обряд в подвале, беготня по подземке...
— Что за обряд? — спрашивает Кира. — Говори...
— Я не помню, — страдальчески морщится белобрысый. — Вылетело из головы начисто. Недолгий... темно было. Мне показалось — забавно. Я не видел никого в темноте, только чувствовал. Мне было очень странно...
— Что ты имеешь в виду? — задает вопрос Лаан.
Хайо кладет белобрысому руку на плечо, одобряюще похлопывает, и тот продолжает. Я вижу, что он искренне старается вспомнить, что же с ним приключилось, — и не может. И это не простая дыра в памяти. Чем больше Альдо сосредоточивается, тем страшнее ему.
— Я не чувствовал себя. Вообще. Не знал, кто я, где. А потом меня толкнули в спину. И я очнулся уже здесь, — выговаривает он, наконец.
Вид марочки на столе, как ни странно, радует меня, как новый нож или пирожки Витки. Альдо дурак, и марочку вместе с колдункой ему кто-то подкинул. Неудивительно, что он так плохо все помнит. И не помнит, как подсадил мне колдунку. Собственно, это и не он, а программа марочки — еще одной штуковины тенников,
заставляющей обладателя выполнить какое-то действие незаметно для себя. Другое дело, что у пакостника эта идея не вызвала особого морального протеста — а то могла бы и не сработать. Но таков уж Смотритель Альдо. Подлость Городу тоже нужна, и не нам судить — зачем. Гляжу на Альдо, поднимающегося и отряхивающегося с виноватой покаянной мордой. Удивительно, что это ходячее недоразумение, подобие неуподобия, как говорит Лик, — наш лучший боец. Любой, включая Витку, может отколошматить его голыми руками. Ну, допустим, Витке понадобится сковорода или скалка. Тем не менее, на зачистках все мы не годимся ему в подметки. Ползунов и плесенников он просто выжигает взглядом, да и с оглоедом может выйти один на один.— Тэри, прости, пожалуйста! — Виновник безобразия становится на колени и берет мою ладонь, прижимает к щеке. Так, сейчас здесь будет покаянная сцена. Надеюсь, без лобызания ботинок обойдется?
— Встань. — Говорить мне по-прежнему трудно, в легких клокочет не выплеснутая ярость.
— Тэри, ну пожалуйста...
«Ну, Тэри... ну пожалуйста...» — и так по двадцать раз в месяц. Сначала что-то натворить, потом умолять о прощении. Город, Город, за что нам этот крест?
Голова кающегося грешника утыкается мне в колени. Еще мгновение — и здесь будет труп.
— Встань, придурок! — рявкает Кира. Поднимается моментально. Нужно взять на вооружение этот тон. Действует безотказно.
— Все. Пьем чай и идем, — подводит итог Лаан.
Невесть какая по счету кружка в меня уже не умещается, и я провожу время, кайфуя и плавясь под руками Киры. Он разминает мне шею и плечи, потом принимается за затылок, и минут через пятнадцать я совершенно оживаю и даже обзавожусь шальной бодростью, которая очень пригодится на зачистке.
— Хотите, я расскажу вам сказку? — неожиданно спрашивает он.
Лаан и Хайо переглядываются, потом дружно кивают. Сказки тенников — вещь интересная. Они очень странные, мало похожи на наши, и понять их сложно. Но слушать — одно удовольствие.
Кира, не прекращая массаж, начинает, низко и нараспев:
— Идущий и Смерть встретились на середине пути, и Смерть шла своим путем, а Идущий — своим...
На перекрестке четырех дорог, где не бывает случайных встреч, увидели они друг друга и не смогли свернуть с путей своих. И взглянул Идущий на Смерть, и увидел прекрасную юную деву, и с тех пор глаза его не могли смотреть на прочих женщин, ибо лик Смерти был запечатлен в его сердце. И взглянула Смерть на Идущего, и переполнилось сердце ее болью, ведь Смерть, как и все мы, чувствует боль и даже чувствует ее больше и сильнее нас, ибо у каждого, кому приносит утешение, забирает она боль, но некому забрать боль у Смерти. Ибо она не могла ни забыть Идущего — ничего и никого не забывает Смерть, — ни остаться с ним, ибо она только проводник между мирами и лишь ненадолго может стать попутчиком любому из живых. А Идущий показался ей прекрасным рыцарем, никогда еще она не встречала подобных ему.
Было время полной луны и первых заморозков, время, когда у Смерти так много заботы — забрать души цветов и трав-однолеток, приласкать палую листву и утешить ветви, лишившиеся потомства. Приближался праздник Открытия Дверей, на котором без Смерти не обойтись никак — кто еще удержит двери открытыми? Кто еще встанет на пути призраков Пустоты, стремящихся войти в Город? Никто, кроме Смерти — ибо только у нее и ее предстоятелей достаточно сил встречаться лицом к лицу с тварями Пустоты и, отпуская за Двери ушедших, не пропускать гостей из бездны. Взгляд Смерти и есть сама Смерть, и редко задерживает она взгляд на ком-то, лишь на тех, кто должен уйти за ней.