"Фантастика 2024-21". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
— Dies irae, Dies Illa… — Услышала Туся шепот Дирижера.
Скорчер и рация болтались у него на груди, руки с растопыренными пальцами, словно сами по себе, парили в воздухе. Отталкиваясь от невидимой плоскости, они ритмично взмывали в стороны и ввысь, отдавая повеление существующим только в его воображении инструментам и певцам, прекрасными гибкими птицами плыли по воздуху, управляя звучавшей в сознании музыкой. Похоже, свое прозвище радист получил не зря.
Трудно сказать, чье сочинение звучало в его сознании: лучезарного Моцарта, могучего Верди, странного Бриттена, — многие из великих потрудились, чтобы еще раз увековечить текст, с момента своего рождения в этом не нуждавшийся. Возникшая
Туся вдруг почувствовала, как наваливается накопившаяся за сутки Усталость. Не многовато ли испытаний для одного не самого сильного человеческого существа? Сколько еще можно тащить на себе эту тяжеленную броню, дышать этим пропущенным сквозь фильтр душного противогаза, но все равно тлетворным воздухом. Смотреть в лица мертвых, слушая тошнотворное хлюпанье и чавканье под ногами. Давиться этой коробящей запредельной тишиной и, погружаясь в трясину уныния, безразлично провожать этот тусклый блеклый день.
Затем ей стало смешно. Зачем все это? Судорожно грузить в нелепые броневики и вездеходы раненых, рыскать под обстрелом в поисках сестры, убегать от легионеров, спасаться из-под обвала, откапывать кого-то в руинах, пробираться среди обломков и вновь куда-то идти и идти, ожидая неизвестно чего. Итог все равно подведут тление и распад. Любая жизнь в бесчисленных формах воспроизводит себя лишь затем, чтобы раствориться в небытии. «День предстанет в гневной силе, что творенью лечь в могиле по Давиду и Сивилле». Ей показалось, что мертвецы заговорщицки подмигивают ей: наконец-то ты поняла.
Туся покосилась на барсов. Внешне в их поведении ничего не изменилось: Петрович принял у Дина взрывчатку, Дирижер вернулся к рации, Слава, как портативная антенна на ветру, кренился то влево, то вправо, Пабло его ловил. Арсеньев шел впереди, останавливаясь через каждые сто метров, чтобы сделать бесполезные здесь замеры.
Маски скрывали лица, но по наклону головы, по опустившимся, поникшим плечам, по походке, словно отягощенной дополнительным грузом, Туся поняла, что Усталость добралась и до отважных бойцов.
Затем к усталости добавилась глухая щемящая Тоска, предсмертная тоска живого, неспособного примириться с неизбежным. Одно за другим память вызывала из небытия вереницы лиц, смутных образов и написанных неразборчивым врачебным почерком фамилий. Все те солдаты, которые умерли в госпитале у нее на руках, которых не сумели спасти скальпели хирургов, которым не помогли десятки мучительных операций. Все те, кто умер от недостатка лекарств, от запущенных ран, за кого она писала письма родным, кого пыталась спасти вместе с врачами в операционной, кому просто заполняла историю болезни — все пришли за ней. «Тебе пора! — говорили они. — Разве ты не понимаешь — это запретное место. Оно не предназначено для живых! Пойми, смерть не так уж страшна, как о ней думают, ведь у нее столько обличий…»
Пабло со стоном заскрежетал зубами и обеими руками обхватил голову:
— Больше не могу! Они везде! Они зовут меня.
— Ну, потерпи еще чуть-чуть! — обнял его за плечи Петрович. — Мы уже почти пришли. До института бионики осталось не более полукилометра, а там и до нашего объекта рукой подать! Шасть — и на месте.
— Шасть — и на месте, — рассеянно повторил его слова Арсеньев.
Слово «шасть», точно код
доступа, наконец, сумело направить его мысли в нужное русло.— Леха Шацкий! — пробормотал он. — Как я мог забыть… Неужели у него все-таки получилось? Но в таком случае…
Он набрал в легкие воздух, чтобы срочно отдать какую-то команду. Однако Туся его не услышала…
VII
Улицы больше не существовало. Она видела просторное, похожее на заводской цех или огромный инкубатор помещение.
Бездушно-призрачный свет падает на бесконечные ряды гигантских аквариумов, наполненных вязкой желеобразной субстанцией. И в этом отвратительном желе мутновато-зеленого цвета, плотном, как кисель или холодец, находятся люди! Мужчины и женщины, младенцы и старики, пожилые и подростки — тысячи и десятки тысяч.
Голые и беспомощные, болезненно неподвижные, с неестественно белой, даже зеленоватой кожей, они похожи на заспиртованных лягушек, и, тем не менее, они живы. Они чувствуют постоянную боль и страх. Им мучительно хочется жить, но они знают, что эта жалкая сублимация жизни, а, вернее, медленное, растянутое на дни, недели и даже месяцы умирание продлится ровно столько, сколько понадобится введенному в кровь составу, чтобы преобразовать плоть в чистый энергоноситель, превосходящий по своему КПД нефть и уран.
Потом она поняла, что и сама, как и все, находится не снаружи, а внутри! Как, каким образом это могло произойти?
…Солнечные зайчики затеяли веселую возню на поверхности бассейна. Старая липа, вновь примерившая нарядный кудрявый цвет, давно хочет полюбоваться своим отражением в воде, но никак не может дотянуться. Ее тень ползет по дорожке, но добраться до поверхности она сумеет лишь перед самым закатом. А до этого времени можно сколько угодно плескаться, нырять, лежать на воде, разгоняя ладонями солнечную рябь, и довольно жмуриться на солнце. И так до конца лета. В сентябре — в первый класс, в школу. На прошлой неделе Тусе исполнилось семь лет, и этот просторный бассейн — подарок отца на День рождения взамен путешествия на пляжи и аквапарки курортной планеты Паралайз, которое из-за эпидемии пришлось отменить.
Учебы Туся не боится. Она ведь уже целый год занимается балетом, а это каждодневные тренировки, как бы не хотелось поиграть и отдохнуть. Отец грозится прибавить к балету музыку. Сам он едва ли не каждую неделю ходит на концерты, не пропускает гастролей исполнителей с Земли, требует, чтобы они с Галкой разбирались в стилях и направлениях, отличая Моцарта от Маллера, а Баха от Прокофьева. Тусе, правда, пока нелегко запоминать эти мудреные имена и названия. Лучше всего она знает Чайковского и других авторов балетов.
Интересно, получится сделать в воде батман тандю, держась за стенку бассейна?
— Туся! Сейчас же вылезай!
Это Галка. Прекратила зубрить формулы или закончила экзерсисы. Она, конечно, учится на вирусолога, но все еще мечтает стать балериной. Хотя в душе понимает: после травмы, которую она получила в прошлом году, катаясь на гравидоске вместе с Феликсом и другими одноклассниками, о большой сцене мечтать не приходится. Да и целеустремленности, по словам отца, ей не хватает.
Теперь спокойно покупаться уже не получится до самого вечера. Галка такая. Вечно глядит на часы и долдонит, как попугай, свое «вылезай». Хоть бы отец, что ли, пораньше вернулся! Может быть, попытаться нырнуть? Но поздно. Галка уже тут как тут. Вытаскивает из бассейна, точно котенка, заворачивает в махровое полотенце.