"Фантастика 2024-30". Компиляция. Книги 1-25
Шрифт:
– Башня, Башня… – вновь совершенно внезапно взъярился Кол. – Мы все тут рискуем своими жизнями, чтобы Мэйлинн нашла эту свою дурацкую Башню! Зачем, почему – этого никто не объяснит! Она и сама не знает, зачем она её ищет. Какие ответы она хочет получить?
– Эй, если помнишь, ты сам согласился сопровождать Мэйлинн! – тут же вскинулся Бин.
– И чего? Теперь подыхать тут всем, что ли? – злой огонь бился в глазах Кола. Он вновь остановился, и вновь довольно грубо бросил тяжёлый куб на землю. – А подумай-ка вот о чём, дружок. Если перед нашей святой Мэйлинн встанет вопрос – отказаться от поисков Башни или пожертвовать кем-то из нас? А? Как думаешь, что она выберет?
– Заткнись, Кол! – вскричал Бин, яростно сжимая кулаки.
– Вы
– Попробуй, и будешь иметь дело со мной! – прошипел Варан, направляя острие меча в сторону легионера.
– Ещё один благородный выискался! – оскаленные зубы Кола хищно сверкнули. – Давно ли сам мало чем отличался от обычного разбойника?
– Да замолчите вы!!! – слёзы катились по щекам Мэйлинн. – Вы что – не видите, что это что-то говорит вместо вас, стравливая вас друг с другом? – все действительно замолчали, но продолжали прожигать друг друга взглядами, исполненными ненависти. – Кол! – воззвала лирра к легионеру. – Это же я – Мэйлинн! Мы с тобой шли сюда от самого Латиона, делили хлеб и кров… Ты вёз меня, бесчувственную, многие лиги, терпя страдания. Я люблю тебя… как брата, и никогда бы не пожертвовала тобой! Не воздвигли ещё такую Башню, которая бы стояла в моих глазах выше тебя!
Словно какая-то пелена спала со взгляда Кола. Он даже заморгал часто, так, словно только что очнулся.
– Прости меня, девочка моя, – едва сдерживая слёзы, пробормотал он. – Да как я мог вообще такое ляпнуть? Да пусть я тут же замертво упаду, ежели хоть на секунду мог подумать такое! Да я за тебя всю свою кровь отдам, по капельке, и при этом буду ещё и улыбаться! – теперь Кол плакал, не таясь. – И вы простите, друзья! Сам не знаю, что на меня нашло!
– Зато я знаю, – озабоченно ответил Каладиус. – Уверен, что это – проделки этой самой Головы! Ну хоть одно радует – значит, она всё-таки здесь.
– А мне вот как будто легче стало! – лицо Варана и впрямь прояснилось. – Как будто что-то давило на виски, а теперь отступило.
– И у меня такое же ощущение! – подтвердил Бин. – И злость вся куда-то делась…
– Возможно, это было испытание Головы Шуанна, – задумчиво произнёс маг. – И, надеюсь, мы его выдержали.
– И что – много ещё у него осталось таких испытаний? – осведомился Бин.
– Скоро узнаем… – посулил маг.
***
Где-то снова капала вода. Снега зимой было много, вот теперь он таял, и где-то подтекала крыша. Увы, Бин был слишком стар, чтобы счищать снег с крыши вовремя.
Пахло несвежим бельём, потом и мочой. С тех пор, как Бина вновь хватил удар, он уже больше не поднимался с постели. Тело больше его не слушалось, поэтому мочился он теперь непроизвольно, даже не замечая этого. Очевидно, обмочился и в этот раз, с беспомощной досадой подумалось Бину. Но поделать он ничего не мог. Мог лишь лежать и слушать, как стучат капли воды по гнилому полу.
На лестнице послышались шаги. Её шаги. Их он узнавал всегда, с тех самых пор, как они познакомились уже больше сорока лет назад, ведь они оставались неизменными всё это время. А вот его шаг изменился очень сильно – сначала стал грузнее, затем появилось шаркающее подволакивание, походка сделалась семенящей, неуверенной. Последние три года Бин почти не ходил. Когда случился первый удар, он почти полгода пролежал, не вставая. Арионн миловал – постепенно паралич почти прошёл, и господин Танисти, как называли его в лицо, или старый Танисти, как называли его за глаза, снова смог встать с постели и ходить, опираясь на узловатую палку. Тогда он ещё мог позволить себе спуститься на улицу, чтобы часами сидеть, греясь на солнышке, пока не придёт она.
Однако, несколько месяцев назад случился второй удар, и Бин чувствовал нутром, что после него он уже не встанет. Ясное ощущение того, что его жизнь по эту сторону Белого
моста подходит к концу, уже не покидала больного, измученного старика. Теперь лишь и оставалось, что вспоминать прожитую жизнь.Прожитую совсем не так, как ему мечталось. Точнее, поначалу казалось, что самые невероятные мечты его сбылись. Мэйлинн каким-то чудом полюбила непутёвого юношу, полюбила всем сердцем и связала с ним жизнь. Первые несколько лет Бин был на вершине блаженства. Но затем…
В какой-то момент Бин понял, что стареет. Понял это с пронизывающей очевидностью, словно ушат ледяной воды пролили за шиворот. Он видел это в мутных отражениях медных зеркал, в зыбкой поверхности воды в ведре, стоящем у входа, в неверном отражении окна. Это было так очевидно для него, так бросалось в глаза, что самой большой мукой для Бина стало то, что он не мог прочесть этого в глазах Мэйлинн. Лирра словно ничего не замечала, и это ранило больнее всего. Если она действительно не видела его увядания, то это очень походило на предательство с его стороны. Если же видела, но не подавала виду, то это уже представлялось её предательством.
Бин мучился, но не смел задать вопроса. Он лишь искательно вглядывался в её прекрасные огромные глаза, но всё равно не видел в них ничего, кроме беззаветной любви. С тех пор жизнь Бина резко изменилась. Из неё, словно из прохудившегося меха, медленно, но неотвратимо утекла вся радость. Сперва Бин мучил лишь себя, но вскоре стал мучить и её. Но на все его злые выпады Мэйлинн отвечала всё тем же тихим и любящим взглядом. И взгляд этот Бин больше не мог выносить.
От криков и ругани он довольно быстро перешёл к рукоприкладству. Благо миссис Танисти давно уже ушла по своему Белому пути, и ей не приходилось краснеть за сына. В первый раз это была всего лишь пощёчина. За что – Бин никак не мог вспомнить, как ни старался. Мэйлинн что-то сказала – что-то, не понравившееся ему. Одна-единственная пощёчина, за которую он долго и искренне просил прощения. А она лишь смотрела на него глазами, полными слёз и любви.
Вскоре от пощёчин Бин перешёл к более основательным мерам. Мэйлинн с разбитым в кровь носом, рассечённой губой или подбитым глазом снова молчала и глядела. Глядела, выворачивая душу, разрывая сердце. Она ни разу не ответила, ни разу не выбежала из дома. Она ни разу даже не подняла руки, чтобы защититься. Молча плакала и глядела на него. Всё теми же ненавистными любящими глазами.
Какое-то время казалось, что забвение можно найти в вине, но это предположение оказалось ложным. Забвение было слишком кратким, чтобы спасти положение. А с пьяных глаз взгляд Мэйлинн казался ещё невыносимее. Она унижала Бина своей неизбывной любовью, заставляла его чувствовать себя самой жалкой из тварей. Это вызывало такую ненависть, что однажды он сломал ей руку табуретом. После, какое-то время он ухаживал за ней, мучимый запоздалым раскаянием. Но раскаяния надолго не хватило.
Второй попыткой заглушить эту боль стала дурная трава. С ней действительно стало несколько легче – и ему, и ей. Побои теперь были не такими частыми хотя бы потому, что всё больше времени Бин проводил в курильнях, лёжа на вонючих диванах рядом с такими же отбросами, как он. Несколько случайных связей с обитательницами этих притонов, мало чем отличавшихся от обычных шлюх, не принесли ни физического, ни морального удовлетворения. И этого он также не мог простить Мэйлинн.
Он не мог ей простить того, что с годами она практически не менялась, оставаясь всё той же юной красавицей, которую он полюбил когда-то, тогда как он с возрастом становился всё безобразней. Набрякшие веки, обвислые губы, неухоженная щетина на желтоватых, сморщенных щеках. Лысина, обрамлённая засаленными, полными перхоти волосами. И вот уже новое чувство зарождается в груди – ревность. Бин ревновал Мэйлинн ко всем и каждому, кто мог хотя бы бросить на неё взгляд. Бин ревновал к Мэйлинн, ведь она оставалась красивой, несмотря на синяки и ссадины, несмотря на два выбитых зуба и сломанную, плохо сросшуюся руку.