"Фантастика 2024-37". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
— Мечтать не вредно. Нам не по пути.
— А с ним по пути, — и он указал пальцем на себя, имея в виду моего Малыша.
— С ним да, с тобой нет.
— Ты не боишься, что я уйду, — он сощурил глаза, и начал ими буравить во мне явно лишние дыры, — ведь он все равно потащится за тобой, ничтожество.
— Все именно так, кроме ничтожества, — не было смысла юлить и отбрыкиваться, мы оба знали, что он прав.
Маньяк подошел ко мне почти вплотную. Не знаю, в чем была причина, но я видела борьбу в нем и ненависть. Он медленно поднял руку на уровень моих плеч, а в его глазах мелькнула нежность. Леший знает, что твориться. Но прежде чем я смогла хоть что-то понять, он одернул руку и его взгляд снова наполнился ненавистью,
— Что он в тебе нашел? Лишь симпатичная оболочка, прогнившая внутри.
Он говорил, а я кое-что вспомнила. У него ведь с памятью проблемы. В прошлый раз его аж подкосило, когда вспомнить что-то попытался. А если…попытка не пытка.
— Слушай, а ты помнишь о себе хоть что-нибудь? — и невинные глазки при этом, сплошное бесхитростное любопытство.
— Конечно, — ага, удивился, но быстро взял себя в руки. Ну, от воина я другого и не ждала.
— Так расскажи, а то мы не в курсе, — поворачиваюсь к ничего не понимающему фениксу и подмигиваю. Понял, молодец.
— Да, а то если мы с тобой пойдем, то надо же хоть что-то знать, — умничка моя розовая. Я даже начинаю любить этот цвет.
— Хорошо, меня зовут… — он схватился за голову, как и в прошлый раз, — Ай!
— Что-то не так? — сочувствующе спрашиваю, выпятив нижнюю губу, а потом ехидно улыбаюсь.
— Что? — вопрошают у меня чистые и искренние изумруды.
— Здравствуй Ванятко, не верится, но я по тебе скучала, — и я крепко обняла его, надеясь, что он не исчезнет. И только я знала, насколько страшно мне было от того, что его второе я все чаще брало над ним верх. Он менялся, я чувствовала это. Сначала юмор, потом он стал подмечать детали и запоминать слова. Сейчас он стал все чаще понимать, что смысл слов иногда разниться с его формой. Его преобразования заводили меня в тупик. С одной стороны, он выздоравливал, с другой, я не хочу, чтоб хоть одна черта характера маньяка передалась Вану. Но они одно целое и это убивает меня, иссушает душу. Ван мне как ребенок, друг и брат. Я не хочу лишаться столь многого, потеряв всего одного. Я загнала себя в ловушку, не имеющую выхода.
— Малыш, — и когда я успела заплакать? Пару капелек еще висели на щеках, остальные впитались в рубашку на плече моего друга. Друга, за которого я отдам свою душу. Смерти я не боюсь, поэтому моя жизнь не стоит ничего, чтоб ее отдать. Ведь я боюсь всего, кроме дамы с косой, что приходит лишь раз и не остается на чай. А вот за душу страшатся все. А чего боится он? Я посмотрела в его горящие тем же беспокойством глаза и поняла все без слов. Того же, что и я. Остаться одному в этом мире.
— Малыш, давай ляжем спать, а?
— Ты что, сейчас же только вечер, мы, кстати, так и не пообедали, а ты спать. Нетушки, пока не поедим никакого спать, — и Ласкан пошел разжигать костер.
Пообедали мы поздно, это не смотря на то, что остановились мы на обед в полдень. Решили не ехать сегодня дальше, а просто хорошенько выспаться и пораньше двинуться в путь. Я нагло завалилась в обнимку с Ванюшей возле самого костра. Он был только за и крепко обнял меня. Сегодня ночью мне снились самые прекрасные сны на свете, и счастью моему не было предела, пока я не разомкнула веки. Шла семнадцатая ночь в степях.
Словарь
[1]. melda — любимая
[2]. naice nya — боль моя
Глава 10 Аура
Говорила мама: «Больше одного мужика — можно вешаться».
А что с шестью делать? Повешать что ли?
Тепло, хорошо и не поддувает. Неужто Паля одеяло не стянула. Мягкое что-то под головой, и сердце у него бьется. Надо просыпаться, хотели же раньше встать. Открываю глаза — подбородок, и
знакомый такой, щетинистый. А-а-а-а, я же Ванюшу уже два дня не брила, зарос бедняга. Фокусирую взгляд на дальней фигуре, взгляд отказывается выполнять трудные спросонья задачи. А это кто?— Мама!
— Не поможет. И как далеко ты собиралась без меня? — высокий златовласый мужчина двинулся в мою сторону, хотя как по мне, то он еще в подростковом возрасте двинулся, но меня не слушали.
— Как можно дальше, чтоб глаза мои тебя не видели.
— Какие вы женщины не постоянные, да и слово свое не держите. Ты же обещалась не видеть меня больше никогда, — эльф присел на корточки возле меня и положил руки на бедра, соединив кисти между ними.
— Так мне из-за того, что у тебя комплекс неполноценности, и ты вымещаешь свою мужественность на мне, гоняешься за мной, как за ребенком, теперь глаза себе выколоть, чтоб сдержать обещание. Прости, что разочарую, но себя я люблю больше, чем ненавижу тебя, — как же давно я хотела ему это высказать. Мучителю, что гонял меня по плацу днем и ночью, что опускал меня при всем отряде воинов. Тому, кто ненавидел меня и всячески унижал. Возился со мной как с калекой и ставил мне мою беспомощность в упрек. Вот так глубоко он задел меня. И не важно, насколько большой будет куча навоза, что он вывернет на меня сейчас, я гордилась собой за отпор.
Да только не было этой кучи, не было ни оскорблений, ни унижений. Он лишь грустно улыбнулся, и я увидела печаль в его глазах, то, чего не ожидала увидеть когда-либо вообще. Он слишком любит жизнь, чтоб опускаться до грусти.
Все так же улыбаясь, он, молча, ушел. И что это было? Да ни разу за всю мою сознательную жизнь этот гордый и непоколебимый эльф не спустил оскорбление или нападки с рук. А что сейчас? А сейчас вместо того, чтобы не спускать с рук, он их умыл. Нет, это не мой учитель. Верните нахала и забияку, я привыкла к нему. А как вести себя с этим меланхоличным эльфом я не знаю. Хочу унижений и оскорблений. Где мои помои, леший побери, в горле застряли что ли? И я решила вправить вислоухому мозги. У меня это хорошо получается. А если нет, применим шоковую терапию копытом, безотказная процедура. Сто процентный успех. Я оглядела стоянку в поисках мастера. Его не было нигде. Аж обидно стало, что промывка мозгов откладывается.
— Как спалось? — это птичка поднялась.
— Хорошо. А тебе?
— Так же, пока глаза не открыл. Вот объясни мне, ты их что, ночью наколдовала? — шепотом поинтересовались у меня.
— Если бы, — прям стон великомученицы, — сами нарисовались. Я от них сбежала, надоели они мне. А они, похоже, соскучились.
— Сильно соскучились, как погляжу, — и пальцем тыкает в разгуливающих голышом оборотней.
— И не говори, сама в шоке. Эй, Алкай, хватит народ смущать, твои вещи у Пали.
— Ты тут одна девушка, а ты, как я погляжу, не сильно смущена. А то, что вещи у этого монстра, мы знаем, — и он продемонстрировал отпечаток челюстей на своей левой ягодице, — и это еще цветочки, ты не видела мягкое место у Грога. Я его несколько раз посылал, потом пожалел. Он аж прослезился от такого зверства.
— Ах-ха-ха, меня не перестает удивлять твоя кобыла… — проговорил сквозь смех пернатый.
— А меня вот ничто уже не удивляет, — и я направилась в сторону где паслась Паля. Надо же спасать голых и покусанных. Пока шла, не заметила, что ко мне присоединились.
— Утро доброе, — и опять льдом обдало. У него внутри личный ледник что ли?
— Не сказала бы.
— А что так?
— Слушай Салван, — я остановилась и, уперев руки в бока, повернулась к преследователю лицом, — я тебя не знаю, мы не друзья, и ты вообще непонятно что здесь делаешь, так что говори, что хотел, и я займусь сбором в гордом одиночестве.
— Довольно честно.
— По-другому и не действуем.
— Почему тогда не скажешь Вартеку, что он дорог тебе, и ты не ненавидишь его.