"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19

Знакомство с семейством своего «друга» учёный начал заблаговременно — по устным рассказам. Он справедливо полагал, что, оказавшись на месте, не сможет сразу запомнить все имена, социальное и семейное положение их носителей. Ошибаться же в таких делах нельзя — назвать кого-то по ошибке чужим именем считается очень дурной приметой.

Семья Чаяка была «сильной» — двое сыновей-добытчиков, зять и ещё один парень, который отрабатывал оговорённый срок за невесту — одну из дочерей Чаяка. Подобная «отработка» (вместо «калыма») не считалась обязательной у оседлых таучинов, но заинтересованные стороны договорились именно на такой вариант. Кроме того, рядом проживало ещё три семьи поплоше, в которых имелось четверо взрослых добытчиков. Назвать их «батраками» Чаяка было нельзя; просто «соседями» — тоже, поскольку аналогов подобных отношений (как и многих других) цивилизованное общество не знает.

Кирилл вспомнил, что те немногие учёные, которые изучали таучинов до начала коллективизации, отмечали крайний примитивизм их общественных отношений. То есть эти арктические пастухи и охотники были настолько недоразвиты, что имеющий пищу должен был безвозмездно делиться ею чуть ли не со всеми желающими (включая иноплеменников!), а уж с соседями и родственниками — обязательно. Обычной была практика, когда семьи, которые не могут прокормить себя сами, жили возле «сильных» и питались с их «стола». При этом они иногда участвовали в морском промысле или помогали пасти оленей, что вовсе не считалось платой или компенсацией. Ситуация, конечно, была далёкой от идиллии, но и картину зверской эксплуатации, нарисованную идеологами коллективизации, напоминала мало. Одной из таких «соседских» семей и была семья Луноликой. Её давно погибший в море отец приходился Чаяку не то дальним родственником, не то просто «другом». В семье имелся младший брат, две сестры, не достигшие брачного возраста, и мать, считавшаяся старухой. Именно из-за такого демографического состава Лу пришлось освоить не только женские, но и многие мужские обязанности.

Теперь она возвращалась к родным пенатам (которые у таучинов называются совсем иначе) вместе с бледнолицым красавцем-мужем и его богатством. Она имела все основания полагать, что Кирилл немедленно разделит с её братом заботы о пропитании, семья станет самостоятельной, начнёт сама подкармливать «слабых» и приобретёт соответствующий авторитет среди сородичей. Её оптимизма Кирилл не разделял: некоторое представление о том, как бьют морского зверя, он имел — при помощи моторных вельботов и скорострельных нарезных ружей. А на китов, как он знал, используются противотанковые ружья и гарпуны с взрывающимися наконечниками. Как всё это происходило до появления технических чудес, Кирилл даже представить себе не мог. Нужно было каким-то образом пристроиться «учеником» и при этом «не потерять лицо». Сам того не подозревая, Чаяк подсказал выход из щекотливой ситуации.

Глава 6 ОХОТА

Посёлок оседлых таучинов широко раскинулся по прибрежным скалам. Не трудно было догадаться, что выбор места обусловлен вовсе не эстетическими соображениями и уж тем более не бытовыми удобствами. Главным условием служило наличие близ берега морских животных и возможность наблюдения за ними. Ни речки, ни даже приличного ручья поблизости не имелось, и оставалось только догадываться, где летом люди добывают пресную воду. Группа жилищ, «передним» среди которых был шатёр Чаяка, разместилась на относительно ровной площадке, поднятой над морем метров на 30-40. Кирилла здесь ждали новые испытания.

За время пути учёный почти свыкся с кухней оленеводов. Он даже мог употреблять такое лакомство, как сброженная оленья кровь, в которую ещё с лета загружены куски мяса, жира, какие-то травки и корешки — детально состав он уточнять не стал. Теперь предстояло попробовать нечто новое, а никаких медикаментов для укрепления желудка в его хозяйстве давно не имелось.

Праздничная трапеза проходила, конечно, в пологе — в соответствующей атмосфере. Кирилл думал, что к этому он уже привык, и ошибся. Спальные помещения оленеводов по сравнению с этим были чистыми и ухоженными. У кочевников принято чуть ли не каждый день полог снимать, вытаскивать шкуры на улицу, вымораживать и выбивать палками влагу из шерсти, а потом вешать заново — это обычная рутинная работа женщин. Данный же полог, похоже, не «освежали» много дней, а к обычным миазмам здесь добавились запахи мочи и протухшей печёнки, которые использовались для выделки кож. Меховой пол настолько засалился за зиму, что больше напоминал липкий линолеум, чем оленью шерсть.

Внутри находились лишь мужчины, а женщины копошились в холодной части шатра. В их обязанности входило готовить пищу и подавать её. Большинство блюд распознать сразу Кирилл не мог, да и не пытался. Позже он, конечно, выведал, какие именно деликатесы ел в тот вечер.

Вначале подали твёрдый моржовый жир, нарезанный ломтиками. Белая плотная субстанция, последовавшая за ним, оказалась китовой кожей, а другое блюдо — мясом дикого оленя — замороженным, растолчённым в порошок и смешанным с топлёным салом. А ещё подавали мороженые мозги и пудинг — этакие шары, состоящие из рубленого мяса, жира и съедобных (?) корешков, сваренных в воде. Разнообразие было чрезвычайно велико, и употреблять его нужно было пальцами, макая каждый кусок в большую чашу с ароматным соусом. То есть аромат у соуса был — и не слабый — только вот для европейского нюха он не ассоциировался с пищей и прилива слюны во рту не вызывал, чего нельзя было сказать о туземцах. Позже выяснилось, что это просто топлёный тюлений жир — то, что раньше называли ворванью.

Потом подали некий горячий напиток, который, впрочем, вполне можно было считать супом или похлёбкой. Данное блюдо было Кириллу знакомо, поскольку часто употреблялось оленеводами. Рецепт его, примерно таков: полупереваренный мох из оленьего желудка протирается сквозь частую сухожильную сетку, смешивается с кровью, жиром, изрезанными кишками оленя и некоторое время варится. Другое дело, что в тундре эта пища считалась повседневной, а на берегу — деликатесной и праздничной. Кирилл в основном лишь имитировал её употребление — желудок его был полон. Он уже прикидывал, сколько же времени ему понадобится, чтобы всё это переварить, когда выяснилось, что предыдущее пиршество было лишь разминкой перед настоящей едой.

Еда эта помещалась в длинном деревянном корыте и аппетитно парила, ещё более утепляя и без того нехолодное помещение. Данное блюдо Кирилл опознал самостоятельно и почти сразу — им Чаяк кормил собак, пока не вынужден был перевести их на оленью диету. Правда, в данном случае куски рубленого моржового и тюленьего мяса подверглись глубокой (миллиметра на два) термической обработке. Похоже, их окунали в кипяток или просто в горячую воду. Внутри была тёмно-красная совершенно сырая мякоть. «Зато не мороженая, — обречённо вздохнул учёный. — Наверно, в ней полно витаминов. Хозяева мечут всё это, словно три дня не ели! Впрочем, способность быстро есть, кажется, у таучинов считается таким же достоинством мужчины, как способность долго не спать. Значит, нужно и мне упираться! Только бы не стошнило...»

Эта первая приморская трапеза обошлась Кириллу, как говорится, малой кровью. Если присутствующие и обратили внимание на слабый аппетит гостя, то виду не подали. Учёный мужественно высидел до конца и лишь потом отправился на скалы освобождать желудок. В течение следующих суток ему пришлось расстаться с остатками запаса туалетной бумаги. «Может, оно и к лучшему, — грустно думал Кирилл, наблюдая, как ветер уносит в море последний использованный клочок. — Сохранять в тайне назначение белого рулончика становится всё труднее, а спрятать негде. Придётся жить как все».

А жить в обществе и быть от него свободным, как известно, нельзя. Среди прочего это означает, что нужно общаться, что люди должны тебя понимать, а ты — их. О чём же говорят морские зверобои? Ну, прежде всего о бабах. Никаких запретных тем в интимной жизни не имеется, все про всех всё знают и с удовольствием обсуждают. А ещё говорят о ветре, льдах, звере. Для постороннего человека это не просто. Основных ветров полтора десятка, а есть ещё и разновидности. То же самое и со льдом, нерпами и тюленями, моржами и китами. Кириллу очень хотелось достать блокнот, карандаш, всё это записать, выучить и разом отмучаться. Только он на такой поступок не решился. Впрочем, вскоре выяснилось, что обучение безграмотного новичка является для людей дополнительным развлечением, которых не так уж и много в их жизни. Правда, Кирилл поначалу чуть не попал впросак. Возникшее ещё в тундре подозрение полностью подтвердилось: у таучинов в ходу как бы два языка — мужской и женский. Последний, наверное, можно было бы назвать сленгом — он употребляется лишь при общении женщин друг с другом. Для мужчин эта «мова» не табуирована, но использовать женские слова и обороты считается неприличным.

«Самурайский синдром» у приморцев оказался выражен не менее ярко, чем у тундровиков. Молодые мужчины и подростки всё свободное время посвящали тренировкам. Набор «видов спорта» был, в принципе, тот же, что и в тундре, но к нему здесь прибавились метание камней ремённой пращой, бег и прыжки в тяжёлых костяных доспехах. Эти доспехи, похоже, здесь и изготавливались — возле некоторых жилищ валялись груды отходов.

У человека, оказавшегося в новом месте, обычно возникает вполне естественное желание побродить по окрестностям, осмотреть их и как бы освоить. У Кирилла тоже возникло, но находиться вне шатра было крайне неприятно — ветер. В сочетании с морозом (пусть и довольно слабым) он создавал ярко выраженное чувство дискомфорта. А вот окружающих людей такой ветер почему-то радовал, и погоду они считали очень даже хорошей. На третью ночь случилось то, чего все, оказывается, давно ждали — треск, грохот, скрежет. Утром выяснилось, что лёд разорвало — вдоль берега осталась неровная полоса шириной в две-три сотни метров, а дальше вода, в которой плавают обломки льдин. За ней просматривается лёд, который издалека кажется сплошным.