"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19
Шрифт:
Кроме того, у Кирилла были рассечены губы, сломан нос и сильно повреждены ушные раковины. С последними Кузьма возиться не стал, а нос слегка поправил — для красоты. Похоже, кое-где он сделал надрезы, чтобы спустить кровь и уменьшить отёки.
Всю процедуру Кирилл, конечно, запомнил отрывочно — это была сплошная боль. Причём не столько даже от манипуляций с ранами — ему было больно дышать, а не дышать он почему-то не мог. В самом начале возникло желание напомнить, что он всё-таки живой человек, а не труп, который приводят в порядок, чтоб показать родственникам. Кузьма же обращался с ним именно как с трупом, в том числе и по части стерильности. Если «лекарю» мешали корки и сгустки засохшей крови, он их соскабливал ногтем или отирал тряпкой, которую мочил в миске с водой. Когда вода в посудине
Ещё Кирилл запомнил (а позже и понял!) короткий финальный разговор Кузьмы и Мефодия за стенкой палатки. Речь шла о том, чтобы кого-нибудь приставить к больному для «чёрного» ухода — устранять продукты жизнедеятельности, если таковая будет иметь место. Старых бандитов волновала, конечно, не Кириллова судьба, а собственная — они сочли учёного человеком Онкудина и хотели выслужиться перед этим загадочным «паханом».
Для Кирилла потянулись одинаковые — бесконечные и наполненные болью — дни. Нужно было терпеть и ждать, ждать и терпеть. Ждать, когда обоз наконец остановится и нарта перестанет раскачиваться и дёргаться. А потом ждать, когда все вновь тронутся в путь, потому что просто так лежать нет никаких сил. Желания жить у Кирилла не было, скорее, наоборот, но смерть всё не приходила. Он не сомневался, что начнётся гангрена, и загадывал, где именно в первую очередь. А она всё не начиналась.
Обоз жил своей жизнью — несколько обособленной от общевойскового быта. Собственно говоря, у войска было два обоза — казённый и «личный». Казённый охраняли назначенные «в очередь» казаки. Там содержались немногие пленные таучины, которым, вероятно, прочилась роль аманатов. Частный обоз тоже охранялся: наиболее богатые собственники дежурили сами или нанимали кого-нибудь из «голытьбы». Здесь кантовались и женщины — мавчувенские «жены» промышленных и служилых, а также пленные таучинки. Бежать последние не пытались — это был какой-то странный нюанс местной женской психологии. Раньше Кириллу казалось, что таучинские женщины предпочитают плену добровольную смерь, причём вместе с детьми. Почему же оставшиеся в живых терпят неволю? На этот вопрос женщины ответить не могли — они не понимали, что тут может быть неясного. Зато старый бывалый казак, назначенный в охрану, растолковал всё мигом:
— Баба, она баба и есть: што хрестьянская, што самоедская, што таучинская. Ей первым делом уд потребен!
В общем, оказалось, что у большинства «иноземческих» народов женщины прекращают сопротивление или, как минимум, не пытаются самоубиться после первого же полового акта с «завоевателем». Причём характер данного акта роли не играет. Зная это, опытные служилые при «захватах» спешат сразу изнасиловать всех предназначенных для плена женщин. Обычно после этого их и вязать не нужно — сами идут, хотя, конечно, случается всякое.
Своих пленниц казаки использовали главным образом для удовлетворения сексуальных потребностей. Причём их постоянно перепродавали, проигрывали в карты, сдавали внаём «на раз» или на ночь. Наверное, можно было бы многое узнать о тяжкой доле «ясырок», но Кирилл почти ни с кем не разговаривал и знакомств заводить не пытался. Честно говоря, ему было просто стыдно: раз в несколько дней женщины его раздевали (при всех!) и слегка протирали тело и испачканную одежду снегом или пучками сухой травы. Собственный запах он почти не чувствовал, но догадывался, что от него воняет «за версту».
Сразу объявить голодовку Кирилл не удосужился — понадеялся на свои раны, которые ему казались несовместимыми с жизнью. Потом было уже поздно — к немалой своей досаде учёный обнаружил, что с нетерпением ждёт не столько остановки каравана, сколько очередной кормёжки. Никакой гангрены у него нигде не началось, да и раны не гноились, словно операции были произведены в обстановке абсолютной стерильности. Это было очень странно, и Кирилл решил, что, наверное, зимний мороз поубивал в тундре всех микробов.
Весна наступала неотвратимо — вокруг становилось всё больше и больше воды, всё больше и больше свободной от снега земли. Движение войска замедлилось, а потом и вовсе прекратилось — был объявлен привал на неопределённый
срок. К этому времени Кирилл мог уже сидеть и озирать окрестности. Причина остановки ему была ясна — санный путь кончился, дальше двигаться можно только пешком.Как оказалось, в составе нескольких стад, следующих за войском от Коймского острога, имеются олени, приученные ходить под вьюками. Их специально пригнали икуты откуда-то с притоков Коймы. Мавчувенские же и таучинские олени под вьюками никогда не ходили — летом их хозяева перетаскивают грузы на собственных спинах. Вьючных животных должно было хватить для переноски казённого груза — пуда по два на каждого. А что делать с грузом личным? Оружие и минимум снаряжения служилый может тащить на себе, благо основная пища идёт своим ходом, но как быть с «излишками» — товарами для обмена, охотничьими и рыболовными снастями, бытовым скарбом и барахлом, взятым в качестве военной добычи? Решать эту проблему было предоставлено заинтересованным лицам — самим промышленным и служилым. Они и решали: перепродавали друг другу наиболее тяжёлые или неудобные для переноски грузы, что-то выбрасывали, некоторые пытались сооружать волокуши. Люди же опытные ситуацию предвидели заранее и давно уже свой «негабаритный» скарб путём обмена превратили в оленей — тех, которые поспокойней. Животных заранее начали приучать ходить с грузом на спине, а тех, которые приучаться не хотели, обменивали на других или забивали на мясо. Вся остальная — менее опытная и дальновидная — публика на этой стоянке кинулась навёрстывать упущенное, то есть пробовать под вьюками первых попавшихся животных. Мавчувенов заставляли оленей отлавливать, приводить в лагерь, вешать на спины мешки с камнями и водить по кругу. Полудикие животные в большинстве своём сопротивлялись отчаянно, за что были нещадно биты. В среднем один из десяти всё-таки смирялся...
«Интересно, а что со мной сделают? — гадал Кирилл. — На руках потащат, на оленя навьючат или добьют? Сам-то идти я не могу... Или уже могу? А вот фигушки — не дождётесь! Хотя могут сделать волокушу и заставить пленных её тащить... По камням и болотам, через ручьи и речки?! Конечно, а что такого? Кому-то я здесь сильно нужен... Но Петруцкому меня пока не сдали... Может, не узнали — у меня же лицо изуродовано? Чёрт побери, но надо же умирать или сопротивляться по-настоящему, иначе станешь как эти ясырки!»
Учёный начал строить планы на ближайшее будущее — решительные и грандиозные. Вскоре все они дружно рухнули. А виной тому стала... муха.
День выдался на редкость тёплым, и Кирилл довольно долго созерцал, как это милое насекомое — одно из первых — вьётся вокруг него, как ползает по шкурам, которыми он укрыт. Учёный смотрел-смотрел да и понял вдруг, что скоро этих тварей станет много — очень много!
«Вся моя одежда, подстилка и одеяло перемазаны... В общем, испачканы тем, что так любят мухи. Они в ЭТО яйца откладывают. А через несколько дней из яиц вылупляются личинки — белые такие червячки. Опарыши называются. Шустрые такие, подвижные... Окуней на них хорошо ловить... И плотва, бывает, клюёт... Кирюха, по тебе — по живому — БУДУТ ПОЛЗАТЬ ЧЕРВИ!»
Это было совершенно (абсолютно!) неприемлемо. Не менее неприемлемой была и мысль попросить женщин вымыть его как следует и постирать одежду. В общем, в пору повеситься, но не на чем.
Кирилл знал, что является чьей-то частной собственностью, причём не Кузьмы и не Мефодия, а какого-то незнакомого мужичка, который явно был подставной фигурой. Со своим «ясырём» хозяин никогда не разговаривал и даже близко к нему не подходил. Тем не менее в обозе он иногда появлялся и что-то давал чужим женщинам, которые «обслуживали» Кирилла. Во время очередной кормёжки учёный попросил мавчувенку:
— Передай ему... Ну, который приходит... Передай, что мне нужен Кузьма. Его тут, наверное, все знают.
— Ку-зима?
— Ну, да: Кузьма! Просто покажешь на меня пальцем и скажешь по-ихнему: «Хочет Кузьма». Запомнила? Повтори!
Бывший острожный кат явился на другой день к вечеру. Он уселся на землю возле нарты, на которой лежал Кирилл, и расслабленно подставил лицо весеннему солнцу:
— Благодать-то какая, Господи! И комара ишшо нет... А и смердит же от тебя, паря!
— Ну и что?