"Фантастика 2024-40". Компиляция. Книги 1-19

Если не считать гудения комаров и тяжёлого дыхания людей, то можно было бы сказать, что воцарилась напряжённая тишина. И царила она довольно долго. А потом один из преследователей внёс предложение:

— Ну его на хрен! Уматывать, однако, надо...

— Вот ведь говнюк — сразу сказать не мог! — согласился другой.

— Изодралися тока, мать его ети... — вздохнул третий и добавил совершенно непечатное выражение.

Кирилл полустоял-полувисел в нелепой позе в полуметре над грунтом. Он давил свободной рукой комаров на лице, слушал удаляющийся говор служилых и гадал, заберут они его лодку или нет.

Лодку они не тронули — даже, наверное, близко подойти побоялись.

* * *

В лагере таучинов Луноликой не оказалось. Кирилл решил о ней пока не думать — от него сейчас зависит жизнь тысяч людей, а возможно, и судьба этого мира. Лучшее, что он смог изобрести, — это развить тему «скверны», рождённую повреждённым мозгом Чаяка. Правда, при этом он как бы подставлял своего «друга», выставлял его в роли, на которую тот согласия не давал, но подобные шутки над ним самим Чаяк проделывал не раз, так что можно было считать это мелкой местью. К собранию «сильных» Кирилл обращался метров с пятнадцати, причём ветер дул ему в лицо — заодно и комаров сдувал:

— Слушайте меня, люди тундры и люди моря, слушайте меня! Чаяк — великий провидец! Ему дано знать будущее, сокрытое от всех! Я убедился в этом, люди!

— Что же ты узнал, Кирь?

— Я был в деревянном стойбище менгитов. Я говорил с ними и вкушал их пищу. Теперь я знаю, что бывает с теми, кто коснулся их скверны, знаю! Они покрываются язвами, они гниют заживо и умирают в страшных муках. Вам известно, что моё сердце недоступно страху, но мне было страшно смотреть, как умирают эти люди — да, страшно! Более того, свою нечистоту они передают другим, но она не несёт знака, никто не может знать, что обречён!

— Только Чаяк может, да?

— Не может и он! Есть только один способ узнать, не подвергаясь опасности, только один!

— Говори, Кирь, говори!

— Человек, коснувшийся русского, человек, говоривший с менгитами, бравший или дававший им что-то, должен двадцать дней жить один. Никто не может приблизиться к нему! Если за это время он не начнёт болеть, если не покроется нарывами, значит, он может вернуться к людям, значит, его миновала беда. Поэтому я говорю с вами издалека, поэтому я не подхожу к вам близко — нельзя подвергать людей опасности! Двадцать дней я могу принимать от вас еду и вещи, а вы не можете прикасаться ни к чему моему. Каждый, кто прикоснётся, обрекает себя на двадцать дней одиночества!

— Эти менгиты родились из дерьма злых демонов! Нужно убивать их, нужно очищать от них «нижнюю» тундру!

— О да, люди! О да, нужно убивать, нужно очищать, но каждый, убивший менгита, каждый сразившийся с менгитом, должен прожить отдельно от людей двадцать дней! Это тяжело, это непривычно, но только так мы можем спастись! Я всё сказал, люди!

Речь получилась торжественной и внушительной. Довольный произведённым впечатлением, Кирилл опустился на корточки и приготовился слушать долгое обсуждение предложенной темы. Он примерно представлял, какие будут возражения, и готовил свои аргументы. Однако вековечная традиция, похоже, была нарушена безвозвратно — народ молчал и поглядывал то на Кирилла, то на Чаяка. Учёный сообразил, в чём тут дело: при такой постановке вопроса любое сомнение или возражение будут как бы направлены непосредственно против воли самого Ньхутьяга. Чем это кончается, присутствующим было хорошо известно. Чаяк должен был принять и озвучить какое-то решение, но он молчал — ему явно нужна была помощь. Пришлось её оказать:

— Мне кажется... Я почти уверен, что Ньхутьяга сильнее менгитских богов, сильнее демонов, которые им помогают, — сказал учёный. — Значит, для людей, которых он избрал, менгитская скверна не так опасна, как для всех остальных, правда?

— Да, наверное, это так.

— Вот я и думаю... Мне кажется... Может быть, сейчас с менгитами должны сражаться лишь избранные Ньхутьяга? Тогда все остальные смогут вернуться в свои посёлки и стойбища, смогут вернуться и всё рассказать — предупредить людей об опасности...

Кирилл рассуждал довольно долго — он как бы приглашал присутствующих к совместным размышлениям, правда, в строго заданном направлении. При этом он упорно смотрел на Чаяка, пытаясь телепатировать ему нужный текст. Наверное, расстояние было слишком большим или реципиент невосприимчивым — не реагировал он довольно долго, но в конце концов всё-таки выдал:

— Пусть все уходят обратно! Пусть уходят! Я укажу тех, кто должен остаться! А остальные уже завтра поплывут вниз! Мы пришли сюда не за добычей!

«Слава Богу, — облегчённо вздохнул Кирилл. — Обратный путь вполне сойдёт в качестве карантина. Осталось придумать и внедрить в сознание людей инструкцию, что делать, если в пути кто-нибудь заболеет».

В этот день Луноликая в лагере не появилась. На следующий день тоже...

Глава 13 СКВЕРНА

Проводить расследование при дистанционном общении, на которое он себя обрёк, Кириллу было трудно. С грехом пополам он выяснил, что имя «Тылгерлан» таучинам знакомо. Данный воин когда-то совершил несколько подвигов — каких именно, точно никто не помнит, — а потом стал известен своим неуживчивым характером и стремлением к независимости. Наверное, эти качества и заставили его вместе со всем кланом жить на пустой территории близ границы таучинских и мавчувенских кочевий. В принципе, в те края летом можно попасть по воде: нужно только подняться по притоку Айдара, перетащить лодки в озеро, переплыть его и спуститься по вытекающей из него реке до впадения в другое озеро. Оттуда будет уже рукой подать — дней пять-шесть пешего хода, и можно высматривать верхушки шатров на горизонте. Подробности Кирилл выяснять не стал, поскольку, как оказалось, в краях Тылгерлана Чаяк бывал (а где, интересно, он не бывал?!) и, значит, дорогу найти сможет, хотя данным маршрутом никогда не ходил.

Спрашивается, зачем это всё было нужно? Слишком сильное, наверное, впечатление на Кирилла произвело пребывание в «лепрозории». Кроме того, его память хранила описания последствий эпидемий в родном мире. Были, кстати, в документах и упоминания об умышленном заражении оспой «немирных» таучинов. В общем, он решил, что, если его власти хватит, не диверсиями заниматься, а двинуть с оставшимися людьми к стойбищам Тылгерлана и посмотреть, как там будут развиваться события.

Чаяк против задуманного не возражал — ясность ума он не утратил, хотя характер его заметно изменился. Впрочем, Кирилл подозревал, что его «друг» вынашивает план грандиозной зимней кампании, а воевать летом он просто не любит: вода и лодки для него не родные — то ли дело снег и нарты!

Основное войско тронулось в обратный путь, а Кирилл всё медлил с началом реализации своего плана. Его как магнитом тянуло к острогу, он просто не мог от него уйти, не выяснив судьбу Луноликой. После той злосчастной разведки прошло больше недели, прежде чем он решился на новое действие.

Поздним вечером учёный подошёл к воротам крепости. Они были, конечно, закрыты, но в окошке-бойнице караульного помещения горел свет — там, вероятно, жгли лучину. Кирилл постучал и Христа ради попросил огонька — свой костерок, дескать, он заспал, а огнива не имеет. Расчёт оказался верным: огня казакам было не жалко, они скучали на дежурстве и обрадовались развлечению. Прежде чем выдать головешку, они стали допытываться, кто он такой и с какого перепугу ночует за стенами.

Кирилл охотно объяснил, что в острог ему заходить нельзя, потому что он — беглый разбойник по кличке Рваный и его могут поймать. Он же хочет сдаться властям сам, чтобы получить за себя пять рублей и пропить их. При этом учёный показал на свету своё лицо. Служилые оценили шутку и посмеялись от души. Отсмеявшись, они разочаровали ночного гостя: премию за «поимку» разбойника он никак не получит, поскольку тот давно отдыхает в «чумной избе». Впрочем, возможно, что он уже отдал Богу свою многогрешную душу.