"Фантастика 2024-49". Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
Стоп! Вот она — спасительная идея! Симулировать потерю памяти, и тогда можно смело спрашивать о чем угодно! Но как это сделать? Люди не теряют память ни с того, ни с сего. Пожалуй, следует для начала упасть в обморок.
Борис сделал шаг в сторону кровати (не на пол же падать), довольно натурально захрипел и вцепился пальцами в воротник, будто бы тот его душил.
— Ваша милость! — всполошился слуга. — Что с вами?
— Плохо, — простонал Борис. — Скорее, воды…
С этими словами он рухнул на кровать. Перепуганный слуга бегом кинулся из комнаты. Кажется, неплохо сыграно, подумал Борис.
За дверью послышались торопливые
Медленно, миллиметр за миллиметром, Борис поднял веки. Пожилой джентльмен склонялся над ним с платком в руках, лицо его выражало такую неподдельную тревогу, что Борису на мгновение стало стыдно. Девушка стояла поодаль, держа флакон с притертой пробкой.
— Кто вы? — прошептал Борис, едва размыкая губы. — Вы врач?
— Да какой же врач, ваша милость? Я управляющий ваш, Сиверский Павел Петрович… За доктором послали.
— Отмените, — потребовал Борис значительно более твердым голосом.
— Но, ваша милость…
— Отмените!
Управляющий сделал знак девушке, и она выбежала за дверь. Сиверский достал из шкафчика на гнутых ножках хрустальный графин, налил воды в бокал с портретом белокурой красавицы, подал Борису. Тот приподнялся, выпил большими глотками, вернул бокал управляющему и сел.
— Вам бы полежать, Владимир Андреевич, — заботливо сказал Сиверский.
— Ничего, спасибо… Мне лучше, я… Переутомился, вот и все. Только… Пустота какая-то внутри. Ничего не узнаю. Где я?
— О, Господи, Боже мой!
— Успокойтесь, Павел Петрович. Просто ответьте, и все встанет на свои места. Я не сошел с ума, это временное последствие обморока. Так бывает.
— Вы в вашем замке, Владимир Андреевич. В Нимандштайне.
— В Ниманд… Ах, ну да, конечно.
Изобразив усилие, Борис встал, подошел к окну и отодвинул портьеру. Он увидел внизу парк с тенистыми аллеями под кронами ухоженных деревьев, цветники, каналы… В конце одной из аллей стояла распряженная карета. Ужасное подозрение вдруг закралось в душу Бориса. Он резко повернулся к Сиверскому.
— Скажите, какой сейчас год?
— Господь с вами, ваша милость… Девяносто пятый.
— Девяносто пятый?
— Да, тысяча восемьсот девяносто пятый год.
Борис покачнулся. Ему очень хотелось сесть, но сесть поблизости было некуда, и он вновь отвернулся к окну, чтобы Сиверский не видел его лица.
Тысяча восемьсот девяносто пятый год. О, нет… Это невозможно. Как это может быть? Тогда получается, что все эти люди вокруг него давно умерли, а сам Борис еще не родился? Но эта комната, и лакей, и горничная, и парк, и карета…
Нет, это какой-то розыгрыш. Но ради чего? Все эти впечатляющие декорации — для того только, чтобы посмеяться над Борисом Багрянцевым?
Но эти мысли, промелькнувшие за миг, ничего в сущности для Бориса не значили. Они были как бы обязательным антуражем — полагалось так подумать, вот он и подумал. На самом деле же он знал — и это глубинное знание было прочным и непререкаемым — что его не разыгрывают и не обманывают, что он в своем уме, не галлюцинирует и не спит. То, что
происходит с ним — логичное и неизбежное продолжение его истории. Самое время вспомнить предупреждения владельца кинотеатра…Подойдя к стоявшему в ожидании Сиверскому, Борис собрался было задать ему вопрос, но тут открылась дверь, и на пороге возник лакей.
— Его сиятельство прибыли, — объявил он. — Прикажете принять?
— Его сиятельство?
— Ваш друг приехали, его сиятельство граф Ланге.
— Просите, — обронил Борис таким тоном, каким мог бы произнести это настоящий хозяин Нимандштайна.
Друг — это весьма удачно… Тут можно, продолжая симулировать потерю памяти, постараться узнать побольше.
В комнату вошел молодой человек утонченно-аристократической наружности, соответственно и одетый — элегантно, с большим вкусом, но сдержанно, ничего показного. Вот это я понимаю, граф, подумал Борис, вот бы сюда режиссеров некоторых наших фильмов, подучиться…
— Оставьте нас, — холодно сказал граф управляющему.
Сиверский вопросительно посмотрел на Бориса. Тот кивнул. Управляющий покинул комнату, бесшумно и плотно прикрыв за собой дверь.
Граф Ланге молча разглядывал Бориса Багрянцева, и его ледяной взгляд не был похож на взгляд друга … Может быть, в отличие от остальных граф сразу догадался, что Борис — не тот человек? Как же, в таком случае, себя вести?
Ответа на этот вопрос Борису доискиваться не пришлось. В руках графа блеснула сталь револьвера. Окаменевший Борис, не мигая, уставился в черный зрачок ствола.
— Ты поедешь со мной, Кордин. Револьвер заряжен, и он на взводе. Он будет в моем кармане, а палец — на спусковом крючке. И даю тебе слово, Кордин — а что такое слово графа Ланге, тебе известно — что если ты закричишь, позовешь на помощь, в ту же секунду я выстрелю и убью тебя. Ты хорошо это понял, я надеюсь?
— Я… Понял, но…
— А… Ты, конечно, хочешь сказать — а что же будет со мной, если я застрелю тебя на глазах у свидетелей? А почему тебя это интересует, Кордин? Ведь к тому времени ты будешь уже мертв, так не все ли тебе равно?
— Нет, я не это хотел сказать, — выговорил Борис, пытаясь сохранить самообладание. — Произошла ошибка, я не…
— Хватит разговаривать, Кордин. Идем.
10
Водитель такси остановил машину на улице Льва Толстого, возле здания кинотеатра Dream Theater. Оля Ракитина расплатилась и вышла. Машина умчалась, подвесив в неподвижном воздухе клуб серо-синего бензинового дыма. Больше на улице не было ни машин, ни людей.
Оля медленно подошла к двери кассы. Ей казалось, целая вечность миновала с тех пор, как они побывали здесь с Борисом. Она рассматривала здание, как будто видела его после долгого-долгого отсутствия.
Почти ничто не изменилось тут, исчезла только афиша фильма «Все грехи мира». Других же афиш не появилось, пыльное витринное стекло было пустым и пугающе темным.
Дверь кассы оказалась запертой. Оля попробовала открыть парадную дверь, и это ей удалось. Она вошла в тихое пустынное фойе, где не горели, как в прошлый раз, свечи в канделябрах. И не спешила к ней строгая старушка-билетерша, и закрыты были двери в зал… Кинотеатр изнутри виделся Оле покинутым, даже заброшенным. Она растерянно озиралась, стоя посреди фойе. Зачем, почему она пришла сюда? Потому, вероятно, что идти ей больше некуда…