"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Это византийский канон, — рассмеялась Татьяна, — его отменил еще святой Никон. Современные иконы гораздо красивее. Разве тебе не понравилось купание Сусанны?
— Какое еще купание Сусанны?
— Ну над твоей кроватью икона висит.
— Это — икона?!
— Да. А что?
— Ничего. Икона… твою мать!
На полтиннике красовался узнаваемый в любом облачении Петр Первый. Здесь он был облачен в мушкетерский плащ, под которым сверкала кираса, а в руке у него была нехилая сабля, которой он указывал куда-то вдаль. Рядом был изображен большой парусный корабль, на заднем плане маршировала армия. На червонце присутствовал Успенский
— Где бы тут табачком разжиться? — поинтересовался я у Татьяны.
Татьяна скорчила раздосадованную гримаску, похоже, ей не нравятся курящие мужчины. Но она не стала протестовать, а просто сказала:
— Пойдем.
И мы направились к центру города.
Эта Москва совершенно не похожа на ту Москву, к которой я привык. Ни одного автомобиля, ни одного рекламного щита, на вывесках магазинов ни одной буквы, только картинки. И ни один дом не превышает четырех этажей в высоту. Людей на улицах совсем немного, они никуда не спешат, они спокойны и улыбчивы, почти все прохожие приветствуют нас поклоном, трое прошедших мимо курсантов, или как они здесь называются, отдали мне честь. Я не знал, как отвечать на это приветствие и просто кивнул, оказалось, что так и нужно делать.
Татьяна указала мне вывеску с изображением дымящейся трубки, мы вошли внутрь и после непродолжительной торговли я разжился блоком сигарет без фильтра под знакомым названием "Дымок". Это был совсем не тот "Дымок", который я курил в армии, этот "Дымок" скорее напоминает "Кэмел", только без фильтра. Жалко, что сигареты с фильтром тут не делают.
Татьяна сказала, что папиросы и сигареты курят только простолюдины, а уважающие себя люди курят либо трубки, либо сигары, либо вообще не курят. Я ответил на это, что буду курить то, что привык, а на то, что обо мне подумают люди, мне наплевать. Татьяна сказала, что не следует пренебрегать общественным мнением, потому что этим я роняю достоинство священника. Я возразил, что никого не просил делать меня священником. Татьяна вздохнула и сказала, что мне еще многому предстоит научиться. Я промолчал.
Мы долго гуляли по заснеженной Москве, мы перешли Москву-реку по Большому Каменному мосту, дошли до Кремля и вошли внутрь. В этом мире Кремль тоже является резиденцией государя, но не закрыт для посещения посторонними лицами. Мы прогулялись по Соборной площади, мимо прошел какой-то мужик в роскошной собольей шубе, и Татьяна сказала, что это великий князь Кирилл, дядя императора и председатель Государевой Думы. Мда, в моем родном мире Селезнева так просто на улице не встретишь.
— А что, террористов у вас не бывает? — спросил я.
— Кого?
— Ну… если убить какого-нибудь высокого чиновника, это вызовет беспорядок в соответствующей конторе, хотя бы временный… вы же, вроде, с кем-то воюете?
— С Католической Антантой. Да, у них есть террористы, и у нас тоже, только какой дурак будет убивать государственного чиновника? Какая от этого польза? Вот епископа или, прости господи, митрополита — совсем другое дело, но высшие иерархи на улице без охраны не показываются.
— На самом деле вся власть принадлежит Церкви?
— Ну… не вся власть и не одной только Церкви, император у нас не совсем уж декоративная фигура, но… в общем, ты прав.
— Понятно… Всем правят церковники, они построили для себя коммунизм, а народ живет сам по себе, в нищете и невежестве.
— Осторожно, Алексей! Ты впадаешь в ересь. Нельзя дать
счастье всем, есть люди, недостойные счастья.— А кто решает, кто достоин, а кто нет?
— Те, кого выбрал господь.
— А кого он выбрал? И как?
— Хватит, Алексей! Это ересь! Я больше не хочу говорить об этом.
Но меня уже несло.
— Ты считаешь, что все, что творится вокруг — нормально? Что людям запрещено учиться грамоте без церковного благословения — это нормально?
— Грамотный человек может случайно обрести слово.
— Что люди пресмыкаются перед священниками?
— Если моська не пресмыкается, она кусает.
— Что за убийство священника вырезают всю деревню?
— Иначе слишком многие хватались бы за нож просто из зависти.
— Все это нормально?
— А чего ты хочешь? Чтобы каждый полоумный смерд мог сотворять драконов? Ты понимаешь, что в этом случае в мире не останется места для людей?
— Не передергивай! Я хочу, чтобы человек перестал быть игрушкой в руках священников! Ты знаешь, что такое права человека?
— Не знаю. Что это?
— Каждый человек имеет право на жизнь, на труд и отдых, на свободу слова и совести, каждый может исповедовать любую религию или не исповедовать никакой.
— Это закон твоего мира?
— Да.
— У вас нет смертной казни?
— Ну… в общем, есть.
— Тогда что означает право на жизнь?
— Что нельзя лишать жизни просто так, потому что этого захотелось.
— Христос говорил то же самое, этот закон свято чтится у нас.
— Но Дмитрий убил тюремного стража на моих глазах! Он наложил на него заклятье, тот стал полупрозрачным и…
— Наложение призрачности не убивает. Это слово можно отменить, это, конечно, труднее, чем наложить чары, но это возможно. А что, тот стражник умер?
— Умер.
— Отчего?
— Ну… на самом деле это я его убил. Я ударил его и он прямо-таки развалился на куски.
— Призраки очень хрупки. Подожди! Стража убил ты, а говоришь, что это сделал Дмитрий!
— Если бы он не наложил это заклятье, я бы не убил его! Оглушил бы, но не более.
— Значит, твой грех неумышлен. Но это все равно твой грех, не перекладывай его на других. Знаешь, Алексей, по-моему, ты занимаешься словоблудием. Сказать тебе, чего ты хочешь на самом деле? Ты хочешь, чтобы законы были писаны для других, но не для тебя. Чтобы только ты имел право убивать, воровать, чтобы ты имел все мыслимые свободы и чтобы никто не смел ущемить тебя ни в одной малости. Что тебя возмущает? Отняли у тебя крест? В лаборатории он принесет больше пользы, чем у тебя на шее. Дали другое имя? Это закон нашего мира, если уж ты явился сюда, так будь добр уважать наши законы.
— Я не хотел сюда являться!
— Какая разница? Хотел, не хотел… Если ты поскользнулся на рынке и упал на кучу хрусталя, кто должен возмещать ущерб продавцу? Гололед? Или все-таки ты?
— Да ну тебя! Неужели ты считаешь, что все вокруг идеально? Неужели тебе никогда не хотелось все бросить и уйти куда-нибудь далеко, чтобы никто не мешал тебе жить так, как ты считаешь нужным?
— Сколько тебе лет, Алексей?
— Двадцать три. А что?
— Ты рассуждаешь, как будто тебе пятнадцать. В этом возрасте почти все мальчишки возмущаются несправедливостью мира, им кажется, что все плохо и неправильно, но проходит время и человек привыкает к тому, что жить надо там, где тебе суждено. Знаешь, что говорил апостол Павел по этому поводу?